Секретное досье - Лен Дейтон

Я сунул фотографии на место, взял бумажник так, чтобы ладонь прикрывала его, и сказал «хорошо» протестующей стюардессе. Я вернулся на место, когда закрылки опустились и самолет вздрогнул, как легкоатлет Гордон Пири, вбежавший в набитую ватой комнату. Толстяк сидел на своем месте, мой кардиган свалился вниз, на мой кейс. Я быстро сел, пристегнулся. Теперь виден был железнодорожный вокзал, и когда мы выровнялись перед приближением, меня вдавило в пружины сиденья. Я увидел южную границу аэродрома, едва мы снизились, и за ярко-желтыми топливозаправщиками «Шелл» я заметил двухмоторный, с высоко расположенными крыльями «Граммен S2F-3». Белый, с квадратными черными буквами «NAVY» [8] на хвостовой части этого символа Америки.

Колеса коснулись бетонного покрытия. Нагнувшись, чтобы подобрать свой мохеровый кардиган, я забросил бумажник Толстяка под его сиденье. Теперь я увидел аккуратный разрез ножом на крышке моего нового кейса – так и не открытого. Не длинный, любительский разрез, но маленький, профессиональный, – так надрезают куриную тушку для потрошения. Как раз достаточный для исследования содержимого. Я откинулся назад. Толстяк предложил мне мятную жевательную резинку.

– Находясь в Риме, поступай как римляне, – изрек он; его глаза смеялись за треснутой линзой.

Римский аэропорт Фьюмичино – один из этих прямосторонних сооружений в духе «современной экономики». Я вошел через главный вход, ресторан находился слева, а вверх по лестнице справа – почтовое отделение и обмен валюты. Перебирая книжки в мягкой обложке, я услышал негромкий голос:

– Здравствуйте, Гарри.

Теперь меня зовут не Гарри, но в этом бизнесе трудно запомнить, было ли у меня вообще такое имя. Я обернулся – мой водитель в Лондоне. Твердый, костлявый череп, жидкие волосы уложены поперек него с помощью «Брилкрима». Глаза черные и глубоко утопленные в лицо, как отверстия дырокола. Подбородок отливал синевой и загрубел от ветра, дождя, муссона и сорока лет тщательного бритья. Черный галстук, белая рубашка и темно-синий плащ с погончиками на плечах. Если он принадлежал к экипажу, то снял погоны и не забыл оставить где-то форменную фуражку. Если нет, то ничего удивительного в том, что он выбрал повседневную униформу экипажей всех авиалиний мира.

Глаза его двигались поверх моего плеча, непрестанно наблюдая за окружающим. Ладонью правой руки он провел сбоку по голове, приглаживая и без того прилизанные волосы.

– Девятнадцатое место…

– Это проблема, – закончил я, придерживаясь фразеологии отдела. Вид у него был глуповатый. – А вы мне теперь говорите, – раздраженно сказал я. – Он уже вспорол мой ручной багаж.

– Ну, если жестянка все еще внутри…

– Жестянка внутри, – ответил я.

Он задумчиво потер сбоку подбородок.

– Садитесь последним на Бейрут. А это, – мы оба посмотрели на кейс, – предоставьте мне пронести через таможню. – Он попрощался и уже повернулся, чтобы уйти, но вернулся, решив ободрить меня. – Мы сейчас задерживаем багаж девятнадцатому месту, – сообщил он.

Поблагодарив его, я услышал, как объявили по-итальянски наш рейс.

Колизей – гнилой зуб Рима – провалился позади нас, белый, призрачный и грандиозный. Я проспал до Афин. Толстяк на борту не появился. Я чувствовал, что устал и меня переиграли. Снова заснул.

Проснулся я, чтобы выпить кофе, когда мы пересекали коричневый берег Ливана. Из синего Средиземного моря на него набегали тонкие полоски пенных волн. Я заметил, что со времени моего первого визита сюда в пору Мидуэя II [9] появилось много высоких белых зданий. Местность вокруг прибрежного аэропорта в основном неровная, так как сразу за аэропортом поднимаются округлые зеленые горы. Все горячее, сулит неприятности и очень старое.

Вежливые, похожие на солдат служащие в форме цвета хаки безукоризненным почерком начертали в моем паспорте справа налево строчку по-арабски и проштамповали его. Я прошел таможню и паспортный контроль.

Кинув сумку с одеждой в такси «мерседес» – пропустив два перед ним, – я вышел, дал водителю несколько ливанских фунтов и попросил подождать. Это был бандитского вида мусульманин в коричневой шерстяной шапке, ярко-красном кардигане и теннисных туфлях. Я бросился наверх. Рядом с музыкальным автоматом пил кофе «водитель». Он подал мне мой кейс, тяжелый коричневый сверток, тяжелый взгляд карих глаз, крепкий черный кофе. Все это я принял молча. Он дал мне адрес моей гостиницы в городе.

Спидометр «мерседеса» стоял на отметке почти семьдесят пять, пока по широкой современной дороге мы ехали сквозь густой лес из высоких пиний в город. В отдалении на склонах гор стояли кедры, национальный символ и неизменный предмет экспорта в течение более 5000 лет. «Итак прикажи нарубить для меня кедров с Ливана», – повелел Соломон и построил из них храм. Но моему водителю было все равно.

6

Водолей (20 января – 19 февраля). Чужая предусмотрительность поможет вам удивить противника.

Видимые в просветы между широкими пластинками жалюзи желтые и оранжевые оштукатуренные здания сговорились заслонить море. Тепло, середина дня, я вижу разбойника с черными усами, который жмет на клаксон розового «кадиллака»; причина его раздражения – ребенок, ведущий верблюда, страстного любителя деревьев акации. Через дорогу двое полных мужчин сидят на ржавых складных стульях, пьют арак и смеются; примерно в футе над их головами Насеру на цветной литографии не до смеха. В кафе эконом-размеров, двери которых так ловко устроены, что полная темнота утаивает от посторонних глаз внутреннюю отделку, подают эконом-порции такого же темного кофе с экзотическими пирожными из орехов и семян, залитых медом. Посетители – турки, греки, одетые, как левые банковские интеллектуалы, – находят свои места при свете музыкального автомата, битком набитого Ивом Монтаном и Сарой Воэн. Снаружи под слепящим солнцем старомодные трамваи выплевывают проворные мишени для «мерседесов»-такси. Темнокожие молодые люди с длинными черными волосами шествуют вдоль кромки воды в трусах, в которых, пожалуй, можно было бы спрятать расческу. Подо мной на улице двое юнцов на ржавых велосипедах едут, вдвоем держа длинный лоток с пресным хлебом, и едва не падают из-за обезумевшей собаки, которая в лае изливает страх и злость. На базарах мужчины из пустыни ходят среди менял – торговцев коврами и седлами для лошадей, верблюдов и велосипедов. В номере 624 солнечный свет плотно лежит на ковре. По интеркому отеля крутят старые записи Синатры, но они проигрывают сражение с шумом кондиционера. В номере 624, который забронировал для меня отдел, имеются личная ванная комната, личный холодильник, весы, увеличительные зеркала, смягченная вода, телефон у кровати, телефон в ванной. Налив себе еще одну большую чашку черного кофе, я решил ознакомиться со своим багажом. Расстегнув «молнию» на синей сумке с вещами, я обнаружил легкий синий шерстяной костюм, пиджак из легкой жатой ткани в полоску, подержанный рюкзак, застегивающийся на «молнию» и с немыслимым количеством карманов. В боковых отделениях сумки лежали несколько новых белых и простых цветных рубашек из хлопка, пара простых галстуков – один шерстяной, другой шелковый, ремень из тонкой итальянской кожи и красные подтяжки; ох уж эта Элис, никогда своего не упустит. Мне начинала нравиться работа на УООК(П). В кейсе я нашел тяжелую жестяную коробку. Взглянул на этикетку. «WD 310/213. Бомба. Липкая». Тяжелый сверток, который передал мне мужчина в синем плаще, оказался конвертом, внутри коего находилась коричневая сумка на водонепроницаемой подкладке. Одна из тех сумок, что может лежать в кармане на спинке сиденья перед вами, когда в самолете вы ищете спички. Также сумки такого рода используют для перевозки своих маленьких «находок» экипажи самолетов, заправщики и инженеры от Рангуна до Рио. Пирожные, курица, шариковые ручки, колоды карт, сливочное масло – сброшенный за ненадобностью груз авиакомпаний. В этой лежал безударный «смит-и-вессон» со встроенным в рукоятку предохранителем, шесть заполненных патронами камор. Я попытался вспомнить правила, касающиеся обращения с пистолетами незнакомых систем [10] .

В прилагавшейся коробке лежали двадцать пять боевых патронов, два запасных патронника (смазанные, чтобы крепко держать патроны) и кобура с вырезом. Входил в нее разве что ствол, и она была снабжена маленькой пружинной защелкой для жесткости. Я закрепил ремень кобуры на плече. Она села как влитая. Я покрасовался перед зеркалом, как в знаменитом вестерне «Караван фургонов», потом допил холодный кофе. Приказы поступят довольно скоро: приказы в последний раз попытаться захватить биохимика Ворона, прежде чем он окажется вне пределов досягаемости.

Дорога от Бейрута в глубь страны петляет среди гор; маленькие деревни из песчаника сбиваются в плотные группки вокруг оливковых деревьев. Красная земля сменяется камнями, а далеко внизу, на севере, лежит залив святого Георгия, где змий получил по заслугам, давным-давно это было. Здесь же, наверху, где снег лежит около шести месяцев в году, земля усеяна мелкими альпийскими цветами и желтой баптизией красильной, кое-где растет дикий лакричник. Как только перевалишь через вершины, дорога резко идет вниз, и маршрут пролегает по долине до пересечения со следующей горной цепью – Антиливаном, за которой на протяжении 500 миль, до самой Персии, нет ничего, кроме песка. Однако гораздо ближе этого, как раз вдоль дороги, находится Сирия.

Во многих местах шоссе срезает углы, и выступы гор висят почти над дорогой. В одном известном мне месте взрослый человек может, если будет вести себя очень тихо, угнездиться между двумя фрагментами скалы. Если с этой позиции он посмотрит на восток, то увидит дорогу более чем на сто ярдов; если посмотрит в сторону Бейрута, то увидит даже дальше – примерно на три сотни ярдов, и более того, с помощью бинокля ночного видения ему удастся наблюдать за дорогой, пересекающей горы. Если у него есть друзья, сидящие по обе стороны вверх по дороге, и маленький передатчик, он может переговариваться с ними. Однако ему не следует поступать так опрометчиво, а вдруг полицейское радио случайно засечет разговор. Приблизительно к 3.30 утра человек в этой позиции пересчитает все звезды, почти свалится со скалы, пытаясь ослабить боль в спине, а в глазах, при взгляде в бинокль ночного видения, у него будет двоиться. Металл передатчика до боли нахолодит ладонь и ухо, и мужчина начнет составлять список друзей, готовых помочь ему подыскать какую-нибудь другую работу, и я не стану его винить. Было 3.32 утра, когда я увидел на горной дороге приближающиеся огни автомобиля. В ночной бинокль я рассмотрел, что он широкий и катится, как американская машина. Я включил свою рацию и заметил движение выше на дороге, когда радист на том конце вызвал Долби.