Русский самородок. Повесть о Сытине - Константин Коничев

Ольга Александровна, жена писаря, женщина грамотная, богобоязненная, со слезами на глазах умоляла своего супруга остепениться:

– Митя, Митя, ведь ты не пустяшный человек. Ты писарь! На тебя вся волость смотрит. С тебя и другие должны фасон брать. А для учителя какой ты пример?.. Ты бы его от пьянства сдерживал, а он с тобой же заедино из одной бутыли винище хлещет…

И верно, учитель тоже, кроме как в водке, не находил ни в чем другом развлечения. Ученики придут в класс, а его целый день нет. Какие уж тут занятия, – не подерутся, и слава богу. А то начнут лаптями друг в друга швыряться, глядишь, и стекла в окнах перебиты.

Семья у Дмитрия Герасимовича шестеро: он, жена Ольга, сын Ванюшка – школьник, две девчонки и еще малыш Сережка, совсем несмышленый. Жалованья, конечно, писарю на такую семью не хватает, хорошо, что Ольга умеет всякий овощ на грядках вырастить. А просители, приходящие к писарю с разными докуками, иногда приносят сметаны туесок, яиц десяточек, гороху пудишко, малины сушеной – хорошо от простуды помогает… Так и жили, перебиваясь. Ольга Александровна мастерица варить и стряпать всякие штуковины. В семье Сытина, как ни у кого в Гнездникове, такие были стряпания и разносолы, что сам протоиерей – школьный наблюдатель, когда приезжал из Солигалича, то обязательно гостил у писаря. Холостяк учитель не мог бы так угостить протоиерея. Кроме винного запаха да порожних бутылок, в его комнате ничего и не было. Зато у писаря, благодаря Ольге Александровне, и печения всякие и варения. У попа глаза разбегались. Тут были «рогульки» картофельные, «налиушки» крупяные, «мушники» гороховые, блины и олашки, крендельки и булочки…

– Ешь, батюшка, чего душенька желает.

Обходительная и вежливая Ольга Александровна, когда протоиерей после двух-трех уроков заходил к писарю вторично, выставляла на стол тарелку рыжиков. Гость в предвкушении поглаживал себя по брюху и лукаво смотрел на писаря. Дмитрий Герасимович догадлив; штоф на стол, дверь на крючок.

– Не извольте, отец Никодим, беспокоиться, учителя сюда не пущу!..

Пустел штоф, исчезали рыжики; хозяйка ставила на стол перед гостем огромную деревянную миску с похлебкой. Из чего эта похлебка состояла, трудно перечислить: в ней было и мясо крошеное, яйца вареные, крупа овсяная, картошка с капустой, а поверх всего плавали желтоватые кружочки навара.

– Ну, Ольга Александровна, уважила, нигде такой заварухи не хлебывал. Какая вкуснота! И запах неописуемый. Будете в Солигаличе, ко мне – милости прошу. Но моей протопопице в кулинарии далеко до вас…

А в это время в школьном помещении, в том же самом доме, где у писаря трапезничал наблюдающий за школой духовный попечитель, продолжались занятия. Учитель давно бы их кончил, но он видел из окна, что у коновязи стоит поповская кобыла, запряженная в сани-возок, – значит, Никодим гостит у писаря.

После звонка в классе наступило затишье. Учитель распределил занятия:

– Младшие, пишите весь час: «Мама мыла пол». Средние, вот вам задача, записывайте: «Купец купил десять аршин сукна по два рубля за аршин, ситцу кусок сорок аршин по десять копеек, ситец он продал по тринадцать копеек, а сукно продал по два рубля пятьдесят. Сколько барыша получил купец?» Кто раньше решит, не мешай и не подсказывай другому… А вас, старшие, из третьего отделения, я сейчас прощупаю со тщанием. Вы что-то у меня разболтались неимоверно! Худо отвечали вы протоиерею, спутали тропари с кондаками. Из-за ваших врак и путаниц я готов был сквозь пол провалиться!.. Ну-ка, Ванюшка Сытин, закрой псалтырь и читай наизусть последний псалом, составленный на убиение Голиафа Давидом. – Учитель был недоволен, что Ванюшкин отец не пригласил его к себе вместе с протоиереем, потому и решил зло свое выместить на его сынишке.

Из-за парты поднялся чернобровый десятилетний паренек в чистой, без единой заплаты рубахе с вышивкой по вороту, малость растерялся от внезапности, покраснел, но все же начал:

– Мал бех во братии моей, юнший в доме… Пасох овцы… пасох овцы отца моего… Пасох овцы… овцы пасох… – И замолчал паренек, шмыгая носом.

– Садись, сытинский сын… «Пасох, пасох», – передразнил учитель. – Пока ты «пасох», все овцы к чертовой матери разбежались!.. Завтра снова спрошу. Выучи, как «Отче наш», я не посмотрю, что отец у тебя писарь…

Учитель сделал заметку в тетради и выкрикнул другого ученика:

– Сашка Мухин, чего ты у себя под пазухой чешешься?

– В баньку давно не хожено… – отвечал протяжно парень, не поднимаясь с места.

– Встань, коли тебя спрашивают.

Ученик встал. Был он ростом не ниже учителя. Из рубахи давно вырос – ворот не сходится, рукава до локтей. Переминаясь с ноги на ногу, поскрипывая лаптями, он, ухмыляясь, ждал, о чем спросит его учитель. О чем бы он его ни спросил, Санька был спокоен. В совершенстве, кроме «Богородице, дево, радуйся», он ничего не знал.

– Мухин, прочти «Да воскреснет бог»… – предложил учитель, уверенный в полной безнадежности незадачливого ученика.

– Да воскреснет бог… И да, и да… воскреснет бог… – Затвердил Мухин.

Учитель покачал головой, вздохнул во все легкие, взял крашеную линейку, подошел к парню, сказал сквозь зубы: – И да востреснет лоб!.. – и с размаху, плашмя ударил линейкой по голове Сашку. Линейка треснула, половина ее отлетела напрочь. Рослый ученик даже не поморщился. Учитель закричал:

– В угол!.. На колени!.. – Ученик покорно стал на колени, повернувшись лицом к стене. – Стой прямо, не приседай на запятки, – предупредил учитель и, вызвав из кухни сторожиху, сказал: – Матрена, подсыпь-ка сушеного гороху под колени этому остолопу, дабы наказание ему не было удовольствием…

Вот так и учились…

Рос Ванюшка Сытин стеснительным, но не робким. С детских лет он не боялся труда, помогал матери на огороде, у отца был на побегушках. Любил Ванюшка бывать на рыбалке. Небольшим неводом, сшитым из мешков, ребята на речке Костроме вытаскивали крупных щук, ершей и золотистых окуней. Мальков из сети выбрасывали в воду, приговаривая:

– Гуляй, рыбка маленькая, приводи большую!..

Появлялись грибы, созревали ягоды, и тут деревенским мальчишкам дела невпроворот: с утра за грибами, днем – за ягодами. Первой поспевает земляника, за ней голубика и черника, потом созревает малина…

Дивился на своего старшего сынка писарь Дмитрий Сытин, радовался, но хвалить его не торопился: как бы похвалой не испортить. Говорят: «Не торопись хвалить, чтобы не стыдно было хаять». И только жене своей Ольге иногда по-доброму отзывался о сыне:

– И памятью хорош: почти весь псалтырь назубок; и руки у него ко всякому делу тянутся. А бережлив-то как! Не в меня, отца, весь в тебя он, мать, уродился, особенно бережливостью.

Что верно, то верно, с детских лет Ванюшка становился бережливым. И как это не приметить отцу с матерью: несет ведро воды из колодца аккуратно, ни капли не прольет. Уронит крошку хлеба на пол, поднимет, обдует со всех сторон, поглядит и скажет: «Эта крошка не меньше как из трех колосков, надо было им вырасти, измолотиться, на мельнице смолоться, в печи испечься… Не пропадать добру. Господи благослови» – и кроху кладет в рот. Пуговица на ниточке болтается – не даст оторваться. Сам – иголку в руки и прикрепит. В Солигалич босой бежит, сапоги за ушки связаны и через плечо перекинуты. Зачем в теплынь обувать сапоги – износить всегда успеешь. Не знал в эти юные годы Ванюшка Сытин, кем ему хотелось быть. Умишком своим прикидывал: сначала идти в город в услужающие, а потом бы в приказчики… И был к тому довод: по арифметике в школе первым шел, любая задача – под силу.

…После одного запоя с припадками отец Ванюшки лишился в волостном правлении места. По родству и знакомству удалось Дмитрию перебраться в Галич, более живой городок, и там он устроился на службу в земство. Появились проблески небольшого семейного счастья. На двадцать два рубля жалования в месяц как не жить, если мука ржаная рубль пуд?.. Да и Ванюшка не топтался на месте, подрастал, скоро и ему быть не на харчах у отца с матерью, не обузой, а помощником.

В уездном Галиче, рядом в Шокше-селе и в Рыбацком на берегу многорыбного озера жил в ту пору народ рукодельный, бойкий и не бедный. Галичане с давних пор через Вологду и Череповец, а то и через Москву – железной дорогой – большими артелями отправлялись в Петербург. Они там очень нужные люди: стены штукатурили, потолки расписывали, голых дев и амуров со стрелами малевать так обучились, что никто с художниками-галичанами сравниться не мог. Были и торгаши из галичан, мелкие лотошники, и приказчики, умеющие покупателя обжулить и хозяина обворовать. Одним словом, люди ловкие, не хуже грязовчан и ярославцев…

Из Питера они обычно возвращались ненадолго с деньгами, обзаводились хозяйством, строили себе уютные крашеные домики с палисадами и резными мезонинами, оставляли многодетных жен и снова отправлялись в Питер.