Русский самородок. Повесть о Сытине - Константин Коничев

– Как, Евдокия Ивановна, будет ли в согласии со мной ваше намерение, если я вас приглашу в следующее воскресение в Нескучный сад?..

– Я не против, я спрошу позволения у мамаши.

– Пожалуйста, Евдокия Ивановна, пожалуйста…

Когда на стол подали самовар, расставили чашки с блюдцами, появился на смотринах похожий на колдуна длиннобородый Шарапов. Истово покрестился. Ему, как самому старшему, определили место за столом в переднем углу под сверкающими позолотой образами.

Все молча принялись за чаепитие, по-старинному, из блюдечек. Неловкое длительное молчание попытался нарушить Шарапов, спросив хозяина:

– Каково, сударь мой Иван Ларионович, ваши дела идут?

– Не могу бога гневить, – ответил кондитер Соколов, – наши изделия славятся по всей Москве и вкусом и искусством внешности. Мы ведь работаем больше по заказам: на свадебные и именинные балы, случается юбилеи частных лиц и обществ обслуживать, бывает и на поминках потребность в кондитерских изделиях. Везде приходится успевать. А как вы, господин Шарапов, подвизаетесь?

– Тоже не могу жаловаться, – отвечал книжник. – Меховая торговля ни шатко ни валко, а книжная лавка и литография лубочного товара – это меня выручает. Особенно на ярмарках. А в Москве с помощью «фарисеев» приходится работать, и они выручают нас.

– Позвольте, как это понять «фарисеев»?

– А это такая голытьба, что по трактирам шляется. Они берут товару, скажем, в долг рублей на пять, продадут, себе процентики зарабатывают на ночлег и на хлеб-соль, и долг за товар немедленно мне возвращают…

Опять замолчали. Надо бы старику Шарапову о чем-то спросить Дусю, но как-то не смеет, да и не знает о чем, и невольно, в старческом полузабытьи губы его шепчут: «И язык мой прильпе к гортани моей и слова сказать не могоша»…

Солнце проглянуло через окна, бросилось лучами в дом, пробежало по крашеному полу, заиграло на хрустальных бокалах в буфете, словно бы и оно захотело принять участие в этих смотринах. В раскрытую форточку доносились неумолчные крики грачей, сидевших на старых липах.

– Нынче весна, слава богу, дружная. Должен быть хороший урожай, – заговорил Шарапов, лишь бы о чем-то заговорить. – Наше дело зависит от хорошего урожая. Это изведано опытом: продаст мужичок излишки хлебца, глянь – у него и на книжку и на картинку деньги найдутся…

– Это совершенно правильно! – подтвердил и Сытин. – Сам изволил наблюдать. Но и еще есть причины самые важнейшие для книжного дела: это развитие грамотности в народе. Неграмотный кидается на картинку, которая посмешнее да пострашнее, а грамотному человеку мало картинки, ему книжку подай, и притом не кириллицею печатанную. Смотрите, сколько у нас в Никольском рынке книжников развелось!.. Но разве еще так бы дело шло, если б издатели сумели объединить капитал и спаянно работать?..

– Передерутся! – возразил Шарапов. – Ни с каким Манухиным либо Морозовым нам в одной упряжке не хаживать. Нет коммерции без конкуренции.

– Правильно! – подтвердил кондитер Иван Ларионович.

Разговаривали по-деловому, а нет-нет да на «суженых» поглядывали. И всем казалось, что от смотрин недалеко и до свадьбы. Что-то очень любовно обмениваются взглядами взрослый жених и совсем девчонка Дуся, купеческая дочь.

Через несколько дней встретились жених и невеста в Нескучном саду. Там разговор был проще. Очень они понравились друг другу.

Прошло еще две недели встреч да две недели подготовки к свадьбе, и все родные кондитера Соколова, и все близкие знакомые книжника Шарапова, и немногочисленные друзья и подружки жениха и невесты имели честь получить художественно, на хорошей бумаге с виньетками, отпечатанное в лучшей типографии

В день бракосочетания своего с девицею Авдотьей Ивановной Соколовой покорнейше просит Вас пожаловать на бал и вечерний стол сего 28 мая 1876 года в 6 часов пополудни. Венчание имеет быть в церкви Всех Святых, что на Варварской площади, а бал в Таганке, Большие Каменщики дом Соколова».

ДЕЛО ЛУБОЧНОЕ

В свое время даже Пушкин говорил о лубках, что «картинки эти заслуживают, как в нравственном, так и в художественном отношениях, внимания образованного человека». А расходилось картин по русской земле среди неграмотного населения несметное количество. Для неграмотных был выразителен и понятен рисунок, для грамотных – преподносился текст сочный, занозистый, иногда песней, иногда райком или просто крепким мужицким словцом.

Ивану Сытину приходилось не только торчать за прилавком у Шарапова, но пока не было у хозяина своей хромолитографии, случалось нередко бывать в подмосковных и владимирских деревнях у артельщиков, раскрашивающих картины. Производство лубочных картин было несложное: художник наносил карандашный рисунок на липовой доске, затем по этому рисунку ножом делал углубление тех мест, которые должны остаться белыми. Смазанная краскою доска под прессом оставляла на бумаге черные контуры картины. Отпечатанные таким способом на серой дешевой бумаге картины-простовики упаковывали и отвозили артельщикам. Позднее возник новый, более совершенный способ изделия лубочных картин, появились художники-граверы. Тонким резцом на медных пластинах они гравировали штриховкой рисунок, со всеми мелкими подробностями, чего невозможно было сделать на липовой доске. Но способ расцветки картин оставался тот же. Хозяева-артельщики принимали от издателей-лубочников огромные, в сотнях тысяч экземпляров, партии картин и заканчивали над ними работу, пользуясь самой что ни на есть вольной, неприхотливой выдумкой по своему усмотрению.

В одном селе Никольском под Москвой более тысячи человек, преимущественно женщин, занималось раскраской картин. Этим же делом промышляли в Ковровском уезде и в селе Мстера Владимирской губернии.

…По снежному первопутку Сытин отвозил в Никольское очередную порцию для раскраски, а там уже артельщик приготовил в срок к сдаче то, что у него находилось в «художественной» обработке.

Брака, как правило, не было. Какой же мог быть брак, если сам потребитель хотел, чтобы ему было «посмешнее, пострашнее да подикастее»… Артельщик-хозяин отдавал работу на дом. Не мог же он содержать фабричное помещение на сотни рукодельниц – «цветильщиц». Да и женщинам было удобнее работать у себя дома без отрыва от семьи и домашнего хозяйства. Кроме того, и малолетние дети были в столь несложном красильном деле хорошими помощниками своим матерям.

Хозяин-артельщик приветливо принимал Сытина у деревенского амбара, покрикивал кладовщику-приемщику:

– Принимай да сдавай, от Шарапова подвода с простовиком пришла.

Кладовщик пошевеливался, извозчик-ломовик помогал ему сгружать и нагружать готовый товар. Всё расписано честь по чести: какого размера-формата, по какой цене. Дело нехитрое. Артельщик уводил к себе Сытина на чашку чая, а за чаем по обычаю подавалась водочка; точно так же поступал и Шарапов, когда артельщик появлялся у него в книжной лавке, – рука руку моет.

После угощения как не поинтересоваться ходом работы неутомимых цветильщиц, зарабатывающих на своих харчах рубль в неделю.

Выбрав избу с широкими простенками и крашеными оконными наличниками, Иван Дмитриевич заходил полюбопытствовать.

– Здравствуйте, хозяин с хозяюшкой, дозвольте поинтересоваться, как поживаете, как наши дела в ваших золотых руках пошевеливаются?

– Милости просим, милости просим. Живем, касатик, не маемся, не первой год этим делом занимаемся. Предовольны, голубчик, садитесь. Не хотите ли, самоварчик поставим? Опять от старика Шарапова? Сам-то старик утрясся весь, куда уж ему с тюками возиться. Поди-ка, скоро скончается, сердешный. Наверно, за восемьдесят?.. Пора уж ему сдаваться на милость божью. Ох, что там ему будет за всех чертенят-бесенят, чем торгует, прости ему господи!.. – Хозяйка тараторит без конца, сама спрашивая и сама себе отвечая.

А Сытин, не раздеваясь, только расстегнув дубленую шубу-романовку, подсаживается к трем сестрам-девчатам, а матери говорит:

– Не отвлекайся, хозяюшка, от дела, я не мешать к вам пришел, а посмотреть.

– Подивись, касатик, подивись. У нас ходко дело идет. Нас четверо, да в четыре-то краски, так любо-дорого. Иногда до пяти тысяч штук в неделю выгоняем, глядь, и пятерка в зубы, а она на дороге не валяется. Так уж мы сахаром сыты! Во как живем!.. И все у нас цветильщицы по целковому, а то и чуть больше зарабатывают кажинную неделю. Летом, конечно, не до того: земля силы вытягивает… Зимой только и работаем.

Составлены в ряд два стола. За тем и другим по двое. За одним две девки взрослые, за другим мать с меншухой, семилетней девочкой. Все четверо обрабатывают самую распространенную картину «Как мыши кота хоронили». Разные варианты существовали этой лубочной картины; тот, который сейчас был в деле, считался верхом достижения. Действо изображалось на листе бумаги не иначе, как в четыре ряда, наподобие древних египетских настенных росписей.