Кёнигсбергские цветы - Ирина Михайловна Радова

Я, смущаясь, протянула ему цветы. Тогда ещё я не знала, что он их взять не может.

– Чего тебе? – спросил он.

– Я… Я просто хотела подарить цветы… Твоей маме… Они ей кажется понравились, – еле слышно пробормотала я.

И тут же на пороге появилась Марта, и она мне улыбнулась. Я протянула ей цветы, и глаза её вдруг расширились от удивления и увлажнились. Такие же огромные и синие, как у него. Казалось, она вот – вот расплачется.

Она неловко взяла цветы и пробормотала: «Danke… Danke… Спасибо». Потом она замешкалась, словно не зная, что делать с цветами и такой ранней, совсем нежданной гостьей. А Гюнтер смотрел на меня уже с удивлением и любопытством, а не со злобным презрением, как минуту назад.

– Варя, Варька, где же носит – то тебя с самого утра, – услышала я сердитый голос мамы.

И я убежала, помахав им рукой на прощание. Я знала одно и точно: я обязательно к ним вернусь, ведь с этого самого утра семья Гюнтера больше не была для меня страшными фашистами, а стала простой немецкой семьёй, пострадавшей также от войны, со своими болями и потерями. В один миг они перестали быть для меня не чужаками…

«Мои руки… Мои дрожащие руки на чашке капучино. Это же мои руки… И это тоже самое кафе… И дождь за окном и старуха… Стоп. А где же старуха с белыми розами»?

Я в недоумении. Что со мной произошло? Беру сумочку и иду в туалетную комнату. Мысли путаются. Умываю лицо холодной водой, смотрюсь на себя в зеркало. Оттуда на меня смотрит девушка с испуганными зелёными глазами, слегка взлохмаченными каштановыми волосами.

«Это я… Всё хорошо… Это я».

Глава 2

Весь остаток дня я думала о случившемся. Да и как я могла не думать. Ведь вот так вот просто, посреди белого дня я оказалась девочкой – подростком в послевоенном Калининграде. Словно я посмотрела фильм, но сама я была в нём главной героиней.

Что же это было за видение? Может я потихоньку схожу с ума? Может так и есть. В последнее время столько навалилось проблем. И ещё эта осень, которая всегда приходит неожиданно. И этот дождь… Дождь…

«Но секундочку, я не могу быть сумасшедшей. Ведь сумасшедший, как и алкоголик, в болезни не признается. А я могу признаться, что попахивает шизофренией. Ну случилось видение… ну что здесь такого. Может это просто всплыла в памяти картинка из давно просмотренного фильма», – мысли, словно беспокойные пчёлы роились у меня в голове. Но постепенно я успокаиваюсь.

На следующее утро я просыпаюсь с ощущением, что и вовсе ничего не было. Водоворот событий и повседневных дел захватывают меня, потихоньку вытесняя из памяти пережитые моменты.

«Память штука странная, – мысленно философствую я, отлынивая от работы. – Ведь мы же ничего не забываем. Просто события нашей жизни накладываются одно на другое, как бы вытесняя их в глубины сознания. Но оно всё равно уже в тебе. И рано или поздно, при определённых обстоятельствах, воспоминания врываются в нашу жизнь, как непрошенные гости».

– Аня, проснись уже, – коллега по работе слегка толкает меня рукой, невольно возвращая в реальность.

А реальность – это небольшой бухгалтерский офис в строительной компании, где я тружусь рядовым бухгалтером уже пять лет. Если честно, свою работу я тихонько ненавижу, и себя заодно за трусость уйти отсюда.

В кабинете пусто, все уже разошлись. Я смотрю в монитор компьютера, откуда на меня с вызовом смотрит недоделанный отчёт.

«Ну и ладно, завтра я тебя доделаю. Время ещё есть», – мысленно показываю я ему язык, усмехаюсь и собираюсь домой.

В фойе здания меня догоняет Вера, моя коллега по работе, только что «вернувшая» меня из мира грёз.

– Куда теперь, как планируешь провести вечер?– с улыбкой спрашивает она.

– Да, в общем никак, домой, – отвечаю я ей, не горя желанием общаться.

– Скучная же ты… Мне бы твои двадцать восемь лет и свободу. Ох, я бы зажгла, – с мечтательным видом добавляет она.

– Ты бы зажгла, – не без сарказма отвечаю я ей.

Вера смеётся. У неё двое детей и муж моряк, которого она видит несколько месяцев в году. В основном она одна с детьми. Думаю, потому она и грезит выбраться потусить и «зажечь» хотя бы на одну ночь.

Мы прощаемся у автобусной остановки, я сажусь в свой автобус, который мчит меня через весь город в мою небольшую, но уютную квартиру на берегу озера.

Глава 3

– Папа, папочка, пожалуйста, не надо, – кричу я.

– Дрянь ты малолетняя, немецкая шлюха… Я разучу тебя раз и навсегда ходить к этим нацистам.

Отец, что есть силы, бьёт меня розгой. Я убегаю, пытаюсь оградиться от него мебелью, но он беспощаден. И вот я уже вся исполосована ярко – алыми, горящими линиями. Я плачу и кричу, но он совсем меня не слышит. Словно вся его боль, вся ненависть и злость к фашистам сосредоточена в его руках, и вся она разом обрушивается на меня.

– Олег, оставь её. Она сполна получила, – говорит мама, и смотрит чуть виновато.

Это она рассказала отцу, что я хожу к Гюнтеру. Она тоже их ненавидит. Также как и все. Но именно сейчас я понимаю их как никогда. Ведь также как на меня сейчас, на них все эти годы не раз обрушивался гнев и ненависть. Война сделала человеческие сердца жесткими и черствыми. Видевшие смерти близких и родных, сами чудом уцелевшие, люди с большим трудом могли принять немецкую вдову с двумя детьми, живущую теперь уже на их земле.

Отец иногда выбивал из меня «дурь». Дурь – это хождение в дом к немцам. Но хватало меня на несколько дней, а потом я снова убегала к ним. За несколько недель мы очень подружились.

У Марты есть ещё одна дочь, её зовут Ева. На вид ей лет семнадцать, и она совсем не похожа на маму и брата. Глаза у неё светло – голубые, словно мутные, волосы белые, всегда аккуратно завязанные в небольшой пучок на голове. У Марты же и у Гюнтера волосы тёмно – русые, а кожа бледная и тонкая, казалась никогда не знавшей загара.

Несмотря на уже совсем не юный возраст, у Марты не было ни одного седого волоса, да и выглядела она невероятно молодо. Мне она напоминала дам девятнадцатого века, которых я видела на картинках в книгах. На ней всегда было длинное платье, красиво облегающее её стройную фигуру. Одевались они очень бедно. Я часто видела на их платьях аккуратно пришитые заплатки, но всегда их одежда была безупречно чистой.

Марта держалась с каким-то аристократическим достоинством, несмотря