12 шедевров эротики - Гюстав Флобер

— Да, и еще другие вещи к тому же.

Протекла минута молчания. Он несколько раз медленно и нежно прикоснулся к ее ладони. Тогда она почувствовала потребность говорить и, указав на тучную черную с белым корову, произнесла:

— Она сегодня вечером отелится, самое позднее — завтра — наверно не известно. Но она непременно отелится.

И, перечисляя своих коров одну за другой, рассказала об особенностях каждой. Белянка обошлась в шестьсот франков. Коровы стали очень дороги. Она прислонилась спиною к дереву и стала бессознательно раскачиваться. Вдруг почувствовала обвивавшую ее под мышки руку, и эта рука старалась привлечь ее к себе.

— Если бы ты захотела, — проговорил он, — мы были бы прекрасными друзьями.

Он глядел на нее сверху, пронизывая глазами ее глаза и переводя их затем на ее шею. Она сделала движение, чтобы высвободиться, но увидела, что была, как скованная. Это ли, по его словам, значило быть друзьями, — ну, нет! Она не хотела, нет, и крикнула ему, чтобы он отпустил ее. Он ей стал говорить о своем характере, о деньгах, которые так легко зарабатывал, о жизни в лесу, и она слушала его с затуманенным взором.

— Нет, нет, — говорила она, — я возьму только того, кто мне понравится.

— Хотелось бы знать, каков твой вкус?

— Прежде всего, — ответила она, — я не пойду из-за денег. Из-за денег ни за что! Деньги не много счастья приносят!

— Я тоже так думаю. С деньгами можно хорошо покутить. На сегодня франков двадцать, а на завтра — ни черта. Случается, что в моих карманах подчас ни гроша. Ну, ладно. А еще что! Думаешь, очень мне нужны доходы, что ли? Все уходит только на выпивку да танцы с девками, на разные проказы в деревнях. Да, наконец, всегда кругом лес к услугам.

Дождь перестал. Высоко в небе показались нежно-голубые и бледные просветы. Вокруг свисали тяжелыми глыбами разорванные облака, расходясь по краям небесного свода. Это поражение бури завершалось потоками беловатого сияния. Радуга блистала на каждом листочке в каплях дождя. Водяные нити походили на игру жемчужного ожерелья. Теперь потоки света обливали деревья, густые кусты, и чаща леса сверкала проливным дождем блистаний и игрой разбросанной росы. На лугу изумрудом переливалась трава. Мириада блесток словно копошились под листьями, и снизу подымались испарения, озаряясь на солнце, как растопленная, огнедышащая лава. В конце луга сад «Ивовой рощи» раскинулся неподвижно-золотой скатертью. Земля впитывала в себя воды потока, оросившего ее. От земли поднимался прелый запах, смешанный с ароматом соков.

Они оставались под деревом, не замечая, что дождь перестал и солнце озаряет пейзаж. Они улыбались друг другу, пригвожденные к одному месту под действием неясного ощущения. Внезапно чей-то голос с тропинки позвал:

— Жермена!

Тогда она испугалась, что ее увидят с ним.

— Доброго вечера! — крикнула она.

— Тс! Тсс… — проговорил он вполголоса, — в воскресенье на деревне праздник. Ты придешь?

Она повернула голову вполоборота и взглянула на него своими ясными глазами, не говоря ни да, ни нет.

Глава 7

— Она придет, — сказал он себе.

И тотчас же мысль, что ему нужно будет денег, мелькнула в его голове. И танцы, и выпивка, и какая-нибудь выходка, — все это требует, по крайней мере, несколько экю. Но с той поры, когда им овладела любовь, он жил воздухом природы, не помышляя более ни о дичи, ни о купцах. Даже не ел все эти дни. Тот огромный голод, который он утолял в обычное время добычей, изловленной в лесу, растворился под иссушающим зноем его желания. Он мог бы перечесть свои блюда. Ранним утром, однажды, он убил кролика, бросив в него палкой. Развел костер из хвороста и изжарил кролика на конце шомпола от своего ружья. В это утро он съел бы заодно впридачу и кожу, — до такой степени был истощен его желудок. Два дня спустя он украл петуха за забором фермы «Ивовой рощи».

На этот раз он хотел не только утолить голод, но и полакомиться. Спрятав под полой куртки петуха, он прошел две мили по дороге через лес, забрел на лесную опушку. Там, в одной лачуге приятеля-дровосека, приготовил дичину в тимьяне с солью и перцем. К несчастью, петух оказался очень жестким.

— Меня надули! — проговорил он.

И все-таки, благодаря своим острым зубам, живо расправился с ним. Кусок ржаного хлеба и ковш воды довершили завтрак. Кроме того, у него осталось одно крыло и часть остова петуха для дровосека и его жены. Маленькая девочка, которая жила вместе с ними, обсосала потом оставшиеся косточки. Но, как никак, это была прекрасная пища, которой полакомился Ищи-Свищи.

В другие дни, лежа на брюхе в траве, он довольствовался корнями, шалфеем, кресом, всем, что подвертывалось под руку. Как у оленей, в октябре токующих вдалеке от пастбищ, так и его пустое чрево наполнялось страстным влечением к самке. Три первых ночи он пробыл в лесу. Груда сухих листьев предохраняла его члены от сырости земли, и он стряхивал при пробуждении со своих мокрых волос капли росы. Но уже четвертый день, как лил дождь. Майские дожди, острые, как колья — не шутка.

Он прошел тогда через лес и разлегся в лачуге дровосека, в теплоте обтесанных на солнце бревен.

Дровосеки были его старые друзья. Они знали его, когда он походил на шестимесячного детеныша козули. Несколько раз он скрывался у них, когда лесник устраивал облаву на него в кустарниках. Сама старуха, — бесполый и иссохший остов человека, — напоминала ему его мать с ее заостренными зубами, с ее впалым лицом и жесткой дубленой кожей, подобной березовой коре.

— Эй, ты, старая зайчиха, — говаривал он ей дружелюбно.

И эта кличка слегка расправляла морщины на ее застывшем лице. Сам старик был маленький сухой человечек, словно согнутый пополам. Ударом топора у него отрубило левую руку, и она оканчивалась обрубком, который действовал, однако, наподобие руки. Жизнь в лесу придала его лицу подобие волчьей морды, оживленной миганием серых глаз из-под густых рыжих бровей. Из его длинных загнутых ушей торчала клочьями шерсть, как взъерошенный ворс. У него была своя особенная забава, заключавшаяся в том, что он притворялся глухим, когда с ним разговаривали. Благодаря этому, он мог не отвечать, когда его спрашивали, или когда его мегера обрушивалась на него, как вихрь, со всей силой своего громкого голоса.

В этом семейном очаге муж оказывался женщиной. Старуха рубила дрова колуном в лесу, раскалывала поленья одним ударом, сильно и без устали. Рубашка из грубой холстины покрывала ее плоскую грудь, шею и руки; она поднимала и опускала огромный железный колун с правильными движениями, которые равномерно заставляли ее мышцы напрягаться. Так начинала она с зарей и кончала к ночи эту работу, доставлявшую ей трудовой хлеб на двоих, и ни единая капля пота не выступала на ее сухой коже.