Иосиф Сталин в личинах и масках человека, вождя, ученого - Борис Илизаров

Это замечание было бы справедливо, если бы предполагалось, что в онтогенезе эмбрион шаг за шагом проходит абсолютно все древние эволюционные стадии. Однако точно так же, как на развитие языка-речи современного ребенка воздействуют факторы окружающей родительской языковой среды, они (современные факторы) так же воздействуют и на развитие биологического зародыша. Тот же зародыш современного человека развивается в совершенно иных условиях по сравнению с теми, какие претерпевал зародыш «дочеловеческого примитива». Тем не менее это не мешает объективно подметить стадии развития: одноклеточных, рыб, земноводных, млекопитающих, приматов и, наконец, стадию рождения человека. Так что до определенных границ аналогия возникновения и развития языка-речи человечества с развитием речи ребенка допустима. Впрочем, Марр, используя свои знаменитые четыре диффузных звука, к аналогии с детской речью старался не прибегать.

Но в том же сборнике, посвященном научному юбилею Марра, была опубликована заметка лингвиста Л. В. Щербы (будущего академика) под названием «О диффузных звуках». Щерба обратил внимание на то, что Марр заимствовал понятие «диффузный» из физиологии центральной нервной системы, где говорится о диффузном, то есть недостаточно дифференцированном, центральном раздражении. Щерба признал, что в современной лингвистике давно ощущалась необходимость подобного понятия, тем более что близкие к нему словосочетания «нечленораздельные звуки», «нечленораздельная речь» употребляются очень давно. К явлениям такого рода Щерба отнес «недифференцированную кучу слов» русского языка типа: тфу, тьфу, фу, тпру, брр и др.

В двухстраничной заметке, ставшей ныне классической работой выдающегося лингвиста, вошедшей во все хрестоматии и в собрания сочинений академика, Щерба писал: «Все эти примеры… показывают, что “нечленораздельность” звуков или, смею думать, то, что Николай Яковлевич Марр называет их “диффузными”, состоит в отсутствии их соотнесенности, но не в потоке речи… а друг ко другу в звуковой системе данного языка. Совершенно естественно думать, что на заре человеческой речи несколько внеязыковых звуковых жестов (выделено мной. – Б. И.) человека, начинавших употребляться с речевыми намерениями, были сложными артикуляциями (комплексами артикуляций – одновременных и последовательных) и при своей малочисленности не образовывали системы по своим сходствам и различиям друг с другом, а потому, не разлагаясь на звуковые элементы, противополагались друг другу целиком и являлись такими образом “словозвуками”, если можно так выразиться. Это были “диффузные” или “нечленораздельные” звуки, которые были диффузными с биологической точки зрения только в том смысле, что говорящие не умели их дифференцировать, не имея к тому повода»[839]. Признаки таких «словозвуков» Щерба, как и Марр, подметил в китайском языке, который, согласно концепции Марра, сохранил в себе признаки первоначальной стадии языка-мышления. При этом ни о каком примитивизме китайского языка, его неспособности выражать мышление современного человека речь, разумеется, не шла.

Конец XIX – начало XX века – это время, когда наука вернулась к древнегреческой идее о первоэлементах, лежащих в основе мироздания. Именно тогда атомная теория стала основой достижений современной ядерной физики, переворот в науке совершила Периодическая таблица химических элементов Менделеева, в биологии набирала силу генетическая теория. В основе концепции происхождения языка Марра, без сомнения, лежала идея первоэлементов, которые, похоже, формировались из диффузных звуков или сами являлись таковыми. Из комбинаций и перестановок этих первоэлементов порождались все звуки всех языков. Во времена Марра о геноме еще ничего не знали, но идея порождающей жизнь элементной системы была очень популярной. Связь своей концепции с генетикой Марр не отрицал, но не в том смысле, что он подобно генетикам искал врожденные программирующие первоэлементы порождения языка-мышления. По всей видимости, он считал эту проблему решенной его собственной теорией. Его интересовала связь процесса одомашнивания древних растений и животных с теми племенами, которые он относил или к яфетическим, или к другим древнейшим предкам человека. Если быть точным, то первым с этой идеей к Марру обратился начинающий гениальный генетик-растениевод Н. И. Вавилов. Вавилов в 1923–1925 годах направил несколько писем Марру, а в 1927 году встретился с ним лично, чтобы сообщить о том, что он, опираясь на «лингвистический анализ названий культурных растений», «проведенный методами Марра», и на полевые ботанические изыскания, доказал правоту академика об ареале расселения яфетических народов и древнем родстве отдельных кавказских народов с басками, с этой таинственной народностью испанских Пиренеев. Как утверждают современные исследователи, эти выводы Вавилова и сейчас используются генетиками и лингвистами[840].

До конца своей жизни Марр продолжал искать общие точки соприкосновения с исследованиями генетиков. У него была собственная точка зрения на процесс развития ключевых моментов цивилизации. В частности, он считал, что процесс одомашнивания человека и животных был обоюдным: собака не только была первым одомашненным животным, но и человек был взаимно «приручен» ею. Этот взгляд Марр распространял и на других домашних животных. По существу, речь шла о вполне очевидном симбиозе, о котором мало кто задумывался до него. Животных, с которыми взаимовыгодное сосуществование оказалось невозможным, не удалось одомашнить до сих пор. По этому поводу Марр сделал доклад в Лаборатории генетики АН СССР в 1932 году, озаглавив его «Коллективный процесс взаимного одомашнивания»[841]. Тогда же он был опубликован. Марр даже попытался создать «Генетическую историю языка», написав на эту тему работу и сделав несколько докладов, но ничего принципиально нового по сравнению с тем, что он заявлял ранее о происхождении языка и мышления, о развитии звуковой речи и ее видов, Марр уже не сделал[842].

Но Марр дополнил к истории человечества предшествующую звуковому языку огромную эпоху со своими стадиями развития, назвав ее эпохой жестовой, или ручной, речи.

Через десятилетия после смерти Марра Б. Б. Пиотровский вспоминал: «Лекции (Марра. – Б. И.) были увлекательными, хотя и не до конца понятными, но они являлись аккумулятором мысли. Марр разбрасывал мысли, более понятные историкам культуры, чем лингвистам. С каждой лекции я уходил заряженный идеями, преимущественно в области семантики, учения о значении слов. Египетское пиктографическое письмо было благоприятной почвой для таких сопоставлений. Сравнивались не только семантические ряды, в которых термин “камень” переходил на “металл”, а затем дифференцированно на самый распространенный металл “медь”. Становилось ясно, что египетские термины власти оказывались связанными со скотоводством. В древнеегипетском языке термин “солнце” имел целую паутину связей, основанную на ассоциации. Солнце сопоставлялось с “птицей” (поскольку парит в воздухе), со “змеей” (по аналогии ожога с укусом), со всевидящим оком и др. Я пытался даже в словаре древнеегипетского языка выделить пучки семантических связей… амулетов и магических действий.