Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

Безымянная замолчала. Наталья вглядывалась в темноту, и ей мерещился черный паровоз с чуть белеющим под трубой телом распятого человека.

— Поверишь ли, — сказала Безымянная. — Только у следователя я и узнала, что муж-то мой уже мертвый был, когда я шубой его прикрыла, а то все казалось мне, что живой еще… — Она опять покашляла в руку и заговорила вдруг изменившимся, суровым голосом. — Вот и пытают они меня теперь: как фамилия спрашивают, кто такая, зачем труп казненного украсть собиралась?.. Только молчу я… Ничего не говорю и как фамилия не сказываю. Пусть в своих бумагах, как хотят, так и пишут: женщина ли, Безымянная ли — мне все одно… — Она дотронулась до руки Натальи и проговорила так, будто уговаривала ребенка: — И ты ничего им не говори, не трать на них слов…

18

Ночь была безлунная. Над вершинами заснеженных елей горели частые морозные звезды, но в лесу было темно, хоть глаз коли, и Никита едва различал столпившихся на прогалине партизан. Они сливались в сплошную темную массу, так же как сливались стволы деревьев за прогалиной.

Костров на привале не держали. Кто курил — курил крадучись, пряча в кулак огонек козьей ножки или головку трубки. Редко-редко в темноте вырвется крохотное зарево не в меру разгоревшейся люльки, осветит белые от изморози брови курильщика, прищуренные глаза и снова погаснет. И опять кругом темно, только горящие звезды над головой.

Отряд ожидал Полунина на лесной прогалине. Он уехал вперед с тремя разведчиками, чтобы разведать подходы к деревне, и теперь все, скрывая нетерпение, ждали, когда он вернется.

План Полунина стал известен партизанам еще в походе, а в походе же его обсудили. Полунин решил напасть на японцев первым еще до рассвета, а ночью окружить деревню и отрезать японцам пути отхода. Полунин рассчитывал на помощь поднявшихся деревень и к рассвету ждал оттуда добровольческие дружины крестьян. Связные от этих деревень уже прибыли в лес на прогалину. Они рассказали партизанам, что против белояпонцев поднялась чуть ли не вся волость, что не меньше тысячи людей готовы взяться за оружие, но что оружия не хватает и поэтому пока выслали против японцев только триста старых солдат, вооруженных обрезами и охотничьими ружьями.

Партизаны долго толпились на прогалине, слушая рассказы связных о восставших деревнях, потом, негромко переговариваясь, стали устраиваться кто как мог, чтобы скоротать морозную ночь: некоторые ушли к подводам, спрятанным в глубине леса, некоторые здесь же, на опушке, уминали в снегу глубокие лунки и ложились в них по двое да по трое, плотно прижимаясь один к другому, и только немногие остались на прогалине. Они пританцовывали, похлопывая рука об руку, или, чтобы согреться, бегали от дерева к дереву, проминая в лесу никуда не ведущие тропы.

Никита лежал в общей лунке с Нехватовым. Разговаривать не хотелось, и он молча смотрел в небо на звезды, после полуночи разгорающиеся все ярче. Теперь стало светлее, и на звездном небе вырисовывались тупые вершины заснеженных елей, поднявшихся на той стороне прогалины.

И мертвый зимний лес и белая прогалина — все сейчас было наполнено неясными, едва уловимыми звуками: вот чуть слышно проскрипели шаги пробежавшего мимо партизана, вот мягко упал снег с ветвей потревоженного кем-то дерева, где-то заржала лошадь и скрипнули сани, где-то полушепотом заговорили люди и смолкли, опять упал снег с ветвей дерева и опять пробежал кто-то мимо Никитиной лунки. Все кругом жило, но все притаилось до времени и нигде не было видно огонька — постоянного спутника бивуаков. Тракт проходил недалеко, а на тракте могли быть белояпонские дозоры.

Никита лежал, смотрел в небо и бездумно прислушивался к звукам тайного бивуака. Он устал. Этот день был для него утомительным днем — слишком много мыслей, забот и надежд. То, что говорил Лукин о всенародной войне, становилось действительностью. Но даже об этом сейчас не мог думать Никита. Ему нужен был покой. Он лежал неподвижно и не мог себя заставить встать и пробежаться, хотя чувствовал, что начинает мерзнуть.

— Слышишь? — вдруг шепотом сказал Фома.

Никита приподнялся в лунке.

— Ничего не слышу… А что ты услыхал?

— Полунин… Ей-богу, Полунин… Слышал я, Гурулева окликает… Его голос…

Никита прислушался.

— А не обознался ты?

— Чего обознался, — сказал Фома. — Говорю тебе — его голос. Теперь не разлеживайся.

Никита поднялся из лунки, отряхнул снег с полушубка и взял на ремень лежащий рядом карабин. И словно от этого повешенного на плечо карабина сразу к Никите вернулись и энергия и желание боя, о котором он думал во время похода, вспоминая речь Полунина у староверов.

— Затворы бы вынуть да за пазухой погреть, пока время есть, — сказал Фома. — Настыли, что камень…

— Да, — сказал Никита, но сейчас же забыл о затворах. Теперь он и сам услышал голос Полунина: «Выводите пехоту…»

Послышались торопливые шаги — кто-то, наверное, побежал по лункам поднимать пехотинцев. И почти тотчас же всюду заскрипел снег под ногами неизвестно откуда появившихся людей и прогалина снова заполнилась народом.

— Идем, — сказал Фома, — не иначе, и нас Денис Трофимович собирать будет…

Они пошли вдоль прогалины ближе к деревьям, поминутно сталкиваясь с бегущими партизанами, но, не пройдя и тридцати шагов, услышали голоса своих разведчиков.

— Эй, — негромко окрикнул разведчиков Нехватов. — Сметанники, что-ли?

— А ты, Фома, видать, носом сметану и во мгле чуешь? — сказал кто-то в темноте, и послышался хрипловатый смешок. — Вали сюда, здесь Гурулев собираться приказал.

— А сам Гурулев где?

— Пошел к коноводам.

Никита и Фома подошли к разведчикам. В темноте под деревьями сгрудилось человек пятнадцать, стояли тесным