Нуреев: его жизнь - Диана Солвей

Несмотря на показную любовь к уединению, Нуреев редко бывал один. В ту осень он поехал на гастроли в Китай с Мод Гослинг, а в его парижской квартире частенько гостили друзья. На Рождество приехала Джейн Херманн, вскоре после нее пожаловала Фонтейн, а после ее отъезда нагрянули Мод и Линн Сеймур. Дус находилась рядом с ним постоянно, уделяя внимание всем его нуждам и выполняя любые просьбы («Я здесь бываю каждый день: сто десять процентов для Рудольфа»). Она не обращала внимания на пренебрежение и насмешки с его стороны, старалась упорядочить его жизнь и «заботилась о деньгах, встречах и обо всем остальном, – рассказывал Евгений Поляков. – Рудольф был готов ей платить за работу, но она отказывалась. В итоге он не смог от нее освободиться. Это стало зависимостью». А поскольку у Дус, по словам Шарля Жюда, «не было другой жизни», она могла ездить везде, куда бы ни попросил ее Рудольф. Дус не только вела хозяйство в парижской квартире, но и контролировала обустройство его фермы в Вирджинии (как когда-то квартиры на набережной Вольтера). «Я спрашиваю его, что ему нужно, а он никогда мне не отвечает, – разворчалась она однажды. – А когда он наконец видит, что я сделала, то приходит в бешенство. Если я ничего не делаю, он тоже злится. И всем рассказывает, что я его подвела. И так постоянно». Он «ужасно с ней обращался», подтверждал Руди ван Данциг, но Дус «боялась, как бы кто-нибудь другой не занял ее место». Когда это и вправду, случилось – хоть и ненадолго, но опеку над Рудольфом взяла на себя его секретарша, Мари-Сюзанн Соуби, – ревность настолько ослепила Дус, что она почти откровенно начала проявлять к ней враждебность. Дус по-прежнему лелеяла надежду, что Рудольф на ней женится. И его гомосексуальность ее не пугала; она даже оплачивала любовников по вызову, приходивших к нему в квартиру. И сопровождала его на всех официальных приемах (в частности, на ежегодном рождественском празднестве у Ротшильдов или на премьерах в Парижской опере). По словам ее друга Жиля Дюфура, креативного директора студии Шанель, Дус «нравилось, когда люди видели ее с ним». Друзья Рудольфа становились ее друзьями, и до конца его жизни у нее никогда не было ни одного постоянного бойфренда. По мнению Мишеля Канези, Дус «обольщалась мыслью о том, что у них были особые отношения. А на самом деле эти отношения существовали только в ее воображении». Как-то раз музыкальный издатель Марио Буа, занимавшийся правами Нуреева на его хореографические работы, пришел к нему на вечеринку со своим приятелем. Увидев, что за столом оказалось тринадцать человек, суеверный Рудольф заставил Дус пересесть за маленький столик.

У Рудольфа по-прежнему оставалось много приятелей-мужчин. Но круг самых преданных его друзей составляли преимущественно женщины. Такая ситуация сбивала его с толку – ведь он считал женщин низшими существами по сравнению с мужчинами. Обозрев однажды свое окружение, Рудольф сказал Сеймур с притворным отчаянием: «Все полагают, будто я ненавижу этих чертовых баб, а на самом деле я ими окружен». Женщины требовались ему для комфортного существования и понимания, мужчины – для секса и управления. Его интеллектуальными наставниками всегда были мужчины: Пушкин и Брун в танце, Гослинг в культуре, Николас Георгиадис и Джейкоб Ротшильд в искусстве и финансах. «Возможно, я – та самая гнусная шовинистическая свинья мужеского пола, – признавал Нуреев, – но я действительно считаю, что мужчины обладают лучше устроенным мозгом, и они способны лучше абстрагироваться от своего естества и особенностей характера. Мужчины лучше реагируют на музыку. Они лидируют в изобразительном искусстве и архитектуре. Мужчины – лучшие воины; мужчины – лучшие повара; мужчины вообще лучшие во всем. И они более восприимчивы и чувствительны. Так и должно быть…»

Его ближайший друг-мужчина в Париже, Шарль Жюд, уже был готов перейти в «Американ балле тиэтр», когда Рудольфа назначили худруком. Скучавший в Парижской опере, Жюд жаждал путешествий. «Со мной ты поедешь за рубеж. Оставайся!» – приказал Рудольф Жюду, бывшему на пятнадцать лет моложе его. Действительно, при Нурееве Жюд начал не только активно разъезжать по миру, но и танцевать главные роли почти во всех нуреевских балетах. Своей изящной, мягкой техникой этот длинноногий танцовщик напоминал Эрика Бруна. И, хотя Рудольф-худрук был по отношению к нему крайне строг и требователен, регулярно наблюдая за артистом в кулисах, в личном общении с Жюдом он вел себя деликатно и даже робко. Всякий раз, когда Рудольфу хотелось куда-нибудь пригласить Жюда, он не обращался к нему напрямую, а передавал свое приглашение через его жену, Флоранс Клерк.

В течение последующих нескольких лет они регулярно собирались вместе. Иногда в квартире Рудольфа, а иногда – в доме Жюдов неподалеку от площади Бастилии, в котором Шарль и Флоранс жили с двумя юными дочками, Каролин и Джоанной, и парой собак. Теплая, живая атмосфера в доме Жюдов возмещала Рудольфу то, чего он не мог получить от «своих женщин» и молодых любовников-мужчин: ощущение семейной жизни с детьми. Сценарий такой жизни прежде казался Рудольфу чуждым и даже отталкивающим. Но чем больше он вовлекался в семейные взаимоотношения Жюдов, тем сильнее убеждался: ему хотелось стать членом их семьи. «Он любил мужчин и всегда искал их общества, – вспоминала Клерк, – но пришло время, и ему надоел подобный стиль жизни, а наш образ жизни стал привлекать его все больше и больше».

Когда Рудольф предложил им пожить вместе с ним и поинтересовался у друга, какой регион тот предпочитал, Жюд решил, что он пошутил. И назвал Бордо. «Отлично, мы купим шато и будем там жить: ты, я, Флоранс, дети и собаки», – огорошил его своим решением Рудольф. Через неделю он показал Жюду проспект с замками, выставленными на продажу в Бордо, и попросил Шарля выбрать один из них. «Детям нужен бассейн?» – спросил он у Флоранс. Рудольф «хотел, чтобы мы с Шарлем стали его семьей, – вспоминала она, – но мне хотелось, чтобы моя семейная жизнь оставалась немного обособленной. Не думаю, что он понимал, что это невозможно».

Рудольфу даже взбрела в голову мысль завести с ними общего ребенка. «Он сказал мне: “Мы смешаем нашу сперму в пробирке, а затем введем Флоранс”», – рассказывал Шарль. Эта идея захватила Рудольфа. Смирившись с тем, что Жюд никогда не станет его любовником, он начал считать Шарля духовным сыном и основным наследником своего искусства. (Незадолго до кончины Нуреев сделал Жюда распорядителем своего «балетного наследства».) Но все усиливающееся ощущение собственной смертности разожгло в нем мечту оставить в этом бренном мире свое