Искры - Михаил Соколов

Это был Овсянников.

Худощавый, с длинной бородой мужик, откусив сала и забрав в рот перо зеленого лука, ответил:

— Про помещиков — понятно, давно пора их изничтожить.

— Верно Харлам сказал: пора помещиков всех перевесть и землю от них взять силком, — отрезая тонкий ломоть от хлеба, проговорил коренастый курносый мужик с аккуратной черной бородой, — А община что ж? Это наше общество, значит? Так у нас в обществе свои кровососы есть.

— Известно, — подал голос Данила Подгорный, — наш Левченок, к примеру сказать, сроду сам не пахал и пахать не будет. За него работники вспашут, посеют и уберут. Так что община тут будет совсем ни при чем.

— Неверно, — возразил Овсянников. — Община даст всем равный пай земли, община может купить для общества плуги, косилки, молотилки, и все хлеборобы будут трудиться — каждый на благо всех и все на благо каждого.

— Все не могут, у нас есть солдатки, какие сами никакой пай не обработают. А которые бедняки — те все одно будут землю сдавать.

Лука Матвеич вышел из-за бричек, с улыбкой проговорил:

— Верные слова: не все обработают свои паи и принуждены будут сдавать в аренду односельчанам. А кто может арендовать? Те — у кого есть за что арендовать и за что вспахать. Богатеи. То есть в общине ничего не изменится.

— И то правда. Богатеи будут жить в ней так же, как и сейчас.

— И богатеть будут так же, как сейчас, — сделали мужики свои выводы из слов Луки Матвеича.

— Значит, никакого социализма, господин социалист-революционер, из вашей общины не получится, — продолжал Лука Матвеич, делая вид, что не знает Овсянникова. — Капиталистические отношения в деревне ею не упраздняются.

Данила Подгорный смотрел, смотрел на него и наконец сказал:

— Голос дюже знакомый, а по обличью не узнаю.

Лука Матвеич строго взглянул на него, и он умолк.

Овсянников тоже напряженно вспоминал, где он слышал этот голос, но не мог узнать Луку Матвеича и только подумал: «Социал-демократ, сразу видно».

Лука Матвеич, незаметно подмигнув, сказал Даниле Подгорному:

— У вас тут водичка, должно, есть холодненькая?

— На речке стоим, воды сколько душе угодно.

Когда они отошли от мужиков, Данила Подгорный спросил:

— Вы не Цыбуля?

— Раньше был им.

2

Вечером в землянке у Данилы Подгорного собрались члены комитета. Лука Матвеич сделал сообщение о третьем съезде РСДРП в Лондоне и о конференции меньшевиков в Женеве. Леон в свою очередь рассказал о положении в организации.

Лука Матвеич остался недоволен работой комитета, но говорить в присутствии всех об этом не стал.

— Значит, только стачка и вышла у вас? Маловато сделали:’ Листовки кто уничтожил? — спросил он.

— Думаем, что ряшинцы, — не поднимая глаз, ответил Леон.

— Долго думаете. А когда узнаете?

Леон молчал. Молчали и Вихряй, Лавренев, Ткаченко, и каждый думал: «Да, пора бы и знать».

После совещания, оставшись наедине с Леоном, Лука Матвеич сказал:

— Плохие у вас дела, Леон. Демонстрация провалилась. Среди крестьян за вас работают эсеры. Рюмин, член комитета, поехал работу искать. И провокатора не можете найти… Так дальше нельзя работать! Нельзя!..

Слова его звучали жестко и холодно, и сам Лука Матвеич казался каким-то холодным, сухим. Он недовольно ходил по землянке, спрятав руки назад под расстегнутый черный пиджак.

Леон исподлобья наблюдал за ним и не узнавал его. Но он понимал его недовольство и виновато проговорил:

— Хорошо, Лука Матвеич, мы наверстаем. Скажу честно: мне казалось, что наши дела не хуже, чем у других — у Александрова, скажем. Вот с демонстрацией у нас не вышло, верно.

— Да, но вы сильнейшая организация юга… И лучше других вы должны работать, — сердито заметил Лука Матвеич.

А когда легли спать на разостланной на земле полсти, Лука Матвеич спросил своим прежним, отечески мягким голосом:

— Про Алену что молчишь? Живете как, ничего?

— Ничего.

— Надо в душу ее заглянуть пристальней, развить в ней способность понимать общественные порядки.

— По-моему, я все испробовал.

— А по-моему, не все.

Леону стыдно стало, и он умолк.

— Центральный Комитет утвердил тебя членом губернского комитета, — неожиданно сообщил Лука Матвеич.

Леон обернулся к нему, недоверчиво переспросил:

— Меня?.. Членом губернского комитета?

— Ты спрашиваешь так, будто ЦК утвердил Ряшина.

Леон повеселел, и у него сразу поднялось настроение.

В окно постучали три раза. Леон и Лука Матвеич вскочили на ноги, быстро оделись и, взяв свои револьверы, вышли через запасную дверь в сарай, а оттуда в сад.

Данила Подгорный подошел к ним и сообщил:

— Казаки проезжали по улице.

Лука Матвеич, глубоко вздохнув, сказал:

— Сладкий родной воздух. В Лондоне не такой… — И, помолчав, предложил: — А давай здесь спать, хлопче. Так оно вольготнее и спокойнее будет.

…Проснулся Лука Матвеич, едва за садами в степи вскрикнул первый жаворонок.

В саду пахло травой и диким хмелем. Где-то ударил и смолк перепел.

Лука Матвеич зевнул и встал.

Леон, подложив руки под грудь, спал на животе, повернув набок голову. Волосы его растрепались по лбу и шевелились от легкого дуновения утреннего ветерка, а он то и дело, сонный, шевелил головой, точно бодался.

Лука Матвеич посмотрел на его смуглое лицо, на дрожащие веки и изогнувшийся ус и улыбнулся.

— Дюже сладко спишь, хлопче. А ну, попробуем разбудить, — негромко сказал он и, сорвав былинку, пощекотал у Леона в носу, но Леон только пошевелил головой. Тогда Лука Матвеич сказал над самым ухом его: — Полиция!

Леон открыл глаза, улыбнулся:

— А что ж сам сидишь? — И, сладко потянувшись, поднялся и сел.

У калитки, под плетнем, протянув ноги и наклонив голову, сидел Данила Подгорный и дремал.

— Спит наш дозорный, — кивнул головой Лука Матвеич.

Леон взял с земли сухую ветку и переломил ее. Послышался треск, и Данила Подгорный тотчас поднял голову.

Умывшись в землянке, Лука Матвеич и Леон поели жареной картошки и квашеного молока с пышками и стали собираться на сходку. В это время пришел Лавренев и сообщил, что в городе ночью была облава.

— Вихряй и Кулагин арестованы. Овсянников выскочил в окно, когда пришла полиция. Ряшину тоже удалось скрыться. Мы с Ткаченко печатали листовку и потому избежали ареста, — заключил он и добавил: — У Кулагина при обыске нашли нашу листовку.

Лука Матвеич хотел погладить усы, но вспомнил, что их нет. Взявшись за подбородок, он несколько секунд помолчал. «Ряшин? Кулагин? Овсянников? Ничего не пойму, но кто-то из них провокатор», — подумал он и сказал:

— Сходка переносится на послезавтра. Я буду на болгарских плантациях, у Трифона.

На другой день Овсянников бросил бомбу в коляску градоначальника. Взрывом коляску разнесло на куски, а сам градоначальник вместе с сопровождавшим его чиновником и кучером были серьезно ранены. А ночью по городу была расклеена гектографированная листовка за подписью: «Боевая группа социалистов-революционеров».

В ней говорилось:

«Актом убийства московского генерал-губернатора Сергея Романова (сына царя Александра Второго) — социалисты-революционеры объявили беспощадную революционную борьбу самодержавию и всем его прислужникам. Мы следуем славному примеру нашего товарища, уничтожившего одного из самых ярых вдохновителей зверских расправ самодержавия с революционным народом. Отныне всякий, кто посягнет на трудовой народ и его политических руководителей, будет немедленно уничтожен…»

Власти приняли меры. Посты охраны всюду были усилены, на улицах и в рабочих поселках появились казачьи патрули. На всех перекрестках было вывешено объявление с предупреждением, что виновные в покушениях на представителей власти будут предаваться военно-полевому суду.

По заводу пошли разговоры:

— Держись теперь, социалисты!

— Ничего, они еще кое-кого образумят.

— Как бы не так! Убьют-одного, другой на его место сядет.

— И то верно. Царя Александра Второго убили, а что проку? Третий Александр Романов сел на его место.

Лука Матвеич хотел созвать широкую сходку, но после акта Овсянникова по рабочим поселкам и пригородам непрерывно разъезжали казачьи патрули, и от массовой сходки пришлось отказаться.

Сходка была назначена в лесной балке, в семи верстах от города, но попасть туда было не так легко. Каждый активист под видом рыбака должен был явиться на условленное место у речки, оттуда его посылали на мельницу, потом под скалистый берег, к ставу, и оттуда — далеко в сторону, в верховье балки, где был небольшой пруд. Поэтому активисты приходили на место сбора усталые, швыряли удочки на траву, садились в тени деревьев и отдыхали.