Искры - Михаил Соколов

— Ты имеешь для этого достаточно сил. А насчет аморальности пустой разговор. Мораль буржуазного общества антинародна, и не нам с нею считаться.

Оксана остановилась, закрыла глаза рукой, страдальчески произнесла:

— Ты жесток, Илья…

— По отношению к таким, как твой муж, я беспощаден, Оксана, — резко ответил Чургин.

Возвращались Чургин и Оксана, когда заходило солнце. Вот оно — огромное, красное, будто дрогнуло и скатилось за горизонт, и над степью остался золотистый полукруг огня, а вскоре и он исчез. И тогда над землей, над буграми и степью зажглась и разлилась по небу огненная вечерняя заря, и на хутора, на поля и сады спустилась сумеречная дымка.

В стороне, на бирюзово-синем небе вспыхнула белая звезда. Чургин посмотрел на нее, яркую, чистую, и сказал Оксане: — Ты не рождена быть помещицей и не для того училась и ходила на рабочие сходки, чтобы стать скучающей барынькой и жить без цели, без смысла в жизни. Над Россией зажигается свет. И ты не спрячешься от него, сестра.

Оксана молчала и все смотрела, как полыхает над степью заря и как вспыхивают на небе крупные белые звезды.

3

Яков приехал домой, едва Чургин и Оксана скрылись за лесом. Узнав от Усти, что гость — высокий человек в инженерской фуражке и что он обнимал Оксану, Яков догадался, кто приехал.

Войдя в кабинет, он увидел в пепельнице недокуренную папиросу, взял ее и осмотрел. «Недолго были здесь — одна папироса. Значит, пошли разговаривать в степь», — заключил он и, сев в кресло, задумался. Смутная тревога и предчувствие чего-то недоброго охватили его с первой же минуты, как только он понял, что приехал Чургин. Что привело его сюда? О чем он говорит сейчас с Оксаной? О том, что она поступила опрометчиво? Что он, Яков Загорулькин, ей не пара и с ним не стоит жить?

Долго сидел Яков в кресле, не зная, что ему делать. Было ясно: визит Чургина не сулил ему ничего хорошего, и лишь одна надежда немного успокаивала его: Оксана до сих пор слушала всех, но поступала так, как подсказывал ей собственный разум. А то, что она заявила, что может уехать в любое время, Якова не особенно тревожило. «Брак наш освящен законом, и ей некуда ехать от мужа. В конце концов я по закону имею право вернуть ее домой в любое время», — подумал он и, посмотрев на портрет Оксаны, стоявший рядом с его портретом на широком и длинном письменном столе, вздохнул.

— Сколько крови ты стоишь мне!.. Все молодые годы прошли в борьбе за тебя. И вот не успел я добиться своего — и опять все начинается сначала… Эх, Оксана, Оксана! И образованная ты, и свет повидала, а нет, не стоишь ты твердо на ногах, и колышет тебя судьба, как ветер былинку, — проговорил он вслух и, опустив голову, задумался.

В таком положении его застали Чургин и Оксана и молча переглянулись.

— Здравствуйте, Яков Нефедович. О чем это вы так задумались? — спросил Чургин, входя в кабинет.

Яков поднял голову, провел ладонью по лбу.

— Здравствуйте, Илья Гаврилыч, — ответил он. — О вас думаю, о вашем визите и о том, что вы говорили сейчас моей жене.

— Ну, и к каким выводам вы пришли?

— К таким выводам, что ничего хорошего от этого вашего визита мне ждать не приходится.

— А вы откровенный человек, оказывается. Однако давайте сначала поздороваемся, а потом и поговорим об этом.

Яков пожал его руку и почувствовал: его собственная рука в руке Чургина была такая слабая, что он невольно посмотрел на нее и сказал:

— Я вспомнил рассказ тестя, что когда-то вы подняли своими руками восемнадцать пудов. Правда это?

— Правда. В молодости было это, — подтвердил Чургин и, пригладив волосы, сел на диван.

Оксана вышла распорядиться насчет ужина.

Некоторое время ни Яков, ни Чургин не начинали разговора, и каждый ожидал, что скажет другой. Наконец Яков повернулся к Чургину и спросил:

— Илья Гаврилыч, скажите, почему я не нравлюсь вам?

Это произнесено было таким заискивающим тоном, что Чургин невольно улыбнулся и шутливо ответил:

— Что же вы — девушка, что должны мне нравиться?

— Нет, серьезно: почему вы с Леоном восстаете против меня? Ведь вы же хорошо знаете, что я люблю Оксану и всю жизнь стремился к ней. Теперь мы поженились, и нам бы жить да жить. А Оксана вот была у Леона, и он сказал ей, что больше не считает ее сестрой, потому что она жена помещика… И вы, очевидно, так думаете. Что я у вас, кусок хлеба отнял? Семьи ваши обездолил? Власть на вас натравил? Что я вам сделал худого, что вы все так относитесь ко мне? Конечно, я, по-вашему, капиталист, а с капиталистами у вас идет борьба. Но капиталист тоже может быть человеком, и у него может биться в груди такое же сердце, как и у вас. Я о себе говорю. Так нет, вы видите во мне врага, с которым надо бороться. А может быть, со мной не бороться надо, а действовать вместе? Могу вас заверить, что на ваше дело я не пожалею тысяч рублей, потому что я сам противник такой жизни и сторонник жизни вольной, демократической… Впрочем, это уже область политики.

Чургин смотрел на него равнодушными, холодными глазами и удивлялся. «Однакоже этот хуторской парень тоже немало поработал над собой. Вырос, очень вырос и говорит языком интеллигента», — думал он.

Яков предложил Чургину папиросу, закурил сам и сделал несколько шагов по кабинету.

— Я вас прошу, Илья Гаврилыч, не вмешивайтесь в мою жизнь, не разбивайте ее. Не поладим мы с Оксаной — мы сами решим, что нам делать. Я однажды вмешался в жизнь Леона, и, конечно, из этого ничего хорошего не получилось. — Подойдя к Чургину, он остановился перед ним, посмотрел ему прямо в лицо. — Не советую вам брать на себя роль судьи в нашей жизни. Это может привести к… непоправимой ошибке. А я… я тоже человек, — сказал он дрогнувшим голосом и отошел к столу.

Чургин был озадачен. Яков говорил с подкупающей искренностью, и хотелось верить ему. Но Чургин решил испытать его.

— Я не верю в то, что вы сказали, Яков Нефедович, — холодно заговорил он. — Вы противник существующего государственного порядка только потому, что он мешает вам жить так, как хотите вы, и загребать такие барыши, какие вам хочется. И вы действительно можете не пожалеть тысяч на то, чтобы изменить эти порядки и приспособить их к вашим требованиям — коннозаводчика и крупного капиталиста-помещика.

— Фу-у, как вы любите резкие слова, — с пренебрежением заметил Яков и сел в кресло.

— Но та жизнь, к которой вы стремитесь, как к конечному идеалу, — продолжал Чургин, — явится для рабочих и трудового крестьянства только началом дальнейших социально-политических преобразований… Вот потому-то я и не верю в то, что вы отдадите свои тысячи на наше дело. В новой жизни вам, как капиталисту, не будет места.

— Ваша откровенность поразительна! — с усмешкой воскликнул Яков, а про себя отметил: «У меня не хватит терпения слушать эти дьявольские речи».

— Выть может, и так, — согласился Чургин. — Но я говорю не для того, чтобы удивить вас, а для того, чтобы уличить вас в нечестности…

— Ну, это уж вы слишком, Илья Гаврилыч, — недовольно сказал Яков. — Я говорю с вами, как с родственником, откровенно, и прошу вас, по-хорошему прошу ведь: не вмешивайтесь в мою жизнь.

Чургин встал, подошел к столу и сбил пепел с папиросы в розовую раковину.

— Я не хотел вмешиваться в вашу жизнь, но вы сами довели до этого, и я обязан вмешаться, потому что дело касается моей родственницы. Ваш брак я считаю… недоразумением, — отчетливо произнес он и сел на диван.

Яков обернулся к нему, сощурил глаза и желчно спросил:

— Вы за этим и приехали?

— Да.

Яков резко поднялся с кресла. «Все! Хватит нам играть в кошки-мышки», — подумал он и, сделав несколько шагов по кабинету, остановился против Чургина и гневно сказал:

— Вы… хотели бы мою жену сделать политической авантюристкой? Довести ее до тюрьмы? Разбить ее жизнь? Не по-зво-олю-ю! — повысил он голос и повел пальцем взад-вперед перед лицом Чургина.

Чургин, откинув голову к спинке дивана, смотрел на него насмешливыми глазами и молчал, тихо стуча пальцами по сиденью.

— Не позволю ни вам, ни Леону лезть в мою жизнь вашими холодными руками! — запальчиво продолжал Яков.

Чургин пожал плечами и опять тихо забарабанил пальцами по дивану.

Вошла Оксана и остановилась на пороге. Яков, взбешенный хладнокровием Чургина, обратился к ней:

— Ксани, мы… хотели бы говорить наедине.

Но Оксана села в кресло и сказала:

— Продолжайте ваш разговор.

И Яков не мог больше сдерживаться. Хлопнув рукой по спинке кресла, он заговорил резко, негодующе:

— Да кто здесь распоряжается, наконец? Вы что, сговорились? Нравоучения мне решили читать? Лекции против существующего государственного порядка или семейные наставления сговорились читать мне? Так я вас, господин Чургин, не желаю слушать! Я не мальчишка…