Папа, мама, я и Сталин - Марк Григорьевич Розовский

Сталин должен был пойти дальше своего учителя и показать, что есть что-то, что ниже «говна». То есть «лагерная пыль». Отсюда — прагматичное и холодное, как сталь, решение уничтожить элиту и на ее место поставить своих холуев и прихвостней. Единственное, перед чем вождь иногда терялся, так это перед Большим талантом.

Пастернака он уважал, поскольку «нэбожитель» проявлял к вождю искреннее личное верноподданничество, хотя весь маразм и ужас текущего момента Борису Леонидовичу был отвратен.

Сталинщина, с одной стороны, делала интеллигенцию «говном», а тех, кто сам не делался, тот и «обделался», — элиту дробили страхом, ведь чувствовать себя на мушке и одновременно творить было невозможно.

Отдельные, самые выдающиеся лица оставлялись нетронутыми в качестве деликатесов (Эренбург, Симонов, Шолохов, Эйзенштейн, Шостакович, Прокофьев и др. — за их активную лояльность и поддержку — пусть с некоторыми ответвлениями в сторону «гуманизма» — генеральной линии), другие шли в гарнир и беспощадно ликвидировались (список астрономический).

Еще была тончайшая прослойка из «недобитков» (Ахматова, Станиславский, Немирович, Вернадский, Шкловский, Тынянов, Пришвин — скамейка не вся, но короткая) — этих сталинщина или проспала, или не догнала по причине усталости, — палачи, если перетрудились, иногда становятся вялыми до такой степени, что нажатие курка лишний раз делает профессию скучной и однообразной. А может, просто руки не дошли…

Вон Ахматову как гнобили, но не догнобили. И на старуху бывает проруха. «Старуха» в данном случае — Анна Андреевна.

Новую (управляемую) элиту сварганить в общем-то удалось. Я бы воздержался называть ее «приспособленцами», потому что слишком жестоко осуждать людей за то, что они хотели выжить с головой на плахе при занесенном топоре.

Есть, правда, другое словечко в русском языке — «лизоблюд». Оно хлесткое, но образное, и потому наиболее точное.

Я прежде вольность проповедал,

Царей с народом звал на суд,

Но только царских щей отведал

И стал придворный лизоблюд.

Это четверостишие неизвестного автора, адресованное чуть ли не самому Пушкину за проявление поэтом «хвалы свободной» Николаю уже через год после виселиц декабристов, — можно отнести к тогдашнему самиздату, но в наше время его к месту вспомнил Соломон Волков в своей чрезвычайно важной именно сегодня книге «Шостакович и Сталин. Художник и царь».

Да, царь. Рассказывают, будто Сталин однажды приехал в Грузию и в разговоре с матерью, на ее вопрос: «Сосо, а ты кто там в Москве теперь?» — вождь ответил: «Ну… вроде царя». То есть он сам со спокойной совестью идентифицировал себя с должностью, ради свержения которой большевики вздыбили Россию.

Русский царь — существо особое. Он фараон в косоворотке. Божество в сапогах.

Во-первых, он должен быть грозный.

Во-вторых, занят тем, чтобы оправдать свои окаянства. Грозный — не грязный.

В-третьих, надо, чтоб его не просто любили и обожали, а в трепетании своем ежеминутно присягали на верность и величали как бога.

Из этого триединства возникает тирания — не как что-то случайно произошедшее в истории, а как сознательно сорганизованная система, в которой верховная власть есть «законный» беспредел единоначалия при рабстве миллионов подданных.

Сталин это понял и на полном серьезе стал подражать Ивану Грозному. Будучи по психологии своей разбойником — Самозванцем, Иосиф Первый принял образ русского царя в его самом крайнем выражении: царь — изверг, царь — бес, царь — чудовище.

Во времена, когда сажание на кол было общепризнанным средством исправления ума через жопу в буквальном смысле, Сталин наверняка чувствовал бы себя своим человеком. Во всяком случае ему было бы немного комфортнее лить кровь подданных, лак сказать, напрямую — то есть САМОМУ убивать сына посохом (а не публично, саморекламно отказываться от его спасения из немецкого плена) или созидать опричнину простым повелением сыскать и растерзать (а не тратить свои силы на теоретизирование по поводу возрастания классовой борьбы по мере перехода от капитализма к социализму)…

Раньше сбросил товарища с колокольни — и порядок.

Теперь труднее — надо через Политбюро казни проводить, обсуждать отдельные кандидатуры на тот свет поочередно или списком. Но с Грозным возникли и расхождения. Небольшие, правда, но все-таки. К примеру…

У Грозного был Курбский, у Сталина — Троцкий.

С Курбским, правда, царь вступил в полемику, а всякая полемика — болтовня и только. Тут Грозный перестарался. Умничать начал. Аргументы приводить. А у товарища Сталина свой аргумент был выставлен: ледорубом сзади по спине — и никакой полемики. Великий государь должен идти на великие жертвы без всякого покаяния. Это постулат. А Иван сутками на коленях стоял после своих убийств. Попытает боярина лично, пожарит его на огне или там шипящую железяку к личику его приложит и — устал, убил и пошел помолиться, грех покаянием отмыть… Ну что это, в самом деле?.. Ну куда это годится?.. Отрыжка религиозного сознания. Правильно Ильич говорил: «заигрыванье с Боженькой».

Для большевика это недопустимо. Мы — атеисты. И не просто, а ВОИНСТВУЮЩИЕ. Нам эта достоевщина ни к чему. Убил старушку и — в трактир, пиво пить со всякими Мармеладовыми, а Евангелие вслух с уличной девкой читать и на площадь потом выходить, чтоб на коленях стоягь, — это уж увольте, жизнь выдуманная далека от настоящей жизни. Мы не со старушками дело имеем.

«Невозбранно казнить изменников опалою, смертию, без всякого стужения, без всяких претительных докук со стороны духовенства. Лишь тогда соглашусь взять свои государства» — это слово Ивана Грозного — руководство к действию товарища Сталина.

Но кто конкретно может и должен осуществить или помочь осуществить эту гигантскую работу?

Ох, тяжела ты, шапка Мономаха, вступившего в ВКП(б), а ранее в «Месаме-даси».

Сталинщина — это царство, где «кадры решают всё», но единоличная власть над этими «кадрами» решает еще больше.

Но что это значит — «быть царем»? И не просто царем, а царем России, где всегда миллион проблем и разноголосица мнений, где испокон веков нет и не было уважения к человеческой личности, индивидуальности, говоря сегодняшним языком, к «инакомыслию».

Мудрый, точнее, умудренный жизнью великий грузинский поэт Ираклий Абашидзе вспоминает в своей книге «Колокол тридцатых годов» слова Сомерсета Моэма, не менее мудрого английского классика:

«Надо полагать, что для управления страной требуется специфический талант, совершенно не зависящий от общей талантливости… Для управления страной не требуется большого ума. Позднее я знавал в разных странах немало политических деятелей, достигших высоких постов, и тоже бывал поражен тем впечатлением интеллектуального убожества, какое они на меня производили» («Подводя