«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1975-1984 - Кир Булычев

— Не вмешивайся, деда, — сказал Лешенька, — Ничего хорошего из этого не выйдет. Мы бессильны преодолеть инерцию родительских стереотипов.

— Но ведь вас тоже ждет слава, — прибегнул к последнему аргументу Ложкин. — Как родителей гения. Ну, представьте, что вы родили чемпиона мира по фигурному катанию…

— Это другое дело, — сказал Борис. — Это всем ясно. Это бывает.

И тогда Ложкин догадался, что Щегол давно обо всем подозревает, но отметает подозрения.

— Мы сегодня выучили пять букв алфавита, — вмешался в беседу Лешенька. — И у папы хорошее настроение. С точки зрения морали мне это важнее, чем психоанализ.

— Боря, слышите? Откуда обыкновенному ребенку знать о психоанализе?

— От вас набрался, — отрезал Боря. — И забудет.

— Забуду, папочка, — пообещал Леонардик.

Прошло еще три года.

Скоро Леонардик пойдет в школу. Он уже довольно сносно читает и умеет писать печатными буквами. Ложкин к Щеглам не ходит. Один раз старик встретил Лешу на улице, бросился было к нему, но мальчик остановил его движением руки.

— Не надо, дедушка, — сказал он. — Подождем до института.

— Ты в это веришь?

Лешенька пожал плечами.

Сзади, в десяти шагах, шла Клара, катила коляску, в которой лежала девочка месяцев трех от роду и тихо напевала: «Уж вечер. Облаков летучая гряда…». Мама Клара остановилась, улыбнулась своим мыслям, поглядела с умилением на своего второго ребенка и, вынув из-под подушечки соску, сунула ее девочке.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Поль Валери

Сократ и его врач

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀

Сократ. Ты бросаешь меня?

Эриксимах. Я спешу к больной женщине.

Сократ. Боги милосердные, но я-то все еще страдаю! Я совершенно разбит. Голова пустая и тяжелая, во рту пересохло и какая-то горечь; в ушах звон, и такая тяжесть во всем теле, точно я сам превратился в воплощение всех моих противоречий.

Эриксимах. К вечеру тебе станет лучше. А завтра поправишься.

Сократ. Умоляю тебя, останься. Я уверен, как только ты выйдешь за дверь, я совсем расхвораюсь. За тобой опять прибегут, вот увидишь! Оставь свой плащ, не бери палку, положи на место фонарь.

Эриксимах. Но меня ждут. Кто-то вот так же корчится на своем ложе и молит богов, чтобы я поторопился… Послушай, Сократ, я привык ставить тебя выше всех смертных. Призови на помощь возвышенное спокойствие своего разума, прогони страхи — говорю тебе, что они ложные. Продолжай принимать подогретую воду. Поменьше думай. Отлежись. Следи, как меркнет солнечный луч на стене, как свет мешается с тенью и постепенно день уступает место ночи. Время само по себе великий целитель. Говорю тебе, кризис прошел. Твой организм одержал победу. Завтра, когда взойдет солнце, ты будешь бодр и весел, Ну, я побежал.

Сократ. Что ж, иди. Только сначала ответь на один вопрос. Всего один. Я не отпущу тебя, пока ты не поможешь мне уяснить то, что меня тревожит. Видишь ли, я хотел бы знать..

Эриксимах. Ага, значит тебе действительно полегчало! Наш мудрец воскрес и опять принимается размышлять. И, разумеется, о высоких материях, куда более возвышенных, чем тошнота и лихорадка!

Сократ. Нет, нет. Я вовсе не чувствую себя здоровым. Меня угнетает именно мысль о моей болезни. Послушай… Если ты сейчас уйдешь и ничего мне не скажешь, этот вопрос не даст мне покоя, и все услуги, которые ты мне оказал, пропадут даром по твоей же вине. Снова начнется лихорадка, снова бессонница или, наоборот, сонливость. Выслушай меня, Эриксимах.

Эриксимах. Ну хорошо, хорошо… Говори. Но, клянусь, одной ногой я уже за порогом!

Сократ. Скажи мне… Вот ты все время твердишь, что я снова стану совершенно здоров и ко мне вернутся все мои способности, все равно как ветвь, которую пригнула к земле рука ребенка или птица своим весом, выпрямляется, когда ее отпустят, и, немного поколебавшись, возвращается к прежнему состоянию, — так?

Эриксимах. Вот именно.

Сократ. И в то же время ты говоришь мне, что тебе надо бежать к кому-то другому, которому ты тоже нужен, а от него ты, надо полагать, понесешься к третьему, и так далее и так далее. Как же ты можешь, видя столько разных людей, наблюдая различные болезни, с такой уверенностью предсказывать, чем кончится недуг, как тебе удается предвидеть, улучшится или ухудшится состояние всех этих больных, между которыми нет ничего общего, кроме того, что они больны, и которые похожи друг на друга только тем, что все они охают и стонут?

Эриксимах. Но разве ты не перескакиваешь от одной мысли к другой? Разве, меняя собеседника, ты не меняешь одновременно манеру говорить, тон беседы? Будто ты не знаешь (а ты это великолепно знаешь), что аргументы, которыми ты опроверг Зенона, вовсе не те, которыми ты покорил нашего Федра! Неужели ты стал бы разгадывать, успокаивать и исцелять все души одним способом, одними и теми же лекарствами?

Сократ. Постой. Не перебивай меня. Если твое время дорого, то время моей мысли мимолетно. Когда я желаю что-то понять, то именно этот миг, миг желания, самый благоприятный для того, чтобы ум мой мог усвоить объяснения, которые ему предлагают. Ум тем более восприимчив, чем более он расположен сам произвести то, к чему он стремится… Впрочем, это относится к любой пище, не правда ли, и то же самое, говорят, происходит при оплодотворении, верно?

Эриксимах. Да, я слыхал об этом.

Сократ. Позволь, я изложу тебе в самом первозданном виде суть того, что меня поразило. Речь идет о тебе. Ты тот, кто помог мне или пытался помочь, но сейчас я буду рассматривать тебя только как человека, который обладает способностью оказывать мне эту помощь, мне и многим другим. Твое искусство — вот что для меня загадка. Я спрашиваю себя, каким образом ты знаешь то, что ты знаешь, каким должен быть твой разум, чтобы он мог снабдить тебя умением говорить, как ты говорил со мной только что — без обмана и ложной самоуверенности, сказав или, вернее, предсказав, что завтра я исцелюсь и мое тело восстановит все свои силы, едва лишь забрезжит день. Мне кажется чудом уже то, что ты существуешь, ты, врач, и твоя медицина; чудо — то, что дает тебе возможность читать в моем организме его будущее и предугадывать поворот к лучшему. Это тело — мое, я его хозяин, а между тем оно доверяет свои тайны не мне, а тебе, оно не докучает тебе своими недомоганиями, своей болью и усталостью, не извергает их на тебя, словно брань и проклятья,