Домби и сын - Чарльз Диккенс

Здѣсь м-ръ Перчъ поджидалъ обнаруженій дружеской откровенности, но, не дождавшись откровенности, кашлянулъ изъ-подъ руки. Такъ какъ это ни къ чему не повело, то онъ поставилъ шляпу на полъ и полѣзъ въ карманъ своего жилета за письмомъ.

— Отвѣта, кажись, не велѣно дожидаться, — сказалъ м-ръ Перчъ съ ласковой улыбкой, — но вы, можетъ быть, потрудитесь, сэръ, пробѣжать его при мнѣ.

Джонъ Каркеръ разломалъ печать м-ра Домби и, овладѣвъ содержаніемъ, котороѳ было очень коротко, отвѣчалъ:

— Нѣтъ. Отвѣтъ не нуженъ.

— Въ такомъ случаѣ, сударыня, позвольте пожелать вамъ добраго утра, — сказалъ Перчъ, дѣлая шагъ къ дверямъ. — Я надѣюсь и даже увѣренъ, вы не будете слишкомъ огорчаться послѣднимъ печальнымъ обстоятельствомъ. Въ газетахъ разсказываютъ такія вещи, о какихъ вы и не думаете, — сказалъ Перчъ, дѣлая отъ дверей два шага назадъ и обращаясь съ таинственнымъ шепотомъ къ брату и сестрѣ. — Одинъ воскресный газетчикъ…

Должно замѣтить, что м-ръ Перчъ, по невѣжеству, свойственному англійскимъ лакеямъ, всѣхъ журналистовъ называлъ газетчиками, не умѣя различить писателя отъ разносчика афишъ.

— Одинъ воскресный газетчикъ, — говорилъ Перчъ, — въ синей шинели и бѣлой шляпѣ, не разъ собирался меня подкупить и задобрить разными предложеніями, да только я всегда отдѣлывалъ его, какъ слѣдуетъ честному человѣку. Вчера вечеромъ онъ часа четыре шлялся около нашей конторы, и я самъ вадѣлъ, какъ онъ приставлялъ свой глазъ къ замочной щели. Другой газетчикъ каждый день вертится въ знакомомъ мнѣ трактирѣ. Разъ какъ-то на прошлой недѣлѣ сорвалось y меня съ языка два-три слова, и что же бы вы думали? Онъ на другой же день оттиснулъ ихъ въ своей газетѣ, да и какъ оттиснулъ, если бы вы знали! Уму непостижимо!

М-ръ Перчъ полѣзъ въ свой карманъ, какъ будто съ намѣреніемъ вытащить клочекъ газеты, но, не гюлучивъ никакого поощренія, вынулъ оттуда свои бобровыя перчатки, поднялъ шляпу и простился. Часа черезъ два всѣ его пріятели въ знакомой харчевнѣ уже знали, какимъ манеромъ миссъ Каркеръ, заливаясь горючими слезами, схватила Перча за обѣ руки и сказала: "Охъ, Перчъ! милый, дорогой Перчъ, видѣть васъ моя единственная отрада" — и какимъ способомъ м-ръ Джонъ Каркеръ, взъерошивая свои волосы, воскликнулъ строжайшимъ голосомъ: "Перчъ, я отказываюсь отъ него. Никогдане называй его моимъ братомъ въ моемъ присутствіи!»

Оставшись одни, братъ и сестра сначала не говорили ии слова. Молчаніе прервала Герріэтъ.

— Что, милый Джонъ, дурныя вѣсти въ этомъ письмѣ?

— Да; но неожиданнаго нѣтъ ничего. Я вчера видѣлъ его.

— Его?

— То есть, м-ра Домби, который теперь ко мнѣ пишетъ. Онъ вчера два раза проходилъ по конторѣ, когда я тамъ былъ. Мнѣ нельзя было отъ него долѣе укрываться, и я знаю, что мое присутствіе должно казаться для него обиднымъ. Я это чувствую, какъ нельзя лучше.

— Онъ ничего. не сказалъ?

— Ничего; но я видѣлъ, что его взоръ остановился на мнѣ, и это заранѣе приготовило меня къ тому, что должно было случиться. Мнѣ отказано отъ мѣста!

Сестра старалась по возможности казаться спокойною, но полученныя новости были слишкомъ печальны по многимъ причинамъ. Джонъ Каркеръ читалъ:

"Мнѣ, конечно, нѣтъ надобности объяснять, почему ваше имя съ нѣкотораго времени звучитъ въ моихъ ушахъ неестественнымъ звукомъ и почему невыносимъ для меня одинъ взглядъ на человѣка, который носитъ вашу фамилію. Съ этого дня прекращается всякое обязательство между нами, и я требую, чтобы впредь вы ни по какому поводу не старались придти или поставить себя въ соприкосновеніе съ моей фирмой".

— Вотъ и все, милая Герріэтъ, — продолжалъ Джонъ Каркеръ. — При письмѣ вложенъ банковый билетъ, равносильный моему третному жалованью. Право, сестрица, м-ръ Домби поступаетъ со мной еще слишкомъ милостиво, если взять въ разсчетъ все, что случилось.

— Да, очеиь милостиво, Джонъ, если справедливо наказывать одного за проступки другого, — отвѣчала сестра.

— Мы сдѣлались для него какимъ-то зловѣщимъ отродьемъ, — говорилъ Джонъ. — Нѣтъ ничего мудренаго, если онъ дрожитъ при одномъ звукѣ нашей фамиліи, и думаетъ, что въ крови нашей заключены проклятыя сѣмена, плодовитыя на несчастья всякаго рода. Я самъ не прочь отъ этихъ мыслей, если бы только не ты, Герріатъ.

— Перестань, братъ. Если y тебя, какь ты думаешь и часто говоришь, наперекоръ моему личному убѣжденію, есть особыя причины любить меня, пощади мой слухъ отъ этихъ дикихъ возраженій!

Онъ закрылъ лицо обѣими руками, но сестра, подойдя къ нему, нѣжно взяла его за одну руку.

— Что ни говори, братъ, a получить отставку отъ единственнаго мѣста, съ которымъ ты связанъ продолжительной привычкой, вещь очень трудная для насъ обоихъ, особенно, если взять въ разсчетъ несчастный поводъ къ этой непредвидѣнной бѣдѣ. Намъ нужно позаботиться о средствахь къ существованію… впрочемъ что же такое? Мы оба станемъ бороться съ нашей судьбой безъ смущенія и безъ страха, и я, съ своей стороны, увѣрена, что побѣда будетъ на нашей сторонѣ, если только присутствіе духа тебя не оставитъ.

Ободряя такимъ образомъ брата, она цѣловала его въ щеку, и улыбка играла на ея губахъ.

— О милая сестра! Ты по своей собственной благородной волѣ соединила судьбу свою съ погибшимъ человѣкомъ, котораго имя осрамлено клеймомъ безславія! Не имѣя самъ ни одного друга, я въ то же время отнялъ и y тебя всѣхъ друзей.

— Джонъ! — Она поспѣшно положила руку на его губы. — Ради меня! Въ воспоминаніе нашей продолжительной дружбы! — Онъ молчалъ. — Теперь, мой милый, мнѣ надобно, въ свою очередь, сказать нѣсколько словъ. — Она спокойно сѣла подлѣ него. — Я, точно такъ же, какъ и ты, готовилась исподволь къ тому, что теперь случилось съ нами, и была y меня тайна, которую время, наконецъ, открыть. Дѣло въ томъ, мой милый, что y насъ сверхъ твоего чаянія, есть одинъ общій другъ.

— Какъ его зовутъ, Герріэтъ? — спросилъ Джонъ съ грустною улыбкою.

— Право я не знаю; но однажды онъ весьма серьезно увѣрялъ меня въ своей дружбѣ и объявиль искреннее желаніе быть намъ полезнымь. Я ему вѣрю.

— Герріэтъ! — воскликнулъ удивляющійся братъ, — Тдѣ живетъ этотъ другъ?

— И этого я не знаю, — отвѣчала сестра, — но онъ знаетъ насъ обоихъ, и ему въ совершенствѣ извѣстна наша общая исторія. Вотъ почему, между прочимъ, по собственному его совѣту, я скрыла отъ тебя, милый Джонъ, что онъ былъ въ нашемъ домѣ; тебя огорчило бы извѣстіе о такомъ человѣкѣ.

— Неужели, Герріэтъ, онъ былъ въ нашемь домѣ?

— Да, въ этой самой комнатѣ. Разъ только.

— Что это за человѣкъ?

— Не молодой. Его волосы сѣдѣютъ и скоро, какъ онъ говорилъ, совсѣмъ сдѣлаются сѣдыми. Но онъ великодушенъ, добръ и, я увѣрена, неспособенъ къ притворству.

— И ты видѣла его только однажды, Герріэтъ?

— Однажды въ этой комнатѣ, — отвѣчала сестра, щеки которой въ эту минуту покрылись яркимъ румянцемъ, — но, когда онъ былъ здѣсь, онъ убѣдительно просилъ, чтобы я позволила ему видѣть себя разъ въ недѣлю, когда онъ будетъ проходить мимо нашего дома. Это должно было напоминать ему, что мы покамѣстъ не имѣемъ нужды въ его услугахъ, потому что, когда онъ вызвался на эти услуги, я рѣшительно объявила, что мы не нуждаемся ни въ чемъ.

— И разъ въ недѣлю…

— Каждую недѣлю Сь той поры одинъ раэъ, и всегда въ одинъ и тотъ же день, въ одинъ и тотъ же часъ, онъ проходилъ пѣшкомъ мимо нашего дома, всегда по одному и тому же направленію въ Лондонъ, останавливаясь не болѣе, какъ на минуту, чтобы раскланяться со мной и дать знать движеніемъ руки, что онъ помнитъ и заботится о насъ, какъ добрый опекунъ. Онъ обѣщалъ эту аккуратность въ свое единственное свиданіе со мной и выполнялъ обѣщаніе съ такою безпримѣрною аккуратностью, что если сначала я сколько-нибудь и могла сомнѣваться въ искренности его словъ, зато впослѣдствіи ни тѣни сомнѣнія не оставалось въ моей душѣ, и я всегда съ радостной увѣренностью дожидалась урочнаго часа, въ который долженъ былъ неминуемо появиться этотъ необыкновенный человѣкъ. Но въ послѣдній понедѣльникъ, слѣдовавшій за ужаснымъ событіемъ, онь не явился, и я начинаю подозрѣвать, не имѣетъ ли его отсутствіе какой-нибудь связи съ тѣмъ, что случилось въ нашей фирмѣ.

— Какъ же это? — спросилъ братъ.

— Я и сама не знаю; только одновременность происшествій навела меня на эту догадку, и я не старалась отдать себѣ въ ней яснаго отчета. Чувствую, впрочемъ, что онъ непремѣнно долженъ воротиться, и если дѣйствительно воротится, позволь мнѣ, милый Джонъ, объявить ему, что я говорила, наконецъ, о немъ тебѣ, и что ты желаешь узнать его лично. Онъ, безъ сомнѣнія, откроетъ для тебя новый источникъ существованія, потому что въ ту пору онъ именно просилъ позволенія позаботиться объ улучшеніи нашей жизни, и я должна была обѣщать, что если мы будемъ имѣть нужду въ другѣ, то я вспомню о немъ. Тогда, сказалъ онъ, и его имя не будетъ для насъ тайной.