Черчилль. Биография - Мартин Гилберт

Без приключений добравшись до Лондона, Черчилль узнал о появившемся предложении при угрозе вражеского вторжения эвакуировать королевскую семью и правительство в Канаду. Он сказал, что даже «само обсуждение» этого вопроса недопустимо. Нельзя доставить немцам удовольствия от такого рода эвакуации. «Уверен, мы заставим их пожалеть о том дне, когда они попробуют вторгнуться на наш остров». Вечером ему сообщили, что немцы готовятся захватить побережье Дюнкерка. Утром они потопили шесть судов. Утонуло много солдат. Первой его реакцией было желание продлить эвакуацию еще на сутки, но он согласился с аргументами Генерального штаба, что дальнейшая эвакуация невозможна.

Черчилль и его советники были уверены, что в тот момент, когда закончится эвакуация из Дюнкерка и Германия овладеет французским побережьем Ла-Манша, Гитлер может начать вторжение в Британию. Однако после того, как с берега Дюнкерка были сняты последние солдаты союзников и немецкие войска готовились взять в плен всех, кто не имел возможности бежать, Черчилль смог вздохнуть с облегчением. 1 июня разведка Военного министерства, перехватившая и дешифровавшая сообщения «Энигмы», выяснила, что немцы, прежде чем нанести удар по Соединенному Королевству, намерены полностью овладеть Францией. Благодаря достижениям разведки Черчилль понял, что для Британии наступает передышка, пусть и ненадолго. В тот же день директор Национальной галереи выступил с предложением переправить наиболее ценные экспонаты в Канаду. Черчилль ответил: «Нет, спрячьте их в пещерах и подвалах. Ничего никуда не повезем. Мы победим их».

На рассвете 3 июня эвакуация из Дюнкерка закончилась. Вывезено было 224 318 британских и 111 172 французских солдат, а также 71 тяжелое орудие и 595 единиц транспорта, хотя немцам досталось большое количество военного снаряжения. Из 222 кораблей королевского флота, принимавших участие в эвакуации, 30 было потоплено, в том числе 6 эсминцев. Но после того, как Черчилль и Генеральный штаб узнали, что опасность немедленного вторжения миновала, было принято решение направить на запад Франции две британские дивизии. За ними должна была последовать третья. В то же время английские бомбардировщики должны были начать работать по обозначенным французами целям.

Черчилль был в боевом настроении. 3 июня он сказал Колвиллу, что «устал постоянно обороняться» и намерен обдумать «нападения на вражескую территорию». Это настроение нашло отражение в записке Исмею, направленной на следующий день. «Было бы замечательно заставить немцев гадать, где мы нанесем очередной удар, вместо того чтобы они вынуждали нас обносить стеной и накрывать крышей наш остров. Необходимо предпринять усилия, чтобы стряхнуть моральную и психическую зависимость от воли и инициативы противника, от которой мы страдаем». В этот же день Рэндольф навестил отца. Вернувшись в расположение своей части, он написал ему: «Не могу передать, каким вдохновляющим стимулом стала для меня наша встреча и возможность увидеть тебя таким полным мужества и решимости». Черчилля беспокоило даже малейшее ослабление общих усилий. Он написал Линдеману: «Вы не представляете, как бы мне хотелось, раз в несколько дней или хотя бы еженедельно краткие четкие отчеты об уменьшении или наращивании военного производства. Без этого я не могу иметь ясного представления о положении дел».

На этой неделе главной заботой Черчилля стала война в воздухе. За три предыдущие недели в воздушных боях над Францией и Фландрией было потеряно 436 самолетов. За это же время построено 435 новых. Тем не менее битва в небе над Францией стала первой победой Британии в воздухе. Над побережьем Дюнкерка было сбито 394 немецких самолета. Британцы потеряли 114 машин. С учетом почти трехкратного превосходства численности немецкой авиации британцы несли очень тяжелые потери, но 4 июня Бивербрук смог заверить Черчилля, что отныне выпускается по 35 истребителей в сутки; еженедельное производство превышает две сотни машин. В тот же день Черчилль узнал от Артура Парвиса, главы британской закупочной комиссии вооружений в Вашингтоне, что полмиллиона американских винтовок и пятьсот полевых артиллерийских орудий готовы к отправке. Но эсминцы они не отдадут. Таково было решение Рузвельта.

Выступая 4 июня в палате общин, Черчилль признался, что неделю назад, когда была назначена дата этого выступления, «опасался, что мне суждено будет объявить о величайшей военной катастрофе в нашей истории». Он не надеялся, что из Дюнкерка будет эвакуировано больше 20–30 тысяч человек. То, что произошло, стало «чудесным спасением», но, предупредил он, «мы должны быть очень осторожны и не приписывать этому спасению качеств победы. Эвакуациями войны не выигрываются».

В речи, которая, как он объяснял Рузвельту, была адресована «преимущественно Германии и Италии», Черчилль заявил:

«Даже при том, что обширные европейские территории и многие древние и славные государства попали или могут попасть во власть гестапо и других отвратительных организаций нацистов, мы не сдадимся и не отступим.

Мы пойдем до конца. Мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться на морях и океанах, мы будем сражаться с растущей уверенностью и растущей силой в воздухе, мы будем защищать наш остров любой ценой. Мы будем сражаться на пляжах, мы будем сражаться на посадочных площадках, мы будем сражаться в полях и на улицах, мы будем сражаться на холмах; мы никогда не сдадимся. И даже если, хотя я в это ни секунды не верю, наш остров или большая его часть будет покорена и станет голодать, то наша Империя за морями, под защитой оружия британского флота продолжит борьбу до той поры, когда в момент, угодный Богу, Новый Свет со всей своей силой и мощью выступит во имя спасения и освобождения Старого Света».

Палата общин была глубоко взволнованна. «Это стоило тысячи пушек и всех речей за тысячу лет», – высказался лейборист, член парламента Джосайя Веджвуд. «Даже в повторении диктора, – написала мужу Вита Сэквилл-Уэст, – она вызывает дрожь (не от страха) в спине. Думаю, одна из причин, по которой каждого волнуют его елизаветинские фразы, в том, что каждый чувствует мощную силу и решительность, стоящие за ним как величественная крепость: в них нет ничего, сказанного ради красного словца».

Черчилль не строил иллюзий насчет сложности стоящих перед ним задач. Даже при том, что Германия решила не нападать на Британию, пока не покончит с Францией, поражение Франции было не за горами. Вечером он написал Болдуину в ответ на его добрые пожелания: «Нам предстоят очень тяжелые времена, и я ожидаю худшего. Но я абсолютно уверен, что лучшее время придет, хотя доживем ли мы до него – большой вопрос». Черчилль закончил письмо так: «Я не чувствую, что эта ноша слишком тяжела, но не могу сказать, что должность премьер-министра пока что доставляет мне особое удовольствие».

5 июня, через двадцать шесть дней после пересечения французской границы, немецкие войска начали наступление на Париж. В этот день в поисках всех возможных способов помочь Франции Черчилль предложил ряд «безжалостных и быстрых» рейдов на захваченное немцами побережье, на плоскодонных судах, груженных танками, чтобы они «могли бы прямо с борта выйти на берег, совершить глубокий рейд в глубину территории, перерезать важнейшие коммуникации, а затем вернуться, оставив за собой гору немецких трупов». Поскольку лучшие войска направлены на штурм Парижа, то во многих городах должны остаться «только заурядные немецкие части». И «их жизнь следует превратить в бесконечное мучение».

Впрочем, немецкое наступление разворачивалось настолько быстро, что на подготовку таких молниеносных рейдов просто не оказалось времени. Британская дивизия под командованием генерала сэра Виктора Форчуна, расположенная на севере Франции, была вынуждена отойти к берегу Ла-Манша, понеся большие потери. У берегов Нарвика в последний день эвакуации затонули три британских военных корабля. 1500 членов экипажа и эвакуируемых погибли. В отчаянии от ежедневных докладов об отступлениях и задержках, Черчилль 6 июня написал Паунду: «Кажется, мы совершенно не способны к действиям». В тот же день он написал Идену по поводу задержек с возвращением британских войск из Палестины и Индии: «Мы становимся жертвами невнятной и раздражающей ведомственности». Его также нервировали продолжающиеся требования Рейно о более интенсивной поддержке британской авиации. Пришлось не только напомнить ему, что накануне в небе Франции действовали 144 британских истребителя, но и дать согласие на отправку из Британии в Париж 24 аэростатов заграждения с экипажами для обороны французской столицы.

Это была вся помощь, которую могла предоставить Британия. Вечером 8 июня Черчилль, Синклер и Бивербрук решили, что больше нельзя отправлять во Францию истребители «без подрыва боеспособности нашей страны», как было заявлено Рейно. На следующий день Рейно направил в Лондон недавно назначенного заместителя министра национальной обороны генерала Шарля де Голля с просьбой привлечения всей британской авиации к битве за Францию. Черчилль объяснил де Голлю, что после того, как вся эта авиация будет выведена из строя, у Британии не останется средств защитить себя от воздушных налетов, которые будут предшествовать возможному вторжению немцев. Де Голль с пониманием отнесся к дилемме и британским приоритетам. «Говоря от себя лично, он согласился с нашей политикой», – сообщил Черчилль в Военном кабинете после того, как де Голль улетел обратно, и добавил, что молодой генерал произвел «более благоприятное впечатление в плане морального духа и решительности».