Жюльетта. Том I - Маркиз де Сад

— Ах, Жюльетта, — и Шабер взял меня за руки, — ты все так же сумасбродна и обольстительна, как и прежде! Какое счастье, что я вновь нашел тебя, мое сокровище, в этом неуютном и пустынном уголке.

В уединенном особняке, куда мы приехали, я увидела четверых мужчин и четверых женщин. Среди последних были трое, с кем мне уже приходилось делить сладострастные утехи в этом городе, а мужчины были совершенно мне неизвестны. Аббат щедро угостил нас изысканными яствами и напитками, и мы с головой окунулись в столь же изысканное и безудержное распутство. Женщины были прелестны, мужчины — сильны и выносливы, мой зад испробовали все мужчины, и все женщины от души ласкали и облизывали мою вагину. Одним словом, я насытилась сполна. Думаю, не стоит описывать вам это празднество, да и следующие семь или восемь таких же оргий, в которых я участвовала во время своего пребывания в Анжере: вы уже устали от сладострастных картин, поэтому я избавлю вас от них, а вот некоторые преступления и безумства, которые я совершила в ту пору, достойны того, чтобы о них рассказать. Прежде чем перейти к ним, я должна упомянуть кое-какие детали, которые важны для понимания моего рассказа. Одиннадцать месяцев спустя после моей свадьбы с графом де Лорсанжем я подарила ему очаровательную девочку; беременность была для меня сущей пыткой, но в конце концов я благополучно разрешилась от бремени. Этому поступку я придавала особое значение: мне необходимо было подтвердить свои претензии на богатство человека, который дал мне. свое имя, а без ребенка сделать это было невозможно; но я уже вижу, что у вас на языке вертится каверзный вопрос: а был ли его отцом мой добродетельный супруг? Ну что ж, позвольте привести тот знаменитый ответ, который мадам де Полиньяк дала на такой же неуместный вопрос Его Величества; «Ах, мой повелитель, когда вы забираетесь в самую гущу розовых кустов, как можете вы указать на шип, которым укололись?» Кстати, неужели вы думаете, что Лорсанж поинтересовался этим? Да ничего подобного — он даже не моргнул глазом и принял дитя с восторгом; на него обрушились честь и бремя отцовства, а моя алчность была утолена. Маленькая дочка, которую мой супруг назвал Марианной, приближалась к концу первого года своей жизни, а мне было уже двадцать четыре, когда, по глубокому и долгому размышлению, я обнаружила, что у меня нет иного выхода, кроме как покинуть Францию.

От анонимных корреспондентов я получила известие о том, что Сен-Фон, чья звезда при дворе продолжала неуклонно подниматься, теперь опасается неблагоразумных поступков с моей стороны и жалеет, что не упрятал меня сразу в надежное место. Самое неприятное заключалось в том, что он уже начал искать меня по всей стране. Опасаясь, и не без основания, что мое новое имя и положение не служат достаточной защитой, я решила воздвигнуть Альпы между собой и Гневом всесильного министра. Но меня удерживали известные вам связи, которые надо было развязать: разве могла я сбежать, находясь во власти своего мужа? Необходимо было что-то предпринять, и я начала обдумывать свой план. Немалые успехи, коих я достигла к тому времени в этой области, делали в моих глазах предстоящее преступление, впрочем, довольно банальное, очередным удовольствием; при мысли об этом мое влагалище увлажнялось, я замышляла заговор, испытывая острые приступы радости, а предвкушение других злодейств упрямо подталкивало меня к его исполнению. У меня оставалось по нескольку капель каждого яда, купленного у Дюран, и я дала своему нежному супругу сильную дозу королевской настойки — как из соображений его аристократического происхождения, так и из того расчета, что промежуток времени между отравлением и смертью должен быть достаточным, чтобы снять с меня все подозрения.

Я ни разу не видела смерти, более возвышенной, чем кончина господина де Лорсанжа, возвышенными и благородными были его предсмертные речи и поступки, его спальня превратилась в храм, где совершались всевозможные священнодействия. Он увещевал и молил меня, он безумно надоел мне разговорами о маленькой дочери, которую считал своей, и, наконец, в окружении трех или четырех непрестанно бубнящих исповедников, испустил дух. Если бы этот кошмар длился еще дня два, мне кажется, я бы сбежала без оглядки, оставив его наедине со смертью. Почести, оказываемые умирающему, представляют собой еще одну общественную условность, которая кажется мне верхом бессмысленности. На мой взгляд, человеку надо воздать все, что он заслуживает, при жизни, но как только Природа, поразившая его недугами, дает нам понять, что она начала процесс возвращения своего создания обратно в свое лоно, вместо того, чтобы мешать ей, мы должны предоставить событиям идти своим чередом, в крайнем случае можно ускорить этот процесс, но ни в коем случае не замедлять его. Иначе говоря, больного следует оставить наедине со своими собственными заботами, можно поставить в его изголовье, если вам так уж хочется, какую-нибудь безделушку, которая будет отвлекать его от мрачных мыслей, и спокойно заниматься своим делом. Для здорового человека, которому еще не пришел срок выполнить последнее предназначение на земле, противопоказано и противоестественно дышать заразным воздухом в комнате больного или умирающего и тем самым подвергать себя опасности заражения, кроме того, по моему мнению, нет ничего более преступного, чем пытаться заставить Природу отступить от своего намерения; поскольку я всегда поступаю сообразно своим принципам, уверяю вас, что никогда не придет мне в голову кормить больного или утешать его. Впрочем, мне не хочется, чтобы это приписывали моей жестокости, ибо такое поведение подсказано мне разумом, а разум мой редко подводит меня там, где дело касается философских вопросов.

Итак, похоронив своего благороднейшего супруга, я с легким сердцем надела траур, и мне говорили, что до сих пор им не приходилось совокупляться с очаровательной вдовой в траурном платье в день похорон — это произошло в компании друзей Шабера. Однако, как ни приятно носить эти мрачные одеяния, главной радостью для меня стал тот факт, что я оказалась владелицей четырех богатых поместий, оцениваемых в пятьдесят тысяч ливров, плюс к тому в сундуках покойного графа я нашла сто тысяч франков наличными[118].

Этого более чем достаточно для путешествия в Италию, думала я, перекладывая пухлые— пачки денег в свой дорожный сундучок, и это еще раз подтверждало, что рука судьбы, благоволящей к злодею, всегда раздает наибольшие милости самому преданному стороннику злодейства.

По счастливой случайности, аббат Шабер незадолго до того путешествовал по Италии и теперь снабдил меня самыми лестными рекомендательными письмами. Взамен я оставила на его попечение свою дочь, и он обещал заботиться о ней; нет нужды добавлять, что моя забота о ребенке объяснялась материальными соображениями, а не материнскими чувствами, так как ничего подобного не было в моем сердце. В качестве предметов для утоления похоти я взяла в дорогу одного сильного, хорошо сложенного и смазливого лакея по имени Зефир, с которым часто развлекалась, изображая Флору, и горничную Августину — восемнадцатилетнюю девушку прекрасной наружности. В сопровождении этих двух преданных мне душой и телом слуг, еще одной случайной попутчицы, нескольких коробок с багажом и наполненным доверху драгоценным сундучком я села в дилижанс и быстро, без остановок, не считая ночлега, добралась до Турина.