Булочник и Весна - Ольга Покровская

Через пять минут, взяв у строителей инструмент, я с лёгкостью, с блаженством даже – как будто скинул с плеч тяжёлую ношу – отвинтил центральную секцию.

Мною как раз были уложены на брезент первые полтора метра забора, когда сзади раздался вопль.

– Сумасшедший человек! – восклицал влетевший в образовавшиеся ворота Тузин. – Вы что делаете! Назад, назад привинтите, быстро!

Я выпрямился и взглянул. Николай Андреич резво шагал мне навстречу, держа перед собой согнутую плошкой ладонь, в которой явно что-то было насыпано. Якутские бриллианты? Украинские семечки?

– Откуда мне знать, что вы ненормальный? – на ходу продолжал возмущаться он. – Если б знал – помалкивал бы! А я-то с вами как со здоровым! Нате вам вот – лучшее, что нашёл! – Он приблизился по колдобинам стройки и решительно переложил из своей ладони в мою гроздь красной рябины, гроздь черноплодки, надклёванную калину, несколько твёрдых ягод шиповника и последний, невесть как уцелевший крыжовник с чёрным пятнышком на боку.

Я взглянул на ягоды, а затем на взволнованную физиономию Тузина.

– Вот видите, я прямо как почуял! Думаю – что за чёрт меня дернул! Привязался к чужому забору. Надо бы помириться! – отряхивая ладони, продолжал объясняться он. – А как помиришься? Все гордые. Думаю, дай наберу ему ягод! Ну! Чего вы пятитесь от меня! Это же трубка мира!

Я слегка встряхнул ладонь с ягодами.

– И как её курить?

– Не курить, а пить! – уточнил Тузин. – Заварите кипятком – и грусть долой! Горько – да! Но сердце сродняется с осенью! Вы забор-то повесьте на место! Повесьте, я вам говорю! А на меня не обращайте внимания, всё это я сочиняю – про Василису, про челюсть. Сами понимаете – такая профессия. Я профессионально болен! – Он умолк и вздохнул глубоко, как человек, отстоявший свою чистую совесть. – А вы-то, Костя, кто будете? Я так думаю, любопытная у вас должна быть работа?

– У нас в городке булочная-пекарня, только открылись. Я думал, Коля вам сказал. С вашим театром, кстати, по соседству.

– Булочная-пекарня? – ахнул Тузин. – Это не к вам ребята мои бегают? Смотрю – начали таскать на репетиции калачики! Мотька, звезда наша, особенно усердствует. Я ей говорю: разъешься! Ваши калачи?

– Мои, должно быть, – признал я. – Никто в округе больше не печёт.

– Эх! Вот так да! – воскликнул Тузин и улыбнулся с искренней теплотой. – Булочника прибыло нам в деревню! С забором-то давайте помогу! – предложил он, спохватившись.

Я взглянул на его белую рубашку под шинелью и сказал, что мне помогут строители.

– Ягоды заварить не забудьте! – велел он на прощание и улетел.

Обескураженно я посмотрел на гостинцы в моей ладони. Сиротливо выстреливала из общей кучи веточка с оранжевой рябинкой. «Ты подозрительный чужак, – говорили мне ягоды Тузина. – Но мы тебя примем, потому что нам жить по соседству».

Эту заповедь братства я вдруг расслышал и понадеялся: может, и правда меня примут в мирок Старой Весны? Станут звать на варенье, угощать блинчиками.

Дома я высыпал ягоды на стол, сел и принялся выкладывать орнамент из цветных бусин, пока вдруг не увидел в уме большую ягодную ватрушку. Так чётко она представилась мне, что во рту стало горько.

Новый хлеб пишется, как стихи. Накатывает и не отпускает, пока его не задвинешь в печь.

Наутро, едва приехав на работу, я бросился воплощать фантазию. Маргоша смеялась до упаду, увидев новенький, только из принтера, ценник: «Пирог горький, с дикими ягодами. Изготовлен в единственном экз.».

Мне было зверски любопытно, кто позарится на мой «дикий» пирог, а потому в то утро я наведывался в зал чаще обычного. В отличие от Пети у меня нет дара предсказывать будущее, но на этот раз я отгадал покупателя с первого взгляда. Звякнул над дверью глиняный колокольчик, и в булочную вкатилась девчонка на роликах. Чёрные блестящие её волосы были увязаны на затылке в пучок, колючий, как воронье гнездо. На боку моталась холщовая сумка.

Меня удивило её лицо, сосредоточенное и одухотворённое, как будто она шла на разбег, на особый прыжок, в котором станет радугой или птицей.

Она быстро покидала в корзинку калачи и замерла у ценника с названием. Имя моего пирога пронзило её. Мгновение она медлила, а затем звонко объявила Анюте:

– Мне вот этих, «горьких», два!

– Тут же сказано: в единственном экземпляре! – буркнула Анюта неприветливо, за что полагалось ей, конечно, взыскание. – И на роликах у нас по залу не ездят!

– А мне бы надо два, – расстроилась девчонка, впрочем, сразу придумала выход: – Ладно, попилим! Только можно ещё ценник от него взять? Мне очень надо!

Наверно, она уломала бы Анюту, но тут подоспел «главный бухгалтер».

– Ролики снимите, женщина! – грянула Маргоша, подперев талию кулаком. – Вы нам плитку портите!

Употребить к столь юному созданию слово «женщина» можно было только в пылу неподдельной ненависти. Я понял, что пора проявиться.

– Маргош, не будет ничего с твоей плиткой, – сказал я с самой примирительной интонацией из всех, что были у меня в арсенале. Маргоша взглянула гневно и, задев меня локтем, унеслась в булочное закулисье.

Тут щёки девчонки поехали вширь, распираемые улыбкой.

– Нате вам ценник, – буркнул я, стараясь не сильно вглядываться.

– А вы тут главный, да? Это ваша булочная? – сияла роллерша. – Я так и знала, что не её! – и, победно махнув ценником, укатила.

Ночью, в двенадцатом часу, меня разбудил стук в дверь.

«Костя, открывайте!» – потребовал голос Тузина. В неизменной своей шинели, взлохмаченный ветром, он ступил на порог, держа в руке, как плошку со свечкой, блюдце с разломленным пирогом. Я бессмысленно уставился в сердцевину: вот она, рябинка, шиповник… И в поисках ответа перевёл взгляд на Тузина. Он выразительно поднял брови и кивнул.

Круговорот ягод в природе ошеломил нас обоих.

Наконец я догадался взять у него блюдце.

– Уморили вы меня! – сказал Тузин, плюхнувшись без приглашения за мой походный столик. – Такие вот чудеса, Костя. Сколько бы вы ни нашли на них логичных объяснений – всё равно это Божий промысел! Вы представьте! Нет, вы представьте в красках! – потребовал он. – Влетает Мотя, моя актриса, и протягивает мне вот эту вашу ягодную ватрушку с ценником! На ценнике – безумный текст, а в начинке я с ужасом распознаю мой крыжовничек, калинку, рябинку – всё, чего я вам вчера насобирал! Там у крыжовника на боку было такое родимое пятнышко. Сомнений нет! А дело-то в том, что как раз сейчас мы ставим пьесу, можно сказать, о горьких осенних ягодах! О том, как музы природы, призванные вдохновлять человека на создание произведений искусства, оказываются изгнаны из наших мест! Никакой вам отныне весны, никакой осени! И знаете что, Костя, вы как хотите, а я буду считать, что случайность случайностью, а мы с вами побратались! – с чувством заключил Тузин. – Во-первых, потому что вы этим пирогом засвидетельствовали своё частичное сумасшествие, что лично мне близко. Во-вторых, по-божески обошлись с Мотькой на роликах – она мне рассказала. А могли бы ведь и послать!

На следующий день около полудня сотрудница позвала меня в зал. Меня спрашивал какой-то человек. Я подумал было, что это с ревизией заскочил Петя. Но ошибся.

Худой и стремительный, с цветным салютом, рвущимся из вроде бы серых глаз, мне навстречу из-за столика поднялся Николай Андреич Тузин.

– Ну вот, Костя! Наконец я к вам! – объявил он, распахивая руки.

Я принёс нам кофе и нарезанный ломтями «хлеб погоды» со всем, что можно на него намазать. Хлеб этот, «дождливый» на срезе – со вкраплениями серых семечек подсолнуха, подтверждал сегодняшний прогноз. Уже начало моросить – тёмно-русые волосы моего гостя были влажные.

– Вы один тут у руля? – поинтересовался он, обводя любопытным взглядом стеллажи и витрины. – И как это вы решились? А я так по наивности себе представлял, что порядочные люди в наше время бизнес уж не заводят. Как, интересно, продукты вашей отваги на вкус? – И Тузин, мазнув на краешек масла, приступил к дегустации. Пока он жевал, на его ясный лоб легла забота.

– Что-то тут не так! – сказал он, проглотив. – Мне странно… Мне печально от этого хлеба… – выражение его лица стало хмурым. Внезапно на щеке дёрнулась мышца.

– Ой! – икнул Тузин и, хватаясь за живот, взглянул на меня с детским испугом. – Ой! – согнувшись, поморщился. Третьего «ой» произнести он не успел – его тело утратило тонус, ноги разъехались, руки повисли, голова рухнула на плечо. Без всяких признаков сознания Тузин сползал со стула.

– Маргош! Сюда! – заорал я, хватая в охапку его плечи и голову, и не сразу заметил, что Тузин уже приоткрыл один глаз.

– Будьте любезны мне ещё маслица. И кофейку! Я сразу очнусь – клянусь! – проговорил он слабо и подмигнул. Я разжал вынужденное объятие.

Тузин сел, причесал пятернёй волосы и уставился на меня, как на телёнка.

– Костя, ну вы даёте! Правда, что ли, поверили?