В разгаре лета - Пауль Куусберг

К своему ужасу, Элиас узнал одного из двух избиваемых. Это был их слесарь-водопроводчик Соокаск, неизменно веселый, увлекавшийся спортом парень.

Вечером Ойдекопп повел Элиаса на какой-то хутор, где был накрыт стол человек на десять. Почти все собравшиеся опять оказались незнакомыми. Из всех людей за столом Элиас знал только Ойдекоппа, Аоранда и Юло.

Элиас много пил, надеялся хоть немного поднять настроение. Чувствовал он себя паршиво. С большим трудом он сумел спасти Соокаска и его спутника от расстрела. Но ему одному вряд ли удалось бы обуздать осатаневших людей. К счастью, его поддержал Юло, а затем и Ойдекопп.

- Уж слишком вы чувствительны, - ворчал на него Ойдекопп. - Мы должны быть беспощадны к врагам. Законы войны суровы.

- Мы ведем себя не как солдаты, а как бандиты, - спорил с ним Элиас.

Ойдекоппу не понравились эти слова.

- Вы пользуетесь термином большевиков, - это они называют борцов за нашу свободу бандитами.

Элиас не нашел нужного ответа, хотя, по его мнению, Ойдекопп оправдывал то, что не имело оправдания.

Но его тревожило и другое. Как только он увидел Соокаска, так сразу же с пронзительной ясностью вспомнил свою работу, Ирью и все то, что он оставил в Таллине. Вспомнил и свои прежние мысли и убеждения. И когда Соокаска, еле державшегося на ногах, уволокли в волостной амбар, он почувствовал себя предателем, отрекшимся от всего того, что еще месяц назад он сам считал справедливым. Сколько бы он себя ни оправдывал, горечь в душе не рассасывалась.

В полночь, уже основательно напившись, Элиас заметил, что рядом с ним очутился какой-то хорошо одетый господин с длинными холеными пальцами. В первый миг ему бросились в глаза именно руки: до чего ж они были не похожи на крестьянские - на мужские, грубые и обветренные, да и на женские, бесформенные, как лепешки. Лишь немного погодя до его сознания дошел монотонный голос этого господина.

- Если бы мы осенью тридцать девятого года отказались от пакта о взаимопомощи, - говорил этот господин с холеными пальцами, -' это равнялось бы добровольному и бессмысленному самоубийству эстонского народа. Разве президент с легким сердцем подписал этот пакт? Разумеется, нет. Но какое тогда было международное положение? Мы были изолированы от западного мира. А сейчас в истории эстонского народа открывается новая страница. Так выпьем же за нее, милые мои друзья.

Элиас уставился на соседа и сказал:

- У меня в голове полная каша. Я больше не понимаю... совсем ничего не понимаю. Все вы... ждете немцев, будто мессию. Думаете, Гитлер оставит нам сине-черно-белое знамя? Ведь немец... это барон. Эстонский крестьянин навсегда останется для него... мужиком... батраком... рабом.

Он до дна осушил свой стакан и мрачно уставился перед собой.

Белые длинные пальцы игриво подбрасывали хрустальную пробку графина:

- Но у нас же нет выбора, дорогой господин инженер. Мы надеялись и на англичан, и на американцев, но с горечью вынуждены признать, что в своих политических сделках англосаксы использовали нас лишь как разменную монету. Единственное государство, на помощь которого можно надеяться, это Германия.

Изысканно одетый господин положил хрустальную пробку на стол.

Элиас по-прежнему тупо смотрел перед собой. А сосед продолжал:

- Политическое состояние нашей страны стало необычайно сложным. С одной стороны - Россия, с другой - Германия. Сейчас к нашей стране подходят немецкие войска. Мы не можем предвидеть всех последствий. Но я рассчитываю на самое главное, я верю в это, я надеюсь. А именно на то, что немцы избавят нашу родину от Советов. Вот почему я восхваляю господа бога и молю у него благословения немецкому оружию.

Дебелая раскрасневшаяся женщина спросила с другого конца стола:

- Господин пастор, а немцы уже близко? Пастор ответил:

- Они подходят к границе Эстонии, дорогая моя госпожа Халликорн.

- Ах, все еще подходят! Обещали же, что вечером они уже будут здесь. Боже мой, что с нами будет, если они не явятся и завтра?

- Не бойтесь, этот маленький клочок свободной Эстонии мы сумеем защитить, - пообещал констебль Аоранд. - Пожертвуем своей жизнью хотя бы ради вас.

Юло, сидевший до этого молча, с неожиданной запальчивостью брякнул:

- Обмануло нас финское радио.

- Нет никаких поводов для отчаяния, милые мои друзья, - успокоил всех пастор. - Отступление красных войск основательно подорвало работу органов безопасности и милиции. Рано утром я выезжаю навстречу немецким войскам, а вечером, если бог благословит мою поездку, у нас будет абсолютная ясность относительно положения.

Элиас с трудом поднялся. И, уставившись в упор на пастора, спросил:

- Значит... отец небесный... благословляет кровопролитие? Значит, аресты женщин с детьми - это и есть защита родины?

Он еле стоял на ногах. Пастор посоветовал:

- Уведите господина инженера отдохнуть.

Элиасу захотелось сказать пастору что-нибудь очень оскорбительное, но он едва ворочал языком.

Через какую-то проходную комнатушку, пол в которой качался хуже корабельной палубы, его куда-то отвели. Там, словно сквозь сон, он увидел постланную кровать, покачивавшуюся заодно с полом. Элиас споткнулся и плюхнулся в постель. В последний миг он заметил, что висячая лампа вертелась вокруг своей оси, но тут же все потонуло в сером тумане.

Лежа на склоне холма под соснами, Элиас приглядывался к местности. Лес, который тянулся мысом до самого шоссе, в этом месте начинал редеть. Метрах в двадцати дальше шла равнина, кочковатое пастбище, усеянное одинокими кустами и деревьями. По ту сторону впадины, шириной в несколько сот метров, опять начинался лес, на этот раз уже не высокий сосняк, а мелкая чаща. Откуда-то - не то из чащи, не то из кустов, не то из придорожных кюветов - в них иногда стреляли: пули то и дело щелкали по стволам сосен. Их резкие, словно свист кнута, мгновенно смолкавшие взвизгивания слышались все чаще. Сознание подсказывало Элиасу, что пули пролетают совсем рядом и что одна из них может попасть и в него.

Выстрелы, которые звучали в сосняке, подтверждали, что его товарищи не отлеживаются просто так, а, видимо, отстреливаются тоже. Несколько раз бухнула рядом винтовка Юло Мяэкопли. Элиас бросил взгляд в его сторону. Юло напряженно вглядывался вперед, ствол его винтовки не был неподвижен, а без конца блуждал. То ли у парня дрожали руки, то ли он старался целиться как можно точнее.

Элиас тоже досылал патроны в ствол и нажимал на спуск. Так вот, никого не видя и ни в кого не целясь, он расстрелял всю обойму. Просто он считал, что должен делать то же самое, что и все остальные, должен стрелять, как стреляют Юло и все те, кто лежит на косогоре. Если он не будет этого делать, значит, он и впрямь беззащитная овца, безропотно идущая на убой. Истребительный батальон шутить не собирается, потому что то, что произошло вчера утром и происходит сейчас, это уже не пустая похвальба и не угрозы, а вооруженное сопротивление. И если до вчерашнего утра он мог думать, что не знает за собой никакой вины, то теперь он для коммунистов - враг, отъявленный враг. Нет, выбора больше не осталось, он должен стрелять, хочет он этого или не хочет.

Треск выстрелов становился все чаще. Элиасу показалось, что противники подобрались ближе. Раза два он заметил людей, выраставших словно бы из-под земли и перебегавших вперед бросками. Слева атаковавшие подобрались вдоль кустов уже совсем близко.

Элиас огляделся и заметил, что один из его спутников отполз назад, в глубь леса. Потом он заметил, как еще один вскочил и побежал. Да и его самого охватило вдруг возбуждение, граничащее со страхом. Не разумнее ли бежать? Им все равно не под силу одолеть воинскую часть, прибывшую из Пярну. Тем не менее он остался на месте. Сказал себе, что бежать все равно некуда. Все уже решено. Если он хочет еще хоть раз в жизни почувствовать себя человеком, а не псом, которого вправе пнуть ногой любой, то самое лучшее дать себя пристрелить прямо тут. Остаться, пускай даже и последним, на этом склоне, что бы там ни случилось.

Еще один, на этот раз сосед Юло, решил прекратить сопротивление. Он прополз метров десять на брюхе ногами вперед, потом вскочил на ноги и скрылся.

- Куда ты? - крикнул ему Юло.

Убегавший не обратил внимания на возглас - то ли выстрелы заглушили голос Юло, то ли беглец не счел нужным отвечать.

Вскоре у Элиаса возникло такое чувство, что на опушке их осталось только двое - он и Юло. Лишь они двое - больше ни души.

К ним подполз Ойдекопп.

- Придется отступать, - прохрипел он. - Бегите через лес в сторону Кукеаллика, там вас никто не найдет.

- Никуда я не побегу! - закричал Юло.

- Побежишь, раз надо!

Юло не стал слушать Ойдекоппа. Затвор его опять лязгнул - парень явно собирался стрелять.

- Я тебе приказываю отступить! - решительно приказал Ойдекопп.