В разгаре лета - Пауль Куусберг

- Немцы уже под Ригой, - сообщил один из бородачей, с большой, почти квадратной головой. Все в его облике было угловатым: лицо, плечи, руки и ноги.

- От Риги до Пярну сто семьдесят - сто восемьдесят километров.

Так сказал второй.

- До нас еще ближе, - сказал третий, самый старший из всех, с виду лет пятидесяти. Высокий, худой, сильно сгорбленный, почти совсем седобородый. Он был в городском пальто, в домотканых галифе и в тяжелых сапогах из юфти с толстыми подошвами,

В разговор вмешался Юло:

- Они уже форсировали Даугаву. Своими ушами слышал. Финское радио сообщило.

Вся комната, набитая людьми, загудела,

- Неужели уже Даугаву?

- Уже, уже. Остальные немецкие войска прорываются на восток, и только малая часть направилась на север, в нашу сторону.

- Это точно?

- Финскому радио можно верить.

- Сейчас никакому радио нельзя верить. Все врут. Сплошная пропаганда.

Это сказал хуторянин с озабоченным лицом, Элиас не знал точно, есть у него хутор или нет, но предположил, что он владелец хутора.

Юло грустно улыбнулся. Он всегда так улыбался, когда считал, что собеседник ошибается.

- Насчет немецких передач надо быть осторожным, финны трезвее.

Человек с озабоченным лицом не дал себя сбить:

- Откуда эти финны берут сведения? От того же Геббельса.

- Значит, Даугаву они уже перешли? - обратился на этот раз к Юло плотный краснолицый человек, тоже, по-видимому, хуторянин.

- Все западные источники сообщают об этом, - подтвердил Юло.

Угловатый верзила кинул краснолицему:

- Вот вернешься домой, немецкий офицер уже будет сидеть у твоей дочки в светелке.

И он расхохотался. Остальные тоже осклабились.

- А что финны еще сообщали?

- Уговаривают наших людей уклоняться от мобилизации, не подчиняться распоряжению советских властей и защищать свои хутора.

Элиас заметил, что Юло говорит с волнением.

- Это правильно, - сказал Ойдекопп. - Будущее эстонского народа - в его хуторах. Пока будут держаться эстонские хутора, будет существовать и эстонский народ. Большевики понимают это, иначе не стали бы они подрывать и разрушать основу нашей национальной независимости.

Ойдекоппа слушали с вниманием. Он продолжал:

- Так называемая земельная реформа - это было только начало. Мы с Юло слушали сегодня по радио речь Сталина. Сталин сказал слово в слово - завтра сами прочтете в газетах, - что немцам нельзя оставлять ни килограмма хлеба, ни куска пищи, все зерно и скот надо вывезти в Россию. А все ценное, что не удастся вывезти, надо непременно уничтожить. Я ведь правду говорю, Юло?

Юло Прууль подтвердил:

- Чистая правда. Ойдекопп продолжал:

- В Пярну уже создали истребительный батальон, который начнет опустошать деревни. Заберут зерно, угонят скот, разорят хутора. Чего не смогут взять с собой, сожгут.

Тут все заговорили наперебой.

- Красные уже взяли у меня мотоцикл и, чалую.

- Не у тебя одного. Мне пришлось отдать кобылу.

- У меня вчера свинью потребовали. Совали мне свои рубли, но чего они завтра будут стоить.

- А я больше всего за парня своего боюсь. Если попадется им в руки, расстреляют.

- Мой Каарли не послушался, поехал в Пярну. И лошадь у меня тоже забрали.

- Сегодня свинью и лошадь, завтра последний мешок зерна из амбара и скотину, А послезавтра огонь под стреху.

- Я на их мобилизацию не обращаю внимания: сына в лесу припрятал, лошадей тоже увел, а зерно зарыл в землю.

- А завтра уведут тебя самого, если ты им попадешься.

- Две недели назад они меня уже искали, только ушли с носом.

- У меня есть ружье. Если кто подожжет дом, пальну.

- Двух лошадей отдал, хватит!

- Надо бы разгромить исполком, тогда они не будут знать, у кого что осталось.

Собравшиеся жаловались и ругались наперебой. Единственный человек, который не участвовал в этой ругани, был тот самый крестьянин с озабоченным лицом, который не верил никакому радио. Он слушал-слушал и наконец сказал, что во время войны всякая власть реквизирует скот. И те, кто воображает, будто немцы у них ничего не заберут, обманывают самих себя. Но на его слова никто не обратил внимания.

Элиас следил за происходящим, сидя в стороне. Он уже слышал от зятя о реквизиции лошадей и мототранспорта и о том, что все добро увозят на восток. О мобилизации же призывной молодежи ему говорил и Роланд. Девятнадцатилетних и двадцатилетних забрали в армию. Разговоры об истребительном батальоне тоже не были для него новостью. Роланд знал даже фамилии местных жителей, которые вступили в истребительный батальон.

В разговор опять вмешался Ойдекопп:

- В одиночку, да еще с охотничьим ружьем, ничего не сделаешь...

Кто-то перебил его:

- У меня винтовка есть!

- Одной винтовкой истребителей тоже не остановишь, - продолжал Ойдекопп,

Тут его снова перебили;

- Не у одного Алекса есть винтовка! Ойдекопп успокоил людей жестом:

- Это хорошо, что вы вовремя спрятали оружие. Теперь оно понадобится. Наши хутора и наш хлеб должны уцелеть. Мы должны защищать свои дома. В одиночку с этим никто не справится. Надо создать оборонный отряд.

- Захватить исполком!

Тут Элиас обратил внимание на того, кто уже во второй раз потребовал захвата исполкома. Это был невысокий господин с усами и бегающими, словно у куницы, глазами. Даже в позе этого господина было что-то заносчивое и важное. Чтобы придать весу своим словам, он рубил рукой воздух.

Тут поднял голос и хуторянин с озабоченным лицом:

- Все исполком да исполком! Лучше взвесим все хорошенько и подойдем к делу разумнее. Чего мы добьемся, если разгромим исполком? Только навлечем на себя беду. Милиция из Пярну явится к нам уже через час. Зачем совать голову в огонь? Зачем без всякой причины проливать кровь?

Его поддержали:

- Раньше, чем что-то делать, надо узнать, далеко ли немцы.

- Ты, Ааду Харьяс, только науськиваешь, а какой из тебя захватчик?

Юло Мяэкопли успокоил спорщиков:

- Не будем ссориться, у всех у нас одна забота, одна беда, одна общая цель.

Ойдекопп опять забрал нить разговора в свои руки:

- Не могу вам точно сказать, до какого верстового столба уже дошли немецкие танки. Рига пала, в этом уже нет никаких сомнений. Даже ты, Сассь, сам это знаешь. Немцы скоро явятся сюда, это так же точно, как аминь в церкви. Во что бы то ни стало надо создать оборонный отряд. Самих себя и свое добро мы обязаны защитить. Сопротивление одинокого человека не остановит ни Красную Армию, ни наши собственные истребительные батальоны. Завтра решим, как нам лучше всего поступить. А сегодня ночью надо достать из тайников все оружие и расставить посты. Председатель исполкома и милиционер что-то задумали, они не должны застать нас врасплох.

Слова Ойдекоппа оказались для всех подобием какого-то решения.

Народ начал потихоньку расходиться. Собрался и Элиас.

Угловатый бородач подошел к Ойдекоппу.

- Свои дома и свою скотину они еще, пожалуй, станут защищать, презрительно сказал он об уходивших. - Но на большее не пойдут.

- Кто знает? - возразил Ойдекопп. - А может, начнем все-таки с исполкома? Тогда никто не сумеет пойти на попятный.

Человек с угловатым лицом и крутыми плечами повел взглядом в сторону Элиаса:

- Это кто такой?

- Такой же бесправный изгой, как я и ты,

- Шкуру спасает или может драться?

- Может драться.

Бородач протянул Элиасу руку! - Констебль Аоранд.

Шершавая мозолистая рука констебля Аоранда крепко стиснула руку Элиаса.

- Под полом конюшни на хуторе Неемекунна спрятано два ящика патронов, - сказал Аоранд Ойдекоппу. - У Харьяса на сеновале должно быть три винтовки и еще один ящик патронов. Сегодня ночью мы их вытащим. Чертовски жаль, что Инвеста загребли, у него остался в тайнике пулемет. Ну, до встречи!

Фамилия Янвест показалась Элиасу знакомой. Не приходилось ли ему слышать уже об этом человеке? Он вроде бы работал на маслобойне, и его, судя по слухам, арестовали без всякой вины. Или он что-то путает?

Констебль Аоранд вышел. Ойдекопп закурил. Элиас был какой-то взвинченный, неприкаянный.

-. Никакой я не боец, - сказал он подавленно.

- Вы эстонец, а сейчас каждый эстонец должен быть бойцом. Хочет он этого или не хочет, - убежденно возразил ему Ойдекопп.

Под покровом темноты Элиас вернулся на свой сеновал. Странное сборище, явно организованное Ойдекоппом, вызвало у него беспокойство. Он был зол и на Ойдекоппа и на Юло, которые хотели втянуть его неизвестно во что. Он не понимал до конца намерений Ойдекоппа, но и то, о чем он смутно догадывался, казалось ему неприемлемым.

Почувствовав голод, он зашел на хутор. Здесь тоже что-то произошло. Глаза у сестры были красные - она явно только что плакала. Хелене принесла ему суп и начала хлопотать у плиты.