Банда - Виктор Пронин

Войдя в кабину, Заварзин набрал номер, оглянулся. Сквозь мутное несвежее стекло он не увидел ничего подозрительного. Переговорный пункт был попросту пуст — не находилось желающих в такую жару запираться в тесную кабину, в которой мгновенно покрываешься липким потом. Его звонка, видимо, ждали — трубку подняли тут же. Разговор получился недолгим, а многим он показался бы странным.

— Простите, — сказал Заварзин, — куда я попал?

— А куда вы звоните? — спросил напористый голос.

— Видите ли, я по делу...

— И как дела?

— Хорошо идут дела... Голова еще цела.

— С чем я вас и поздравляю! Внимательней набирайте номер!

— Виноват! Исправлюсь! — ответил Заварзин, но не было в его голосе ни смущения, ни растерянности. Повесив трубку, он вышел на улицу. Вокруг “мерседеса” толпились зеваки, заглядывали в кабину, любовались зелеными переливами. Заварзин не стал им мешать. Он постоял в сторонке, прошелся по улице и только потом, легонько раздвинул толпу у машины, уселся в желтое бархатное сиденье. Заварзин не торопился. Включил магнитофон, ткнул в узкую прорезь кассету, уменьшил звук и некоторое время сидел, откинувшись на спинку сиденья, бездумно и расслабленно. И только по двигающимся под закрытыми веками глазам можно было догадаться, что он видел в эти минуты что-то беспокойное, тревожащее. Минут через десять он включил неслышный мотор и тронул машину. Бросив взгляд в зеркало, удовлетворенно кивнул — восторженные зеваки обалдело смотрели ему вслед. Сверкающий под полуденным солнцем зеленый “мерседес” миновал перекресток, на котором произошло убийство. Ничто сейчас не напоминало о трагедии — асфальт был чист и сух, прохожие предпочитали затененную противоположную сторону улицы, лишь несколько человек толпились у киоска с мороженым. Заварзин, не замедляя скорости, проехал мимо, хотя на светофоре уже горел желтый. Постовой проводил его взглядом — он знал эту машину.

На пляж Заварзин успел как раз к назначенному времени — крупноватая девушка с короткой стрижкой уже сидела под грибком, с легким нетерпением оглядываясь по сторонам.

— А вот и я, — сказал Заварзин. — И почти без опоздания.

— На такой машине грешно опаздывать.

— Ох, не сглазь, Наташа! Ох, не сглазь! — Заварзин снял светлый пиджак, мимоходом коснувшись ее груди. — Ой! Что там у тебя? Ты что-то прячешь!

— Шарики! — легко ответила Наташа. — Теннисные шарики.

— Крупноваты для игры!

— Смотря для какой.

— Поиграем, тогда и разберемся, а? — он посмотрел исподлобья. — Не возражаешь?

— Поиграем. Вот жара немного спадет...

— Эх, дожить бы! — шутливо простонал Заварзин.

Пафнутьев разложил на столе фотографии, которые принес Худолей, и, не торопясь, рассматривал одну за другой. Снимки получились неплохими, даже на глянец эксперт не поскупился, что бывало с ним нечасто. Сам Худолей сидел тут же, закинув ногу на ногу так, что тощая выпиравшая коленка была видна во всех анатомических подробностях. Скучая, Худолей листал какой-то журнал, листал шумно, резко, словно его раздражала каждая страница и он торопился побыстрее ее перевернуть. Время от времени взглядывал на следователя, пытаясь понять его настроение.

— Так, — произнес наконец Пафнутьев, откладывая в сторону один снимок. — А словами можешь что-нибудь сказать, — вслух, внятно, четко?

— Тяжелый случай, Паша. Но кое-что есть, не зря мы ползали по этому переулку. Ты правильный снимок выбрал. Как и старались ребята, а всего не предусмотрели — протектор оказался меченым. Зная, как они гоняют по дорогам, по бездорожью, можно предположить, что повреждение обязательно обнаружится. И оно обнаружилось. Смотри, вырвана часть протектора в виде этакого треугольничка довольно правильной формы...

— Вижу, — Пафнутьев взял снимок, всмотрелся в него. — Авось сгодится... Когда мотоциклиста поймаем, — он сунул снимок в потрепанную папку. — Помнишь, как обрывался на дороге след мотоцикла? Резко и навсегда. Мотоциклы, насколько мне известно, пока еще не летают... Куда он мог деться?

— А черт его, знает! Скорее всего, вкатили на что-нибудь... Другого объяснения не вижу.

— Вкатили? — с сомнением проговорил Пафнутьев. — Хлопотно это... И потом, остановка, кто-то должен с мотоцикла слезть... След в этот момент наверняка завиляет, появятся отпечатки подошв... А там ничего этого нет. Ладно, разберемся. Что еще?

— Кровь на заборе — третья группа. На левой руке у одного из мотоциклистов наверняка есть ссадина, содранное место... Что-то в этом роде. Эти охламоны с перепугу не вписались в поворот... Несколько метров они ехали вдоль забора и все это время от досок отталкивались.

— Это все? — уныло спросил Пафнутьев.

— На рукавах у преступников, на левых рукавах, должны остаться древесные занозы. Мелкие, почти незаметные. Их так просто не вытащить из ткани. И куртка оставила след на заборе... черная куртка из брезентовой ткани. И еще, Паша... Когда мотоцикл бросило на забор, один из седоков оперся ногой о землю. И оставил отличный отпечаток подошвы. Рубчатая подошва ботинка типа туристского... Если найдешь, доказать несложно, — Худолей протянул еще одну фотографию.

Пафнутьев взял снимок, всмотрелся в него и, не сказав ни слова, сунул в папку.

— Все это хорошо, — вздохнул он, — все это мило... Но у нас нет ничего, что помогло бы установить их самих.

— Я, конечно, извиняюсь, — перебил его Худолей, — но ты несешь чушь. Как это ничего нет?! А мотоцикл ни о чем не говорит? Рокеры-шмокеры тебя не интересуют? А обрез? А заряд? А прокладки? А связи бедолаги Пахомова? Эти убивцы, между прочим...

— Как ты думаешь, чем они занимаются?

— Водку пьют, — не задумываясь, ответил Худо-лей. — Тут и думать нечего. Все, кто достал водку, пьют. А кто не достал — маятся.

— Да, кстати, — Пафнутьев поднял с пола портфель, не торопясь пощелкал замками и, порывшись в его глубинах, вынул бутылку водки. Как недавно Халандовский, он взял ее за самый кончик горлышка и поставил на стол. — Хотя ты во мне и сомневался... Однако же, должен признать, что слов своих не забываю.

— Паша! — вскочил Худолей. — Паша... Представляешь, надежда в душе теплилась, слабая, гаснущая надежда... Но верить боялся. Как мы все-таки изверились, как обнищали духом! Как мало в нас осталось высокого и чистого! Если я когда-нибудь...

— Спрячь, — сказал Пафнутьев. — А то выгонят обоих.

— Да я мигом, да я... — Худолей сунул бутылку в карман, сверху на торчавшее горлышко натянув рукав, прокрался к двери, осторожно выглянул наружу. Убедившись, что опасности нет, выскользнул из кабинета, большими бесшумными шагами пробрался в конец коридора, где висели противопожарные ведра да топоры с крючьями и нырнул в свою каморку. Там, пометавшись из угла в угол, он, наконец, сообразил сунуть бутылку в корзину для мусора, сверху набросал бумаг, от двери обернулся, чтобы убедиться в надежности тайника, а выйдя, уже не торопясь, вернулся к Пафнутьеву.

— Паша, — торжественно сказал Худолей, — я твой должник по гроб жизни.

— Хорошо, что ты это понимаешь.

— Используй меня, как душа пожелает! Я сообразительный, Паша! — Худолей прижал тощие ладошки к впалой груди и преданно заморгал длинными женскими ресницами. — Я все пойму, Паша! Верь мне, истинно говорю тебе!

— Значит, определимся... — Пафнутьев помолчал. Ты не уходишь отсюда, пока не сделаешь полсотни таких снимков, — он постучал пальцем по папке. — Рисунок протектора с треугольничком.

— Полсотни?! — ужаснулся Худолей. — На кой, Паша?! Неужто на всех углах расклеивать будешь?

— Участковым раздам. В мотоклуб занесу... Кто у нас рокерами занимается?

— Шестаков. Жорка Шестаков. Раньше Иван Лавров все воевал с ними, а теперь Шестакову поручено. Успехов у него немного, можно сказать и нет никаких успехов по причине врожденной бестолковости, но какой-то учет ведет.

— Вот ему нужно несколько фоток подарить.

— Не советую, Паша. Завалит. Начнет этим же рокерам и показывать. Уж очень бестолковый.

— Ладно, подумаем. И еще одно... — Пафнутьев запнулся, окинул взглядом вещественные доказательства, которыми был завален кабинет, с сомнением посмотрел на Худолея и тот понял его колебания.

— Говори, Паша! Говори! Я же сказал — верь мне и не пожалеешь.

— Попробую...

— Паша! — снова взвился Худолей. — Я могу напиться, деньги семейные прокутить, слово нехорошее произнесть могу, и даже в женском обществе. Но человека, который мне доверился, не предам. У алкоголиков, Паша, суровые законы порядочности, хотя ты в это и не поверишь. Да, среди нашего брата есть подонки, готовые ради рюмки водки и отца родного... Есть. Но в то же время у нас очень своеобразные понятия о нравственности, достоинстве... Да, Паша, да! Многие чувства у представителей нашего круга болезненно обострены... И часто обостренной бывает честь. Хоть для некоторых лозвучит и смешно!