Ветер и мошки (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич

Где-то над головой тут же хрустнуло перекрытие, посыпалась пыль, и Таня закрыла глаза, в самом деле ожидая, что здание, распадаясь на обломки, похоронит ее под собой. Бесславный конец всех бед.

Но дом не рухнул. Таня подождала где-то с минуту, пока внизу не хлопнула подъездная дверь, и с усмешкой, боком, пошла со ступеньки на ступеньку. Боль в ноге еще вспыхивала, но слабо, обещая вскорости исчезнуть совсем.

— Испытываешь, да? Пользуешь втемную? — прошептала Таня, обращаясь к нарисованной на стене рожице. — Думаешь, мне мало?

Рожица скалила кривые, острые зубы. А в спину, наверное, даже показывала язык.

— Ну и Бог с тобой.

Мимо прошел хмурый, пахнущий креозотом мужчина. Не поздоровался, мелькнул длинноносым профилем. В сумке у него звякнуло стекло. Жил он то ли на пятом, то ли на шестом этаже. Таня не часто его видела.

Разошлись. Он наверх, она вниз.

Выбравшись из подъезда, Таня присела на деревянную лавку, у которой выломали серединные перекладины, и подвигала ступней в туфле туда и сюда. Все, не болит. Пальцы прошлись по икре, как по музыкальному инструменту.

Где тут нажать, чтобы вызвать отзвук, стон, вскрик? Похоже, нигде. Хорошо? Хорошо.

Она выбросила мешок в контейнер, зашла к тете Зине, живущей через подъезд, и предупредила насчет Олежки. Потом в набитом автобусе кое-как доехала до вещевого рынка. Не опоздала. Видимо, все-таки день для нее был счастливый. Щавель. Олежек спокойный. Суп замечательный. А бок, голень… Не все, знаете, коту масленица. Дом не рухнул? Не рухнул.

Счастливый день.

На рынке она честно выстояла за одним из столов четыре часа, варясь в специфическом, кисловатом запахе одежды «секонд-хэнд». Народ ходил, смотрел, рыл залежи на поддонах рядом жадными руками, вываливал отобранное на весы. Кофточки, майки, жилеты, свитера, штаны и шорты. Отдельная группа женщин, прохаживаясь, ждала, когда подвезут «свежие» джинсы.

Таня и себе присматривала одежду, но все, что ей нравилось, быстро уплывало в чужие руки. Шутка ли, пятьдесят рублей за килограмм! А где и тридцать пять, если залеживается. Иногда среди разного белья и кашемир попадался, и шелк, и очень качественная замша. И детские комбинезоны были. И халаты.

К шести ей удалось только попить из фонтанчика для общего пользования. Ни крошки больше во рту. Рядом с фонтанчиком молчаливым укором стояли отключенные аппараты газированной воды. Подоспевшие джинсы хватали по пять-шесть штук, не глядя на размеры. Кому-то да сгодятся. И были же у людей деньги!

Потом под навесами зажгли освещение. Количество народу как-то разом упало, одиночки еще что-то выбирали, копались, но даже с электричеством разобрать что-то самой Тане удавалось с большим трудом. Взвешивала она одежду, едва замечая, на каком делении замирает стрелка.

Появившаяся Горячева, крепкая, сухая женщина с резко обозначившимися морщинами в углах рта, объявила конец работе и выдала Тане аванс в пятьдесят рублей.

А вы говорите: обычный день. Счастливый, как ни крутите.

Таня не удержалась и за семь рублей там же, у рынка, купила холодную сосиску в тесте. Слопала в момент, принесла дань поджелудочной. Та и не пискнула, тьфу-тьфу. А по дороге домой зашла в один продуктовый, в другой и купила десяток яиц и упаковку длинных макарон. Живем, Олежек.

Вечер был теплый.

Таня опоздала на автобус, который делал на Свиридова целых две остановки, и побрела пешком. Во дворы, чтобы срезать, не заходила, держалась центральных улиц. Газеты, спасибо, про беспредел и разгул читаем и по сторонам оглядываемся. Девушке с томной бледностью, понятно, уготованы испытания.

Только — тьфу-тьфу-тьфу — сегодня все складывалось так, что пьяные компании, если и попадались, то были исключительно добродушно настроены, в темных местах в кои-то веки горели фонари, а на самом опасном отрезке Таню вдруг взялся сопровождать милицейский автомобиль, подсвечивая дорогу фарами. Во дворе дома было непривычно пусто, и только со стороны детской площадки доносилось тихое треньканье гитары.

— Олежек, я дома!

Скинув туфли и пропахший «секонд-хэндом» плащ, Таня скользнула в большую комнату. Олежек спал. Лицо его было напряжено и поблескивало от пота, но приступ, если он был, Олежек одолел самостоятельно. Мерцал экран телевизора, приглушенный звук не давал разобрать слова. Бу-бу-бу… встреча… бу-бу-бу…

Время было к восьми. Глядя на спящего, Таня задумалась: разбудить или урвать часок самой? Завтра в любом случае надо будет встать полшестого. Пока Олежек, пока чай. До рынка минут сорок добираться в любом случае.

Ох, нет, суп надо подогреть.

С яйцами и макаронами в пакете она неподвижно стояла, наверное, минут пять, пока в телевизоре встречались делегации в хороших, отутюженных костюмах, вздымались дымные облака далеких разрывов и трактора вспахивали чернозем.

В голове крутилось: суп подогреть, подогреть суп. Потом Таня опомнилась, тряхнула головой и погрозила телевизору пальцем. Вот уж точно аппарат для зомбирования. В «СПИД-инфо» целая статья была о том, что через частоту кадров телепередач пытаются влиять на людей. Мол, достаточно добавить всего один кадр с рекламной надписью или призывом, и человек подсознательно станет выбирать нужный товар и поддержит того, кто скажет на выборах отмеченные в кадре слова.

Убрав яйца в холодильник, а макароны в кухонный шкафчик, Таня включила газ под кастрюлей с супом. Самой бы тоже поесть. Сосиска уже и не поймешь, была или нет. Да и нечего суп жалеть. Утром она приготовит яичницу, а вечером устроит себе и Олежке настоящий пир. Давно, ох, давно они не лакомились курицей. Зажаристой, с корочкой…

— Мы-ы!

— Я здесь, здесь!

Таня кинулась в комнату. Олежек пытался шевелиться на диване, упирая пальцы левой руки в диванную спинку.

— Что, приступ?

— Мы.

— Сейчас.

Таня приподняла Олежку, прижалась и принялась оглаживать окаменевшие мышцы груди, живота, рук своего подопечного мягкими, уверенными движениями. Сами собой потекли успокаивающие слова.

— Тише, тише. Сейчас мы разомнем, успокоим, скажем твоему телу, что оно немножко дурью мается. Ведь так? Чего бы ему уже за ум не взяться? Взбрыкивает и взбрыкивает. Как будто ты — лошадь, нет, конь.

— М-мы, — выдавил Олежек.

— Правильно, какой ты конь, ты человек, — продолжила бормотать Таня. Ее пальцы прошлись по худым Олежкиным бокам. — Только надо очень-очень хотеть встать на ноги. Ты старайся, пожалуйста.

— Мы.

— Правильно, — кивнула Таня, прижимаясь носом к чужой щеке. — Нам ведь с тобой деваться некуда. У нас вроде бы ничего нет, но сами мы есть. И упорство у нас есть, да? И вера. Такая вот, знаешь, твердокаменная. Куда до нее твоим мышцам!

Остатки супа успели выкипеть на треть. Но и без того обоим хватило поужинать. Вымотанный болью Олежек ел вяло, в конце даже мотал головой и отмахивался от ложки рукой, едва не разбрызгивая ее содержимое.

— Эй-эй! — сказала ему Таня. — Тебе силы нужны? Думаешь, все само собой произойдет? Нет, миленький. Чтобы твоя голова вспомнила, как управлять телом, мозг должен питаться. А чем он питается, знаешь?

— Мым.

— А мне доктор рассказал! Мозг питается глюкозой. А глюкоза, представь, вырабатывается печенью в процессе поглощения чего? Пищи. Углеводов и жиров. Так что будешь отмахиваться…

Олежек открыл рот.

— Правильно, — сказала Таня, вливая в него ложку супа, — я могу бубнить и бубнить, поэтому лучше будет, если ты со мной согласишься. У нас впереди, знаешь, сколько планов? Ого-го! Продадим завтра щавель, я тебе обещаю, будет у нас жареная курица. Может быть, даже курица-гриль! Ел когда-нибудь?

— Мы.

— Что? Не верю.

— Мы! — Олежек задергал головой, отстаивая свое мычание, что с курицей-гриль он знаком. И близко.

— Ну, хорошо, — Таня погладила его по волосам, старательно обходя кусочек розовой кожи. — Я же не возражаю. Я интересуюсь.

Где-то через полчаса она поменяла Олежке пеленки, вытерла в паху насухо, размяла ноги. Они попили чаю с последними сушками. По телевизору после вечерних новостей начался концерт Петросяна. Таня даже удивилась. Кучно пошло. Днем Задорнов, вечером Петросян. Видно, действительность настолько печальна, что ее через телевизор приукрашивают клоунами. Отвлекитесь, забудьтесь.