Охота за «Красным Октябрём» - Том Клэнси

— Нет, учения «Ловкий дельфин» уже кончились, старшина. Просто занесём в журнал и сообщим его шкиперу, когда он вернётся домой. Между прочим, отличная работа. Вы ведь знаете репутацию «Далласа». Мы вообще не должны были его услышать.

— Вот ещё, — фыркнул Франклин.

— И сообщите, что удастся обнаружить. Дек.

— Слушаюсь, шкипер. Держитесь, ладно?

День пятый

Вторник, 7 декабря

Москва

Кабинет был не из лучших в Кремле, но вполне устраивал его хозяина. Адмирал Юрий Ильич Падорин приехал на службу как обычно, в семь утра, проведя ночь в своей шестикомнатной квартире на Кутузовском проспекте. Большие окна кабинета выходили на кремлёвскую стену, не будь её, адмирал видел бы Москва-реку, покрытую сейчас сплошным льдом. Падорина это не особенно огорчало, хотя сорок лет назад он впервые отличился именно на реке, командуя канонерками, которые перевозили боеприпасы через Волгу в Сталинград. Теперь Падорин был начальником Главного политического управления ВМФ. Командовал людьми, а не кораблями.

По пути в кабинет он кивнул секретарю, мужчине лет сорока. Тот вскочил и последовал за адмиралом, чтобы помочь ему снять шинель. Китель Падорина украшали многочисленные орденские планки, которые венчала «Золотая Звезда» Героя Советского Союза, высшая воинская награда в стране. Он получил её ещё веснушчатым двадцатилетним парнишкой. Под Сталинградом. Вот это были дни, подумал Падорин, сколько раз пришлось переправляться с одного берега на другой, то и дело уклоняясь от бомб с германских пикирующих бомбардировщиков, от беспорядочного артиллерийского огня, когда фашисты пытались потопить его корабли… Как и у большинства людей, в памяти адмирала ужасы войны, захороненные временем, стёрлись в памяти.

Было утро вторника, и перед Падориным на столе лежала стопка почты. Секретарь принёс ему чайник с горячим чаем и стакан — обычный стеклянный стакан, как принято у русских, в металлическом подстаканнике, в данном случае серебряном. Падорин прошёл длинный и трудный путь, прежде чем добился привилегий, положенных обладателю этого кабинета. Он опустился в кресло и прочитал сначала разведывательные сводки, информационные экземпляры которых рассылались каждое утро и каждый вечер руководителям оперативных управлений советского ВМФ. Политрукам нужно быть в курсе текущих событий, знать замыслы империалистов, чтобы подготовить личный состав к исходящей от них опасности.

Затем пришла очередь официальной почты из Главного штаба ВМФ и Министерства обороны. Падорин имел полный доступ к первой, а вот корреспонденция, поступающая из Министерства обороны, проходила тщательный отбор, поскольку каждый род войск старался как можно меньше делиться информацией о своей деятельности. Сегодня почты было немного. Накануне на совещании, проведённом вечером понедельника, обсудили почти все, что предстояло сделать на этой неделе, и Падорин уже дал своим подчинённым необходимые указания по исполнению поручений, относящихся к его ведомству. Он налил себе второй стакан чаю и открыл новую пачку сигарет без фильтра, которые привык курить. Несмотря на микроинфаркт, перенесённый им три года назад, адмирал так и не оставил этой привычки. Он перевернул листок календаря — отлично, до десяти никаких совещаний.

Под пачкой корреспонденции он обнаружил официального вида конверт с Северного флота. По номеру в верхнем левом углу Падорин понял, что он с «Красного Октября». Кажется, что-то он сегодня уже слышал о нём.

Падорин ещё раз просмотрел оперативные сводки. Значит, Рамиус не прибыл в район учений? Адмирал пожал плечами. Подводные ракетоносцы умеют ускользать от обнаружения, и ничего удивительного, решил старый адмирал, если Рамиус сумел уйти от хвостов. Подумать только, сын Александра Рамиуса, а страдает звёздной болезнью, появилась опасная мания величия: одних офицеров из своих воспитанников удерживает при себе, от других отказывается, добивается их перевода. Правда, те, кого Рамиус считал непригодными к строевой службе, становились потом превосходными замполитами, да и опыта и знаний у них было больше, чем у обычных политруков. Даже тут за Рамиусом нужен глаз да глаз. Иногда Падорину казалось, что Рамиус больше моряк, чем коммунист. С другой стороны, его отец был образцовым членом партии, героем Великой Отечественной войны. Несомненно, он пользовался исключительным авторитетом, хотя и был литовцем. А сын? Годы безупречной службы и членства в партии. Он славился вдохновенными выступлениями на партсобраниях и публиковал время от времени блестящие очерки. Сотрудники из военно-морского отдела ГРУ, советской военной разведывательной службы, докладывали, что на Западе его считают искусным и опасным противником. Отлично, подумал Падорин, пусть эти мерзавцы боятся наших моряков. Он снова посмотрел на конверт.

«Красный Октябрь» — какое удачное название для советского военного корабля! Он назван так не только в честь Октябрьской революции, навсегда изменившей судьбы мира, но и в честь тракторостроительного завода имени Красного Октября. Сколько раз рассветным утром Падорин смотрел на запад, в сторону Сталинграда, чтобы убедиться, что завод, ставший символом стойкости советских воинов, сражающихся с гитлеровцами, по-прежнему стоит. На конверте виднелась пометка «лично», и потому секретарь вопреки обычаю не вскрыл его вместе с остальной почтой. Адмирал достал из ящика стола нож, который использовал для вскрытия писем. Это был памятный нож. Когда жаркой августовской ночью 1942 года под вражеским огнём затонула его первая канонерка, Падорину удалось доплыть до берега, и там на него набросился немецкий пехотинец, никак не ожидавший, что изнурённый матрос может оказать ему сопротивление. Однако нож глубоко вошёл в грудь фашиста, причём с такой силой, что половина лезвия осталась в теле врага. Позднее механик заточил сломанное лезвие. Это уже не был настоящий кинжал, но для Падорина он остался драгоценной реликвией.

Письмо начиналось обращением «Товарищ адмирал!», но эти слова, напечатанные на машинке, были зачёркнуты и на их месте от руки было написано «Дядя Юра». Рамиус так называл его в шутку много лет назад, когда Падорин был начальником политуправления Северного флота. «Спасибо за доверие и за предоставленную мне возможность командовать столь великолепным кораблём!» Правильно благодарит, подумал адмирал, понимает, что одной многолетней безупречной службы, чтобы командовать такой подлодкой, мало…

Что? Падорин остановился и начал читать сначала. Он забыл о сигарете, дымящейся в пепельнице, пока не закончил страницу. Что это? Шутка? Рамиус известный шутник, но за эту шутку он заплатит. Это уж слишком! Падорин перевернул страницу.

Это не шутка, дядя Юра. Прощайте.

Марк.

Отбросив письмо, адмирал посмотрел в окно. Там была видна Кремлёвская стена, которая хранит в себе прах многих верных сынов партии. Нет, такого не может быть, он что-то не понял. Падорин начал читать снова. Руки его дрожали.

У Падорина была прямая телефонная связь с адмиралом Горшковым, в обход секретарей и помощников.

— Товарищ адмирал, это Падорин.

— Доброе утро, Юра, — послышался голос главнокомандующего.

— Мне нужно немедленно увидеться с вами. Возникла проблема.

— Что такое? — В голосе Горшкова прозвучала нотка подозрения.

— Обсудим при личной встрече. Я выезжаю. — Обсуждение случившегося по телефону было исключено. Падорин знал, что все разговоры прослушиваются и записываются на плёнку.

Ударная подлодка «Даллас»

Гидроакустик второго класса Роналд Джоунз, по наблюдениям его командира, находился в свойственном ему состоянии прострации. Молодой студент-недоучка, выгнанный из колледжа, сидел с закрытыми глазами у своего стола, склонившись вперёд и расслабившись. На его лице застыло отсутствующее выражение, с которым он обычно слушал на своём дорогом кассетном магнитофоне какую-нибудь запись Баха. Джоунз относился к числу тех, кто классифицируют магнитофонные записи по их недостаткам: здесь рваный ритм рояля, не во время вступила флейта, плывёт французский рожок. С таким же критическим вниманием он прислушивался к звукам, доносящимся из морских глубин. Во всех флотах мира подводников считают людьми со странностями, а сами подводники относятся к гидроакустикам, как к людям не от мира сего. А потому и необычное поведение их переносят вполне спокойно. Старпом любил рассказывать о старшем акустике, с которым он плавал в течение двух лет и который нёс службу на подводных ракетоносцах, патрулировавших практически один и тот же район на протяжении всей его службы. Акустик этот настолько свыкся с горбачами, проводившими там летний сезон, что называл китов по именам. Выйдя на пенсию, он был приглашён на работу в океанографический институт в Вудс-Хоуле, где к его таланту относились не с улыбкой, а с благоговением.