Дочь кардинала - Филиппа Грегори

Я не могу поверить в то, что против нас обратился наш собственный дом, но отец без тени промедления разворачивает свой корабль и уводит его из-под пушечных залпов, чтобы ослабить паруса и бросить якорь. Я никогда не видела его в такой ярости. Он отправляет ботик с одним из своих офицеров к своему же гарнизону с требованием пропустить корабль. Нам не остается ничего другого, как ждать ответа. Море тяжело дышит волнами, ветер настолько силен, что якорная цепь натянута до предела, а корабль нервно дергает носом и раскачивается из стороны в сторону. Я выхожу из каюты и иду на корму, чтобы посмотреть на свой дом. Мне не верится, что они не пустили нас. Не верится, что мне не подняться по каменным ступеням в спальню, попросив по дороге горячую ванну и чистое платье. Потом я заметила, как от причала к нам идет ботик. Я слышу стук, когда она швартуется к кораблю, и крик наших матросов, спускающих вниз веревки. С лодки наверх были подняты бочонки с вином, галеты и сыр для Изабеллы. И все. Нам не было передано ни слова. Им не о чем с нами говорить. Они отчаливают и отплывают в сторону Кале. Вот и все. Они закрыли нам путь домой и из жалости послали Изабелле вина.

– Анна! – доносит ветер до меня зов матери. – Иди сюда.

Я, с трудом удерживаясь на ногах, бреду в каюту. По дороге я слышу, как протестующе скрипит якорная цепь, звенит, возвращаясь на место, и освобождает корабль. Судно снова предано на милость волн, и ветер несет его по своей воле. Я не знаю, какой курс выберет отец. Я не знаю, куда нам сейчас идти, если нас изгнали из собственного дома. Мы не можем вернуться в Англию, потому что мы предали ее короля. Кале не принял нас… Так куда же нам податься? Есть ли на свете такое место, где мы будем в безопасности?

Зайдя в каюту, я вижу, что Изабелла стоит на кровати на четвереньках и мычит, как гибнущее животное. Она посмотрела на меня сквозь спутанные волосы, и я заметила, как бледно ее лицо и красны глаза. Я с трудом узнаю ее: она дурна собой, даже уродлива, как измученное животное. Мать подняла край ее сорочки, и я вижу, что ее белье все в крови. Я быстро опускаю глаза.

– Ты должна просунуть внутрь руку и повернуть ребенка, – говорит мать. – У меня слишком большая рука, не получается.

– Что? – с ужасом переспрашиваю я.

– Здесь нет повитухи, поэтому придется поворачивать ребенка самим, – нетерпеливо говорит мать. – Она слишком мала, а у меня слишком большие руки.

Я опускаю глаза на свои тонкие руки с длинными пальцами.

– Я не знаю, что делать! – вырывается у меня.

– Я тебе скажу.

– Я не могу!

– Ты должна.

– Мать, я ведь просто девочка, придворная, я и быть-то здесь не должна…

Меня прерывает крик Изабеллы, которая роняет голову на кровать.

– Энни, ради всего святого, помоги! Вытащи это из меня! Вытащи!

Мать берет меня за руку и буквально тащит к изножью кровати. Маргарита приподнимает подол Изабеллы, и я вижу, что ее тело все покрыто кровью.

– Вложи руку вот сюда и протолкни внутрь, – говорит мать. – Что ты чувствуешь?

Когда я продвигаю руку в податливую плоть Изабеллы, она кричит от боли. Я чувствую только отвращение. Отвращение и ужас. Затем мои пальцы натыкаются на что-то более осязаемое: маленькую ножку. Вдруг тело Изабеллы сотрясают схватки, и моя рука оказывается зажата как в тиски, мои пальцы сжимает до боли.

– Не надо! – кричу я. – Не делай так! Мне больно!

Она тяжело дышит и всхлипывает, как умирающая корова.

– Я ничего не могу с этим поделать. Энни, вытащи это!

Скользкая ножка зашевелилась от моего прикосновения.

– Нашла. Кажется, это нога. Или рука.

– Ты можешь найти вторую?

Я качаю головой.

– Тогда тащи так, как есть, – говорит мать.

Я оторопела.

– Мы должны это вытащить. Только тяни медленно.

Я начинаю тянуть. Изабелла кричит. Я прикусываю губу. Это страшно и отвратительно, и Изабелла внушает мне ужас и отвращение тем, что стоит вот так, как жеребая кобыла, рожает, как простая шлюха, вынуждая меня делать то, что я сейчас делаю. Я ловлю себя на том, что мое лицо искажено гримасой, а голова вообще отвернута в сторону, словно я не хочу видеть того, что делаю, стоя как можно дальше от кровати, от нее, моей сестры, этого чудовища, касаюсь ее безо всякой жалости, крепко держась за ногу существа внутри нее, как мне и было велено, вопреки моему сильнейшему отвращению.

– Ты можешь просунуть туда вторую руку?

Я смотрю на мать так, словно передо мной безумная. Это невозможно.

– Попробуй просунуть вторую руку и ухватиться за ребенка.

Из-за ужаса, внушенного мне этим запахом крови и ощущением маленькой скользкой конечности в моей руке, я и забыла о том, что там, внутри, ребенок. Осторожно я просовываю внутрь вторую руку. Тело поддается, и кончиками пальцев я ощущаю что-то, что вполне может быть рукой или плечом.

– Рука? – неуверенно произношу я, тут же плотно стискиваю челюсти, чтобы меня не вырвало.

– Оттолкни в сторону и просунь руку глубже. Найди вторую ногу. – Мать заламывает руки, отчаянно желая положить этому конец и похлопывая Изабеллу по спине, словно она – приболевшая собака.

– Нашла вторую ногу, – выговариваю я.

– Когда я тебе скажу, потянешь за обе ноги сразу, – приказывает она, затем делает шаг в сторону и берет в ладони лицо Изабеллы. – Как только ты почувствуешь приближение следующих схваток, ты должна будешь тужиться, – сказала она. – Изо всех сил.

– Я не могу, – всхлипывает Изабелла. – Не могу, мама! Я больше не могу!..

– Ты должна. Обязана. Скажи, когда начнутся схватки.

Наступает недолгая пауза, и Изабелла издает рычание и кричит, собрав последние силы:

– Сейчас! Началось!

– Тужься! – велит мать. Присутствовавшие в каюте женщины схватили ее за руки и стали тянуть, словно мы собирались разорвать ее пополам. Маргарита вкладывает между зубами Изабеллы деревянную ложку, и та, взвыв, закусывает ее.

– Тяни ребенка! – кричит мне мать. – Сейчас. Потихоньку. Тяни!

Я выполняю приказание, но, к своему ужасу, чувствую, как под моими пальцами что-то хрустнуло и поддалось.

– Нет! Сломался! Сломался!

– Тяни! Все равно тяни!

Я тяну, и на меня сначала выплескивается кровь, валятся сгустки вместе с дурно пахнущей жидкостью, и из Изабеллы появляются две маленькие ножки. Сестра заходится криком от боли и задыхается.

– Еще раз, – говорит мать. Ее голос звучит странно торжествующе, но меня происходящее пугает еще сильнее. – Почти закончили, Изабелла, осталось еще немного. Давай, как только наступят схватки.

Изабелла рычит и собирается с последними силами.

– Тяни, Энни! – приказывает мать, и я берусь за тонкие скользкие ножки и снова тяну, и наступает момент, когда мне кажется, что ничего не происходит, но потом я вижу, как появляется сначала одно плечо, потом другое, а потом Изабелла испускает истошный визг, когда идет голова. Я отчетливо вижу, как лопается ее плоть, будто бы ее тело состояло из алой и синей парчи, алая кровь и синие вены. Наконец выходит голова и скользкая пуповина. Я роняю ребенка на кровать, отворачиваюсь, и меня тошнит прямо на пол.

Корабль качает волна, мы все наклоняемся в такт морской качке, и мать, перебирая руками по краю кровати, доползает до ребенка, чтобы бережно укутать его в пеленки. Меня одолевает дрожь, я вытираю окровавленные руки о какую-то ветошь, вытираю рвоту с лица, но все это время я жду слов о том, что чудо все-таки случилось. Я жду первого крика, дарованного нам чудом. Однако в каюте царит тишина.

Изабелла тихонько стонет. Я вижу, что она исходит кровью, но никто не ухаживает за ее ранами. Мать тепло укутала ребенка. Одна из женщин поднимает взгляд, по ее улыбающемуся лицу текут слезы. Мы все ждем первого детского крика. Мы ждем. Чтобы улыбнулась мать.

Но измученное лицо матери так и остается серым и неподвижным.

– Это мальчик, – хрипло говорит она. Однако в ее голосе нет никакой радости, а уголки губ по-прежнему опущены вниз.

– Мальчик? – с надеждой переспрашиваю я.

– Да, мальчик. Только он мертв. Мертвый мальчик.

Матросы спускают паруса и размещают их на реях, чтобы подлатать. Королевскую кабину чистят и отмывают от крови Иззи и моей рвоты. Все говорят, что мы чудом остались живы в этом шторме, и обсуждают пережитый ими страх, когда увидели поднимающуюся из воды цепь на входе в порт Кале. Говорят, что только действия моего отца, бросившегося на штурвал, позволили развернуть корабль и что ни за что на свете не отправятся в подобное путешествие, только в случае крайней необходимости и только если за штурвалом будет отец. Они говорят, что он их спас. Но они больше никогда не возьмут женщину на борт, качают они головами. Тем более тех женщин, которых преследует ведьмин ветер. Они ликуют от того, что выжили, но все считают, что корабль был проклят из-за вступившей на его борт женщины и мертвого младенца. Они все верят в то, что корабль преследовал ведьмин ветер, вызванный королевой нам на страшную погибель. Где бы я ни появлялась на судне, все разговоры смолкали и повисала тишина. Они уверены, что раз ведьмин ветер преследовал нас, то он не оставит нас, пока не довершит свое черное дело. Во всех своих кошмарах они винят нас.