Машина памяти - Алексей Олин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мы уже тест проходили. На стереотипы мышления. Там в конце все должны были назвать цвет и инструмент. Называли «красный молоток». Я сказал: фиолетовый баян. А если с этого началось?
— Иронизируешь — это хорошо! Психически больные люди обычно не делают этого. А ты — здоров! Ошибся ты — так это со всяким бывает…
— Выпишите?
— И даже похлопочу, чтобы не травили на учебе! Но с окна по пьяни не прыгай, обещаешь? Даже из-за несчастной любви. Вечно у вас молодых: любовь и смерть, любовь и смерть. Обещаешь? Вот и чудненько, — психиатр потирает ладошки, как насекомое. — Тогда, до свидания?
— В смысле? До следующей госпитализации?
Он хохочет.
— Сплюнь три раза. Я у вас на старших курсах психиатрию буду вести! В этом смысле.
— Всего доброго.
Я выхожу за дверь, шагаю по больничному коридору. Тихий час. Ни души.
Прохожу мимо аквариума с хомячками. Пока я здесь был — один грызун успел сдохнуть. Его торжественно похоронили во дворе под тополем.
Я собираю сумку. Приезжают родители. Отец спокоен, мама — похудела, глаза запали. Я говорю, что хочу прогуляться. Мама начинает возражать. Папа нервно чешет переносицу. Я говорю: разве меня не выписали? Они дружно качают головами и решают со мной не спорить.
На выходе из больницы, на скамеечке — притулился Человек-Часы.
— Время не подскажешь?
Он подпрыгивает и поворачивается.
— Извините, — жалобно говорит он. — Часов не ношу. А моя машина памяти, — он стучит себя указательным пальцем, который словно дятел, в висок. — Сломалась. Обломился зубчик у шестеренки…
Кстати, сегодня суббота. Двадцать шестое апреля. Завтра — Пасха.
— Христос воскресе! — говорю. — Заранее…
— Воистину воскресе, — вздыхает Человек Без Часов, сует руку в карман засаленного халата и вынимает крашеное луковой шелухой куриное яйцо. — Внучка принесла. Это вот вам. На память. Счастья и успехов в работе!
— Спасибо, — я чувствую, как к горлу поднимается ком. — Большое спасибо!
Я ухожу, не оборачиваясь.
28
— Вам посылка! — говорит почтальон. — Здесь вот распишитесь…
— Мне?
— Больше месяца где-то болталась… извините…
Картонная коробка. Как из-под телевизора. Чья это? На лестнице — пусто. Я открываю коробку. Внутри — серпантиновый ком. Выгребаю весь серпантин и сваливаю его у ног. На дне коробки — аккуратно зашитый медвежонок Боло.
Слишком аккуратно зашитый. На лбу выступает холодный пот, по спине бегут мурашки. Схватив медвежонка, я несусь на кухню.
Родителей дома нет.
Вспарываю кухонным ножом брюхо Боло.
— Извини, друг!
В гнезде из ваты лежит миниатюрная диктофонная кассета.
29
МАШИНА ПАМЯТИ (ВАРИАНТ-1):Все идет по плану.
Я дергаю шнурок ночника: зажигается остроносая тридцативаттовая лампочка под абажуром. Свет на секунду ослепляет. Будильник, заведенный на 3:45, не издал обычного разрушающего психику звука — лишь воркнул невнятно; стрелка чиркнула по циферблату и замерла; молоточек неловко сдвинулся к металлической чашечке, да и уткнулся ей в бок, уперся квадратной головой.
Наступила тишина.
Я приложил руку к сердцу: не бьется. Одновременно окружающие предметы потеряли свой цвет — я оторопел — картинка из старенького черно-белого телевизора марки «Рекорд»! Книжка-раскраска, которая не раскрашена.
Отбрасываю одеяло, сажусь.
Лихорадочно, по привычке, начинаю складывать какие-то вещи в бэг. Заталкиваю штаны, теплый ручной вязки свитер из овечьей шерсти. Бабушкин подарок. И вдруг отчетливо понимаю: не-за-чем. Не понадобится мне это барахло. Больше не понадобится! К черту документы, кредитки, мобильники! Натягиваю вытертые джины, прожженную сигаретой серую трэшерскую футболку «Broken 1971», черную хлопчатобумажную куртку, вбиваю ноги в кеды, что были припрятаны под кроватью. Не замерзну, на термометре днем было: +16 °C.
Гашу ночник. Осторожно, на цыпочках, продвигаюсь в прихожую. Бац! Снова пошли часы: тик-так, тик-так, тик-так! Однако пять минут мы выкрали! И я спрятался в этих пяти минутах… вы пробовали отыскать потерянное время?
Мир, задержавший было дыхание, шумно выдыхает. Доносится храп отца из-за застекленной двери; журчание воды — на кухне кран неплотно закручен; гудение холодильника. Пахнет пельменями.
Я оборачиваюсь.
В моей постели продолжает лежать некое бесформенное чучело, мало на меня похожее, но родители, уверен, не сразу заметят подмену, прослужит до обеда — чучело послушно, оно полностью отвечает их требованиям к сыну.
Приоткрываю дверь. Спят.
— Прощайте, — тихо говорю я.
Мама сквозь сон бубнит что-то в ответ.
Я выполняю то, что было записано на диктофонной кассете.
Голосом Дианы.
В ночь с тридцатого апреля на первое мая я сбегаю из дома. В двадцать лет я решил сбежать из дома. Забавно, правда?! Скрипят половицы. Замок открывается с характерным щелканьем.
Я на лестничной площадке.
Кошак из квартиры напротив, смотрит выжидательно, оторвавшись от заботливо поставленного блюдечка с вареной рыбой. Драпануть что ли хочет?
— Киса, будьте паинькой!
— Мяу.
— Щас башку оторву.
— Мяу-мяу! — кошак срывается с места и несется вниз.
Спускаюсь. Жму домофонную кнопку, дверь с пиканьем отходит, зверь пулей вылетает наружу. Я втягиваю носом чистый весенний воздух. Звезды подмигивают, но небо, как молью побитое.
Настроение, словно в песне Jamiroquai: «Starchild». Я ускоряюсь.
Ноги сами знают дорогу. Ведут. Мимо общеобразовательной школы № 5, где когда-то учился, мимо спортивного поля, детского садика (им бы починить крыльцо избушки на курьих ножках!), клумбы, на которой уже проторнулись тюльпаны — я драл их охапками — ведь дармовые цветы! Дамы сердца были признательны…
Черно-белые голуби, вот пример невозмутимости, клюют зернышки.
Срезаю углы, игнорирую подземные переходы, потому что машин нет, людей нет. Лишь манекены в витринах магазинов. Пробегаю по поребрику, шлепаюсь в лужу, смеюсь. Я Ей верю.
Аллея Верности, как финишная прямая. Деревья по обеим сторонам. Я иду все быстрее. Раннее утро замечательно, если тебе не на работу. Звезды бледнеют.
Вот и вокзал. Точнее, два вокзала. Первый: автобусный, новый, со стеклянной крышей. Второй: древний, железнодорожный. Мне сюда. Монументальное здание с механическими часами, а не электронным табло, высокими потолками и просторным залом ожидания. Двери в два человеческих роста. Манекены раскорячились в разных позах на креслах. Я прохожу здание вокзала насквозь (в переносном смысле!), торопясь к седьмой платформе.
Там поезд с ностальгическим названием «Юность». К локомотиву прицеплен только один вагон. Неожиданно из кочегарки вываливается карлик в фиолетовом (цвет!) камзоле. На голове — цилиндр. На поясе — шпага. Он поднимает рупор и орет, ничуть не стесняясь быть услышанным:
— Эй, придурки! Производится посадка на поезд «Юность», который уходит с седьмой платформы. Билеты приобретать у меня! Время отправления: 5 минут!
— Здрасьте.
Карлик разворачивается ко мне и опять орет в рупор:
— Явился! Покупай билет!
— Простите, как вас по имени отчеству?
— Эва Куаци! — говорит карлик.
— Эвакуация?
Мне закладывает уши.
— Эва Куаци, придурок!!! — бесится он. — Покупай билет!
— Сколько стоит?
— Сто лет жизни!
О-па.
— Как бы, мне сказали прийти… но у меня столько нет, — оправдываюсь я.
— Безбилетник? — карлик бросает рупор на рельсы, кряхтит, пытаясь вытащить шпагу, которая ему явно великовата. — Защищайся! Кому говорят, защищайся! Ну-ка! Туше! Коли его, братки!
— Охренел? — говорю я, выставляя вперед руки. — Какие братки? Что за цирк? Мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит?
— Я объясню. Эва оставь его в покое, он со мной!
Карлик тут же перестает дергать клинок, учтиво приподнимает цилиндр.
— Ваше Слово — закон, моя Королева!
Королева?
Она хватает меня и тащит в вагон.
— Я выбрала традиционный способ транспортировки, — говорит Диана. — Поезд! Естественно, волшебный…
Диана изменилась. И фишка не в королевском наряде. Она стала старше: на лбу пролегла крохотная морщинка, голос стал более глубоким, проникновенным, взгляд — внимательным. А наряд! Раньше бы она фиг стала такое носить! А волосы, уложенные в королевскую прическу, украшенные диадемой…
Мы усаживаемся на мягких подушках в вагоне, которому позавидовали бы… да любой позавидовал бы. Бархат обивки, красное дерево, хрустальные люстры, шикарный стол, черная икра в вазочке, ковры — нога утопает по щиколотку.
Она фыркнула, наблюдая за моей реакцией:
— Извини, официоз! Я ж все-таки Королева, причем путешествующая! Мне и вуаль положена по этикету! — она вынимает из складок белоснежного платья трубку. Набивает, раскуривает. Выпускает дым через ноздри. — Уф! Наконец-то могу покурить по-человечески! Вересковая это, моя самая, самая…