Остров Свободы - Алекс Бор

- У меня нет сифилиса...

- Молчать, грязная кубинская шлюха!

-Сам ты... грязная немецкая свинья, - сквозь зубы процедила Марта.

И плюнула в немца, удачно попав ему в лицо.

-Что??? - взревел гансано. Он начал  шарить у пояса в поисках кобуры. Наконец непослушные пальцы нащупали пистолет, выхватили...

Грохнул выстрел...

И что-то светлое, похожее на яичный желток,  брызнуло на пол и стены.

Фиделя стошнило - прямо на сапоги одного из конвоиров. Тот не остался в долгу и от души врезал массивным кулаком по подбородку Фиделю. Неугомонное племя первобытных троглодитов снова застучало деревянными дубинами в мозгу Фиделя.

А осатаневший гансано, только что разнесший Марте голову из пистолета,  подскочил к Фиделю, схватил его за горло и принялся душить.

- Грязная кубинская свинья! Ты подохнешь, как бродячая собака! Смотри, что стало с твоей шлюхой! Теперь она не будет с тобой спать. И ты сам больше не сможешь спать с женщинами! Я отстрелю тебе твои поганые яйца! Нет, я раздавлю их сапогом и смешаю с мозгами твоей шлюхи! Ты будешь говорить, где находится штаб подполья?

Фидель даже при всем желании не смог бы сказать, где находится штаб подполья.

Дальнейшее Фидель помнил плохо. Его снова повалили на пол, и удары посыпались на него один за другим. Били кулаками, сапогами, какими-то палками. И тело превратилось в одну большую, как вселенная, боль.

Спасение пришло, когда тьма поглотила его сознание.

Наверное, сознание снова решило отделиться от тела и отправиться на прогулку.

Он смотрел на себя как бы со стороны и видел молодого импозантного  мужчину - лет тридцати-тридцати трех. Возраст Христа, пора свершений...

Он ехал на нагретой январским солнцем броне  танка. Впереди Повстанческой армии.

Он входил в Гавану - входил победителем. Разве мог он об этом мечтать всего пять лет назад, когда во главе смельчаков, готовых  на все, даже на смерть, высаживался с борта яхты  "Гранма"  на  восточное побережье Кубы, где горы Сьерра-Маэстра вплотную подступают к морю.

Он входил в Гавану...

Входил 1 января 1959 года. Начинался Новый год, который стал началом его триумфа.

Восторженные толпы кубинцев встречали его.

Встречали  радостными криками, как когда-то в Риме встречали триумфаторов....

Сознание все-таки решило вернуться в избитое тело. Но возвращалось оно очень медленно, словно бы даже нехотя, потому что уже было ясно, что это тело не приспособлено для жизни. А здесь, среди серых теней, немало тел, которые еще могут сгодиться лет этак на тридцать-сорок...

Но он вспомнил лицо Марты,  обезображенное побоями.

Вспомнил  вкус ее ласковых губ.

Сладкий вкус губ любимой женщины.

Вкус счастья и нежности...

Его ладони ощутили маленькую грудь девушки.

А глаза увидели череп, разлетающийся на части. И что-то янтарно-желтое на полу и стене.

- Марта, - прошептал он. - Марта...

Кажется, он бредил.

Но это означало только, что он решил вернуться...

7.

Когда он открыл глаза,  то увидел склоненную над собой седую голову незнакомого мужчины.

- Живой...-  услышал он. Но не знал, радоваться этим словам или огорчаться.

Тот, кого называли Фиделем, до сих пор  не знал, жив он или мертв,  в голове отбойными молотками стучали шахтеры, вгрызаясь в пустую горную породу. Они сменили племя голодных троглодитов, которым так и не удалось достать  из ловчей ямы мамонта, и они вымерли. Зато шахтеры работали так настойчиво, что казалось, что еще немного - и голова Фиделя  разлетится осколками пустой породы.

... Осколки черепа разлетаются от пистолетного выстрела...

Фидель вспомнил лицо Марты, и его вырвало.

Не было сил отвернуться от своей собственной вонючей блевотины, смешанной с кровью.

Старик, охая сел рядом.

- Марта - это твоя девушка? - участливо спросил он.

- Да... - прохрипел Фидель. - Ее убили...

Он не понимал, откуда у него находились силы не только жить, но и говорить.

Старик тяжело провел дрожащей  рукой по волосам Фиделя.

- Мою жену... Мою третью жену тоже звали Мартой. Я не знаю, что с ней стало, и жива ли она. Я так давно здесь сижу, что уже потерял счет дням. Я не знаю, что происходит в реальном мире. Мне не дают книг, мне запрещают писать. А я не могу не писать... Они сожгли мои книги...

-Вы... писатель?

- Да, когда-то я был писателем. Я писал книги. Наверное, это были хорошие книги... Но они ненавидят писателей. Они ненавидят книги. Они сломали мне правую руку, раздробили тисками пальцы. Мне сказали: "Ты больше никогда не будешь писать"... Тебя как зовут, парень?

- Фидель.

Он решил не скрывать свое настоящее имя. Теперь, когда не было Марты, а смерть могла показаться избавлением,  уроки Че уже не имели никакого значения.

- Хорошее имя, - улыбнулся старик. - В переводе на английский - "верный". А меня ты можешь звать Хэм. "Папа Хэм". Во всех кабаках Гаваны я был когда-то известен под этим именем. Слышал?

- Нет.

- Наверное, ты не ходил по кабакам, - усмехнулся Хэм.-  И книг моих ты тоже не читал?

- Не читал...

- Ничего, у тебя еще все впереди, сынок... еще прочитаешь... Скажи мне, Фиделито,  какое сегодня число?

- Сколько дней я уже здесь?

- Тебя привели позавчера.

- Значит, пятое июля...

Хэм заворочался в своем углу.

- Меня взяли сразу, как только пришли немцы. Я сижу здесь уже пять месяцев. Вначале они мне предлагали сотрудничество. Недоноски! Я ненавижу их Гитлера! Я ненавижу фашизм!... Та, парень, наверное, тоже ненавидишь этих уродов, раз составляешь мне компанию?

- Я был в подполье, - решил признаться Фидель.

Это было нарушением всех неписаных правил конспирации. Но Фидель не мог поступить иначе - он поверил этому незнакомому старику, писателю книг которого он никогда не читал - и, скорее всего, никогда не прочитает.

Потому что гестапо не выпускает живыми свои жертвы.

Фидель был молод и не хотел умирать.

Но выбора у него не было.

То есть выбор  был - раньше, еще до того, как он встретил Че. Он мог не пойти с ним, и  остался бы обывателем, которому все равно, кто у власти - немцы ли американцы или Батиста.

Обыватели живут своими мелкими житейскими радостями.

Обыватель - это от слова быть. То есть "жить". Обыватели просто хотят жить. И чтобы их никто не трогал.

И нет ничего плохого в желании жить. Просто жить,  не задумываясь о жизни.

Так живут 90 процентов людей.

Но Фидель не мог просто жить - когда в его стране хозяйничали чужеземцы.

И потому сделал свой выбор.  Тот же выбор, который сделали Че, Марта, сотни других молодых кубинцев.

Он пошел по дороге, которая не обещала спокойной жизни.

Дороге, которая и привела его в этот мрачный средневековый каземат...

И это был его сознательный выбор.

- Мы клеили листовки,  убивали немцев, - признался Фидель.

- Тоже дело, - улыбнулся Хэм. - Ты молодец,  парень! Когда я выйду отсюда, то обязательно напишу про тебя книгу. Потому что ты храбрый парень, ты настоящий мужчина. Мы еще посидим с торбой в баре, Фиделито, и выпьем стакан виски. А потом я напишу про тебя книгу. Когда Куба станет свободной. Когда Гитлеру выбьют все зубы. Да это будет великая книга! Я уже чувствую сюжет этой книги. Я уже придумал название для  книги. Моя первая книга, которая будет написана, когда кончится война, будет называться "Остров свободы". И она будет о свободных людях свободного острова, которые не смирились с гансанос...

Что-то толкнулось в голове Фиделя. Он вспомнил свой странный полусон-полузабытье.

Не сон даже - бред: где он входит в Гавану во  главе Повстанческой армии, и Батиста бежит в США. Наверное, что-то нарушилось в голове Фиделя от постоянных избиений,  ведь Батиста призвал кубинский народ к борьбе с гитлеровской оккупацией... зачем же его свергать? И каким образом он, Фидель, сумел возглавить целую армию?

Но размышлять  о таких пустяках было тяжело - голову раскалывали молоточки шахтеров. Но где-то в глубинах подсознания, где хранились отвалы пустой руды,  всплывали гордые слова -- "Остров свободы".

 И они отнюдь не были связаны с  освобождением Кубы от немецкой оккупации...

... Так стали называть Кубу,   когда ее президентом на долгие годы стал он, Фидель...

Не худощавый паренек с едва пробивающимися усиками, а тридцатитрехлетний мужчина, которого соратники называли "барбудо". "Бородатый"... Он носил бороду, которая спускалась по щекам к подбородку, вилась наподобие лианы.

И все, кто был с ним, носили такие бороды....

- ... но вначале я напишу другую книгу, - продолжал говорить старик, и Фидель не понимал, где он берет силы. - Я хочу подарить человечеству поэму, переведенную на язык прозы.  Эту книгу я придумал здесь, сидя в подвале с переломанными пальцами, избитый, но не сломленный. Эти подлецы думали, что я пойду им служить. Они думали, что можно купить или запугать Папу Хэма... Папу Хэма, который в одиночку выходил в море на своем "Пиларе". Чтобы выслеживать их подводные лодки. Они глупцы, эти немцы, раз думали, что могут сломить Папу Хэма... Они лишь могут убить меня, и мне кажется, что они скоро это сделают. Им просто надоест кормить старую развалину, от которой нет никакого проку. Да, они убьют меня, и я не напишу давно задуманную поэму о старике. О старике, который в одиночку противостоял морской стихии. Но я вижу эту книгу, как вижу тебя, мой мальчик. Будь у меня бумага, чернила и здоровые руки, я бы даже здесь писал эту книгу. Писал с утра и до вечера. Но эти звери не дадут мне написать ни строчки, пока я не присягну их Гитлеру. Но я никогда не присягну тому, кто вверг народы в мировую бойню. Я никогда не присягну шакалу. Я ненавижу этого усатого неудачника, который никогда не был настоящим мужчиной. Поэтому они убьют меня, Фиделито. Они убьют меня, и я никогда не напишу эту книгу. Книгу, которую мне хочется написать больше всего.  Но она уйдет в небытие вместе со мной... Я тебе не надоел, мой мальчик?