Остров Свободы - Алекс Бор

- Нет, - ответил Фидель, который внимательно слушал обреченного на смерть писателя. Шахтеры временно приостановили добычу руды в голове Фиделя и расположились на отдых. Так что голова у Фиделя сейчас была ясная, словно позади у него не было никаких испытаний. - Я вот вас слушаю, и мне кажется, что мы останемся живы, и вы напишете свою книгу...

- Тебе так только кажется... нас   обоих убьют. Мы не нужны Гитлеру. Извини, Фиделито,  ты еще очень юн, а я прожил на свете почти сорок четыре года.

- Извините, - сказал Фидель, - Вы показались мне стариком...

- Да, знакомство с подвалами гестапо не способствует сохранению и продлению молодости. Но мне именно сорок четыре года, и я видел жизнь. И знаю, что нас с тобой убьют. И ты в любой момент должен быть готов к смерти....

- Я готов к смерти, - спокойно, с достоинством,   ответил Фидель, и  это отнюдь не было рисовкой.

Однако старик, видимо, считал по-другому:

- Человек никогда не бывает готов к смерти. Смерть - это такая  гостья, которая всегда приходит не вовремя. - Старик улыбнулся разбитыми губами. Фидель, сам избитый, видел, с каким трудом давалась старику эта улыбка, больше похожая на усмешку. - Послушай меня,  мой мальчик. Ты воюешь с гансанос - значит, ты давно уже не мальчик, а мужчина. Не маленький мальчик, а отважный мужчина. Мужчина, который умеет самостоятельно отвечать за свои поступки...

"Я давно уже мужчина", - хотел гордо ответить Фидель, но благоразумно промолчал. На Кубе в порядке вещей хвастаться ранними победами на личном фронте, и Папаша Хэм в свое время, наверное, задрал ни одну юбку, но сейчас он говорил совсем  о другом, чем-то гораздо более важном, чем количество оприходованных тобой девиц, поэтому хвастаться было бы неприлично и стыдно. Так что Фидель счел нужным молчать и слушать. Тем более, что избитое тело ныло, как один гигантский больной зуб, а  голова болела, хотя уже не раскалывалась, как прежде. Приятно было лежать на холодном каменном полу, отдавая ему свою боль.

- Ты мужчина, а мужчина всегда должен быть готов к смерти. Смерть, мой мальчик - это единственная вещь, которой проверяется жизнь. Достойно прожить жизнь трудно, но еще труднее достойно умереть. Когда я был почти такой сопляк как ты, то есть мне едва стукнуло восемнадцать,  я добровольцем отправился на войну. На ту, первую германскую войну. Был шофером американского отряда Красного Креста, на итало-австрийском фронте. Подорвался на мине и едва не погиб. Несколько недель я валялся в госпитале,  находился между жизнью и смертью. Я страстно хотел жить - ведь я был так молод и неискушен... у меня   была только одна цель -  выжить. Выжить любой ценой. Но в один прекрасный миг я осознал, что жизнь перестанет иметь для меня какой бы то ни было смысл, если я стану беспомощным инвалидом, прикованным к кровати, которого будут из жалости кормить с  ложечки. И тогда я решил - если я по каким-то причинам не смогу жить полнокровной жизнью, не смогу быть полноценным человеком - то я не стану жить вообще. Я убью себя. Убью себя сам. Это будет поступок, достойный настоящего мужчины. И мне глубоко наплевать, что скажут потом по этому поводу с церковного амвона. Ни я сам, ни моя душа не хотим в рай, а ад... Ада хватает и в этой жизни, так что если туда угодит моя несчастная душа, ей, думаю,  там будет не так уж и плохо... - он усмехнулся.

И  опять ослабевший мозг Фиделя  посетило яркое, как молния, видение. На короткий миг он  снова ощутил себя 30-летним мужчиной.  И не просто мужчиной, а новым президентом страны, новым хозяином острова, который теперь действительно стал Островом Свободы. Перед Фиделем услужливые референты положили газету с непонятным названием "Гранма". На первой полосе газеты - портрет Папы Хэма. И черный заголовок: "2 июля 1961 года на своей вилле в штате Айдахо, покончил с собой..."

Фидель зажмурился, отгоняя видение, и едва слышно сказал:

- Мне почему-то кажется, что мы будем жить долго...

- Конечно, мой мальчик, - сразу отозвался Хэм. - Но лучше приготовиться к неизбежному. Поверь мне, Фиделито, когда пуля попадет тебе в голову, ты умрешь быстрее, чем успеешь осознать, что тебя уже нет на свете...

Новая вспышка в мозгу Фиделя - Марта. Осколки черепа, брызнувшие в разные стороны. Кровь и желтая слизь на стене...

Значит, его Марта умерла быстро. Без мучений...

Папа Хэм, когда ему опротивела жизнь,  тоже возжелал  быстрой смерти. И 2 июля 1961 года бесстрашно сунул дуло ружья себе в рот и нажал курок, совсем не думая о том, что кому-то придется оттирать стенку от разлетевшихся мозгов...

Фиделя передернуло. Если бы в желудке Фиделя было хоть что-нибудь, его бы вырвало. "Я схожу с ума, - со спокойной тревогой подумал Фидель. - Какой 1961 год? Сейчас идет только 1943... Или... Или это какая-то параллельная реальность, о которой говорила Марта, когда была жива? И действительно никакой оккупации не существует?"

- У меня какие-то странные видения, - сказал Фидель. - Представляете, - он попытался усмехнуться, - мне кажется. Что мне тридцать три года, и я захватил власть на этом острове.

О газете "Гранма" и 2 июля 1961 года Фидель почему-то решил умолчать. Хотя был уверен, что Папа Хэм сумеет ему все объяснить. Еще лучше, чем Марта....

- Ты просто честолюбив, мой мальчик, - с доброй усмешкой ответил Папа Хэм. -  Это скоро пройдет... А вообще жаль. Ты рожден под счастливой звездой, и если бы не война... Я уверен, что лет через двадцать я бы написал о тебе книгу...

- Вы напишете эту книгу! - с жаром ответил Фидель.

- Извини меня, мой мальчик, но я устал, - Фидель услышал тяжелый вздох. И в этом вздохе чувствовалась обреченность. - Разговор порядком утомил меня. Продолжим завтра, если будем живы...

8.

За ними пришли ранним утром, перед самым восходом солнца...

С обреченным скрипом отворилась металлическая дверь,  в темноту подвала, разгоняя по углам мягкий сумрак, который сочувственно окутывал тела узников, баюкая их раны,   стремительно ворвался яркий сноп безжалостного света.

Свет равнодушно выстреливал из узкого прямоугольника армейского фонаря, который держал в руке один из немцев.

Немецкие солдаты пинками и громкими криками подняли Папу Хэма и Фиделя на ноги. Хотя Фидель сильно ослабел от побоев,  тем не менее способность думать он  не утратил. Вернее было бы сказать так:  мысли и чувства существовали как бы отдельно от самого Фиделя и как бы катились по наезженной колее. "Почему они всегда кричат? - отрешенно подумал он - Как глупые пеликаны, которые не поделили добычу".

Немцы грубо схватила пленников под руки и повели их  наверх, подгоняя визгливыми криками "Шнель! Шнель!" и автоматными толчками в спину. Фидель, которому лишь к утру слегка удалось соснуть,  не понимал, зачем немцы так поступали - оба пленника были настолько слабы, что сами не могли идти. Их поддерживали под руки, как младенцев. Однако не так бережно.

Пленников вытащили из подвала, вывели из здания и повели какими-то переулками, вдоль обгорелых руин некогда богатых особняков, теперь разоренных и разграбленных. Фидель вспомнил особняк, в котором он сам жил до войны, и вздохнул.

Стояло раннее утро, город спал,   или делал вид, что спит. Если кто-то и был  свидетелем этого скорбного шествия, то постарался спрятаться как можно дальше, чтобы ненароком не стать его участником.

Солнце цвета спекшейся крови медленно поднималось над серым горизонтом.

Фидель не заметил, когда исчез Папа Хэм. Похоже, его повели другой дорогой. Или пристрелили еще при выходе из здания, ведь сам Папа Хэм был уверен, что утром его убьют. Фидель сейчас ни в чем не был уверен, но ему показалось, что он слышал глухой хлопок  выстрела, но оборачиваться не стал, потому что удовлетворить свое  любопытство не очень легко, когда тебя ведут куда-то, больно стиснув локти. А выстрелы в Гаване давно уже стали такими же привычными,  как крики чаек над входом в бухту, и на них уже перестали обращать внимание.  Страха смерти Фидель почему-то не испытывал - лишь пришло немного запоздалое  сожаление. Ему было жаль неоконченного разговора. Фидель не мог понять, почему немцы продержали Хэма в подвале несколько месяцев, а теперь вдруг поторопились разделаться с ним. Словно вчера он еще не был  опасен для немцев, а сегодня они вдруг поняли для себя что-то такое, что ускорило принятие решение. Наверное, "гансанос" всерьез испугались его невысказанных мыслей и ненаписанных книг.

Фиделя  грубо втолкнули в пустой дверной проем каких-то руин. Не удержавшись на израненных ногах, он упал на холодные камни посреди заросшего травой и кустарником внутреннего дворика-патио, и у него не было сил подняться.

Два немецких автоматчика остановились напротив Фиделя, у каменной стены. Стена была покрыта бурыми пятнами, похожими на следы крови, но это почему-то не испугало Фиделя. Странно, но он не верил в свою смерть. Умереть мог Папа Хэм, потому что был стар. Хотя любой человек лет пятидесяти - например, отец, - сказал бы Фиделю, что сорок четыре - это совсем не возраст смерти. Но Фидель больше года ничего не знал об отце, ему самому было всего восемнадцать, и насчет смерти у него было совсем другое мнение. Умереть можно и в восемнадцать лет - но это умрет какой-то другой человек, но никак не Фидель. По сути, Фидель сумел сохранить в своей душе детское отношение к смерти, хотя смерть давно уже ходила за ним по пятам, с того самого утра, как начались немецкие бомбардировки Гаваны. Тем не менее сейчас Фиделю  казалось, что он видит кошмарный, но тем не менее притягательный сон, который скоро должен кончится.