Остров Свободы - Алекс Бор

Фидель видел, как Эрнесто молча стиснул зубы - похоже, ему нечего было возразить. Однако ему на помощь пришла вторая девушка, белозубая пышнотелая негритянка лет восемнадцати.

- Ну и что из того, что он аргентинец? - проговорила она. - Быть аргентинцем не преступление. Не все же аргентинцы продались Гитлеру!

- Я говорю о другом, - возразил усатый. - Ты, Че, только не обижайся, но...

- Говори! - мягко, но властно потребовал Эрнесто, видя, что усатый замялся.

- Ты не кубинец, поэтому не можешь воспринимать боль Кубы так, как ее воспринимаем мы....

- Возможно, ты и прав, Энрике, но я так же, как и ты, ненавижу гансанос...

- А чем, все-таки, янки лучше Гитлера? - подал голос невысокий белобрысый паренек, больше похожий на скандинава, чем на кубинца,  который сидел на стуле в углу с какой-то увесистой книгой в руке - судя по всему, энциклопедией.

- Янки не убивают евреев, - ответил Эрнесто.

- Я мне лично глубоко наплевать на евреев, -  закричал усатый, снова вскакивая из-за стола. - Я кубинец, и хочу, чтобы моя страна была свободной. Свободной от всех - и от немцев, и от янки, и даже от евреев, если они приплывут сюда и захотят нас покорить. Куба - для кубинцев! Мы должны быть хозяевами острова!

- А вот тут ты не прав, Энрике, - возразил Эрнесто. - Нельзя быть счастливым, если кто-то рядом с тобой несчастен. Но даже если ты несчастлив, то всегда найдется тот, кто гораздо несчастнее тебя.

- Ты о чем? - удивленно вскинул брови усатый.

- О тех, кому хуже, чем нам, - сказал Эрнесто. - О тех же евреях, которых фашисты уничтожают в лагерях смерти по всей Европе...

- Европа далеко, - возразил Энрике.

- Ты ошибаешься, - ответил Эрнесто. - Европа вместе с нами. И мы - вместе с Европой. Вместе с Россией. Вместе с Америкой. Вместе со всеми, кто сейчас страдает под железным сапогом Третьего рейха. Вместе со всеми, кто борется сейчас с гитлеровским нашествием. Вместе с теми, кто гибнет в лагерях смерти...

- Ты слишком красиво говоришь, - скривился усатый. Похоже, здесь он был главным возмутителем спокойствия,  и, несомненно, хотел занять место лидера.

- Я не только говорю,  но и делаю, - сказал Эрнесто. - И никто из вас не может меня ни в чем упрекнуть...

Фидель внимательно  слушал перепалку своих новых товарищей, думая о том, как же могло случиться, что столь разные люди собрались вместе, ругаются, споря до хрипоты, и вместе с тем ведут общую борьбу. Борьбу за свободу...

До войны Фидель по несколько месяцев жил в Северо-Американских Штатах, в поместье отца, однако, как и большинство молодых кубинцев, не любил янки за их высокомерие и спесь, за стремление все и вся мерить своим собственным аршином. Не нравился Фиделю и Батиста,  угодливо выполнявший распоряжения своих северных хозяев.

Но вот на Кубу пришли немцы, и испытания, которые выпали на долю Фиделя - потеря отца и брата, трудовой лагерь,  полуголодное существование - заставили его по-новому взглянуть и на Батисту, и на янки. Фидель, что называется, испытал на своей шкуре, что такое немецкая теория "расового превосходства". Немцы не гноили кубинцев в концлагерях, как поляков и русских, не сжигали в печах крематориев, как евреев, однако смотрели свысока, давая понять, что они - люди второго сорта. А чернокожих вообще за людей не считали, однако о лагерях уничтожения, как в Европе, речи пока не шло. Правда, ходили слухи,  что оккупационные власти намереваются создать в Гаване гетто для негров. И будто бы выходить за пределы гетто можно будет только по специальным разрешениям.

Фидель ненавидел немцев сильнее, чем северо-американцев. В первую очередь - за их прямолинейность. Если янки управляли Кубой руками самих кубинцев,  то немцы, едва придя на остров, тут же назначили свою - немецкую - оккупационную администрацию, в которой не нашлось места даже их верным союзникам аргентинцам.

Кроме того, с первых же дней оккупации немцы занялись разграблением государственных музеев и частных коллекций, и это тоже было не по душе Фиделю, как и большинству кубинцев. Транспортные корабли увозили в Германию произведения искусства  четырех веков. Хотя, по большому счету, именно немцы спасли многие шедевры от уничтожения: ведь американцы бомбили кубинские города без разбора, и многие старинные картины  и предметы декоративно-прикладного искусства могли быть утрачены навсегда и безвозвратно...

Но все равно. Немцы были врагами - жестокими и коварными. А янки - союзниками. Но союзниками, скорее всего временными. Как сказали бы русские большевики - "попутчиками". Потому что, считал Фидель, когда кубинцы, вместе с американцами или без их помощи, прогонят с острова гансанос, они будут  должны вежливо попросить из страны и самих союзников.

Куба должна стать свободной страной, не зависимой от своего могущественного северного соседа. Куба должна стать Островом Свободы...

В этом Фидель был полностью согласен с усатым оппонентом Эрнесто.

... То был единственный раз, когда Фидель был свидетелем споров в штабе молодежного подполья. Да и самого Эрнесто, который теперь носил подпольную кличку Че, что в переводе с аргентинского диалекта испанского языка обозначало "Товарищ",  Фидель видел потом всего один раз, в городе, да и то не мог подойти, потому что должен был соблюдать правила конспирации.

Зато в его жизнь прочно вошла Марта...

Мысли  о Марте  заставили радостно забиться о сердце. Фидель явственно увидел голубые глаза девушки,  ощутил на своих губах сладкий вкус ее мягких, но уверенных губ. Теплая волна приятно разлилась по всему телу,  и Фидель сладко улыбнулся, представив себя рядом с Мартой... 

Поэтому, выныривая из темной утробы переулка, он не заметил двух патрульных, которые стояли у бакалейного магазинчика. На короткое мгновение Фидель ослеп от яркого, враждебного света. Фидель инстинктивно заслонил глаза рукой и подался назад, намереваясь, видимо,  нырнуть обратно в переулок и затеряться в лабиринте развалин и проходных дворов. Немцы в основном патрулировали центральные, расчищенные от развалин улицы,  не решаясь без особой нужды заходить в глубь пустых и безжизненных кварталов, где еще оставались неразобранные руины.

Однако спина Фиделя уперлась в острый угол холодной стены.

- Хальт! - пролаял обладатель яркого фонаря, и трескучая автоматическая очередь пронеслась над головой Фиделя.

Ноги Фиделя сделались ватными, и он сполз по стене и оказался на корточках. На голову и плечи посыпалась сбитая пулями  штукатурка.  

- Ком цу ми! - по-собачьи пролаял второй немец, покачивая автоматом у лица Фиделя.

Фидель попробовал подняться,  ему не хотелось, чтобы его пристрелили сидящего на мостовой, это было бы не совсем справедливо,  но ноги действительно были набиты ватой и отказывались подчиняться. Если бы не стена сзади него, Фидель  бы непременно упал...

- Кубано партизано, -  радостно осклабился немец, который держал Фиделя под прицелом бьющего из фонаря  яркого света. У Фиделя не было сил даже зажмуриться.

- Кубано партизано, -  с готовностью согласился второй немец. И гортанно засмеялся. Его смех тоже походил на сдавленный собачий лай.

В следующую секунду свет померк в глазах Фиделя, он перестал видеть и слышать, осталась лишь холодная, жгучая боль, заполнившая мозг - как морская волна, хлынувшая сквозь глубокую пробоину в корпусе судна, стремительно заполняет трюмы парусного корабля.

От удара прикладом по голове Фидель потерял сознание.

6.

Фидель пришел в себя оттого, что какой-то обросший рыжей шерстью детина, похожий на допотопного троглодита,  широко и радостно улыбаясь сквозь гнилые пеньки зубов, саданул его огромной дубиной по голове. При этом полуживое  сознание Фиделя,    которое ранее, видимо, было выбито из его головы той же дубиной, и до сей поры судорожно блуждало в каком-то полутемном пространстве, постоянно натыкаясь на предметы обстановки,  наконец-то увидело свет и рывком вернулось на привычное место. Так что Фидель был весьма признателен древнему троглодиту за пусть и весьма болезненный, но тем не менее действенный способ возвращения к реальности.

При этом у Фиделя не возникло никаких мыслей по поводу, где могло блуждать его сознание в то время, пока он сам спал,  почему его возвращают на законное место столь варварским способом, и почему, как только появился свет,  оно сразу нашло вместилище, которою требовалось заполнить, и почему оно заполнило именно эту вместилище, хотя, как успел заметить Фидель, вокруг него бродило немало таких же неприкаянных серых теней,  с трудом переставлявших ноги, словно после знакомства с лишней рюмкой текилы.

Все-таки удар дубиной по голове, выполненный, что называется, от души, с оттяжкой,  не есть самый гуманный способ возвращения от сна к бодрствованию.

 Тем более что, проснувшись, Фидель ощутил, что его голова раскалывается так, словно по ней действительно дважды саданули чем-то, похожим на дубину из каменного века. Да и жутко болело все тело. Ощущения были такими, словно по нему прошла без остановки целая рота солдат, предварительно уложив это самое тело на пыльный каменистый плац.