У нас была Великая Эпоха - Игорь Оськин

Через пару месяцев он все-таки определил для себя профессиональную нишу: разрабатывать систему сбора первичной информации – совместно с отделом технических средств. Стал ходить по цехам, вникать в формы документов – нарядов, маршрутных карт, накладных и т. п.

«Чем занимаюсь? После атомно – ракетного прошлого – копаюсь в приходных ордерах и складских карточках. Ладно, не корысти ради, а токмо волею пославшей мя Родины – не грех и в дерьме покопаться».

Как и положено в НИИ, было много разговоров на животрепещущие темы, захватывавшие зачастую большую часть рабочего времени.

Хорошо и много говорил Виктор Арцукевич, ведущий инженер по техническим средствам, первоклассный шахматист, в приятелях со многими знаменитостями. Организовал посиделки в «Астории» с шахматистом Корчным. Чемпион мира спел песни Высоцкого.

Очень интересно рассказывал Арцукевич о психиатрии, сам он лечил свою психику в институте Бехтерева, играл в футбол в команде психов против алкашей.

Витя сидит в кабинете Зверева, рассуждает о внутриинститутских интригах, о положении в стране и в мире, много курит, думает. Его разговоры занимательны, Колесов по приятельски сошелся с ним.

В это время институт остался без директора, первый директор ЛЭМа ушел обратно на свой завод, бросив на прощание: «интриги надоели».

Новый директор Бедняков пришел через полгода. Впоследствии секретарь парткома Марков рассказывал Колесову, как проходило назначение. В обкоме партии провели большую работу, отобрали лучшую кандидатуру, добавили резерв, представили первому секретарю Толстикову. Но тот сказал:

— У меня есть на примете человек.

Человеком оказался Бедняков, директор завода «Радиоприбор», который недавно руководил очередной комиссией, представил на заседании обкома хороший доклад, развесил яркие плакаты.

— Вот так решаются кадровые вопросы, — отметил Марков.

Бедняков противился назначению, он рассчитывал уйти на повышение в министерство, здесь он терял в зарплате. Ослушаться первого секретаря он не мог. Новому директору дали ученую надбавку, временно, до защиты диссертации.

Первые сведения о новом директоре выдал завлаб Розин, бывший заводчанин. Вилен Самуилович сохранил связи с заводскими товарищами, его родители, правоверные коммунисты (они дали ему истинно русское имя – сокращение от В.И.Ленин) тоже кое-что сообщили о новом директоре: суров и склонен к интригам.

— Кончилась эпоха кибернетики, началась эпоха кибенематики, — резюмировал Розин.

Начальники напряглись. На первой же встрече Бедняков потребовал избавиться от ненужных работников, балласта:

— Жалуетесь, что работать не с кем, а мер не принимаете. Да вы мне мелочь не подсовывайте, решайте по крупному.

Зверев, обычно спокойный и невозмутимый, разволновался:

— Слушай, Валя, может быть, Арцукевича уволим, сидит без дела, курит весь день.

Колесов растерялся: Витя их общий товарищ, свой парень. Пробормотал что-то невнятное.

Вероятно, предложение Беднякова было всего лишь воспитательной мерой, более он на нем не настаивал.

К Звереву вернулась уверенность в себе. «Мы специалисты, профессионалы», — чаще обычного говорил он, остальное, мол, нас не касается. Остальное – это, наверно, репрессии, которые не страшны специалистам.

Бедняков ознакомился с институтом и определился. Решил писать диссертацию. Выбор был невелик – больше всего кандидатов наук в «передовом» отделе. Опять же – уникальная система.

Заключили договор на разработку системы для завода «Радиоприбор». Исполнитель – отдел Зверева. Бедняков – главный конструктор: для диссертации нужен объект внедрения. Рейнер – главный разработчик системы (и диссертации).

Теперь Зверев вышел на большую дорогу. Очевидно, он был уверен в том, что только его научная квалификация и энергия могут вывести институт на вершину научно-технического прогресса.

Должность заместителя директора по научной работе занимал Еременко (ранее он был научным руководителем диссертации Зверева). Получив особый доступ к директору, Зверев поставил перед собой цель – снять Еременко с должности и занять его место.

Задача облегчалась тем, что Еременко очень любил науку и с детской наивностью верил в ее высокое предназначение. Отсюда родились два похожих на правду обвинения: в организационной беспомощности и научном фантазерстве. Зверев вел кампанию увлекательно и беззаботно. Руководящие инстанции сами должны были додуматься до необходимости укрепить научное руководство институтом.

Как-то Берман из соседнего отдела, частый партнер по трепу, принес Звереву сочиненную им остроумную балладу про Фому и про Ерему. Все дружно посмеялись. Зверев показал балладу начальству – пусть слышат глас народа.

Розин сказал Колесову, что он по своим заводским каналам прослышал о таких словах Беднякова:

— Поражаюсь, как Зверев съедает Еременко, думаю, как бы он потом за меня не взялся.

При этом Розин добавил:

— Ну уж это фиг ему…

В интригах участвовал Радий Гурков – начальник отдела, нештатный инструктор обкома партии, пышущий здоровьем и оптимизмом, эпикуреец, большой охотник до девиц. (В коридоре так знакомится с девицей: «Вас зовут Маша? А меня Радий Михайлович, но для вас я просто Радюсик»).

Трения претендентов быстро завершились мирным соглашением. Зверев убедил Гуркова, что при всей его опоре на обком, при отсутствии ученой степени трудно попасть в замы по науке. А вот имеется другая хорошая должность – главного инженера института. Место было занято Образцовым, основателем института, человеком, авторитетным в обкоме, с твердым характером. Свалить его труднее, чем Еременко, но главное – поставить задачу.

(Интересное переплетение судеб: в обкоме Гурков работал вместе с Рэдом Хохловым, школьным товарищем Колесова).

Вскоре Еременко был освобожден от должности, ушел в другой институт, а Зверев приказом Беднякова назначен исполняющим обязанности заместителя директора по науке. Для окончательного утверждения в такой должности требуется решение министерства и обкома.

Зверев пересел в руководящий кабинет, оставаясь в то же время начальником отдела. Теперь Колесов должен был фактически руководить отделом.

Арцукевич в то время подкреплял Зверева наверху, наслаждался общением с директором. В приватном разговоре с Колесовым он вдруг проникновенно произнес:

— Не могу объяснить словами, но чувствую всеми фибрами души: у меня с Бедняковым такое взаимопонимание, что мне кажется, я уверен – именно я буду у него первым человеком.

Колесов испугался – у Вити в глазах был тихий свет. Только что разговаривал нормальный, понимающий товарищ. И вдруг эта фраза – переход в мир иной.

А в отделе возникла конфликтная ситуация. Рейнер отошел от работ по «Светлане», этой темой стал руководить Волховер. Рейнер сам перебрасывал сотрудников со «Светланы» на бедняковскую тему. А по «Светлане» приближалась сдача системы заказчику.

Колесов забеспокоился, стал проявлять настойчивость, может быть, излишнюю. Очевидно, предыдущий удар, полученный от директора Павлова, не прошел бесследно: он боялся нового удара, опасался стать козлом отпущения. Действовал в меру своих знаний и своего характера. Коль скоро остался за начальника отдела, не бегай к Звереву по каждому вопросу, решай сам. Отменил несколько решений Рейнера по перемещению сотрудников.

Вскоре состоялся бунт. У Зверева собрались руководящие работники отдела и предъявили претензии Колесову.

Явный зачинщик – Арцукевич – говорил длинно, неумело, на повышенных эмоциях:

— Все плохо, низкий уровень руководства, в отделе не уважают Колесова. Когда он перед праздником сказал, что сотрудники обязаны придти на демонстрацию, иначе это будет расцениваться как неуважение к руководству отдела, то никто не пришел.

На демонстрацию и раньше не ходил никто кроме начальства, но факт подан вовремя.

— В отделе напряженная обстановка, — капризно говорил Рейнер, — отсутствует четкое руководство.

Осторожный Волховер высказался только об обстановке без претензий лично к ответчику.

Колесов: – Я отметаю все эти претензии, я не претендую на руководство отделом, пусть отдел возглавит Волховер, я буду работать под его началом.

Зверев ограничился примиряющим увещеванием.

В этот же день к концу работы подъехала жена Колесова. Он, находясь в потрясении, по дороге сказал ей о случившемся. На Невском их нагнали Зверев и Рейнер. Жена стала защищать его как наседка – он, мол, хороший, честный, порядочный и т. п. На Рейнера женщины, тем более приятной наружности, действуют умиротворяюще. Он ласково улыбался:

— Все будет хорошо.

Позднее Зверев вскользь заметил: Всё это штучки Арцукевича и частично Волховера, не стоит обращать внимания. Тебе с Волховером надо работать, как директор с главным инженером.