Мир, где тебя нет (СИ) - Дементьева Марина

Ускользает нечто важное. Нечто, неразрывно связанное с бывшей леди и бывшей же хранительницей. Вскоре она станет просто — бывшей.

Магистр покрутил кубок в длинных цепких пальцах. Витраж разлетелся не полностью, края грандиозной некогда картины, ненадёжно прогнувшись, задержались в рамах.

Изображённый на витраже ведьмак показался похож на Д`элавар. Высокий, черноволосый, темноглазый, с идеального рисунка чертами... Да нет же, глупость. Все красивые чем-то схожи. Это уродство отличается многообразием обличий.

Изображение искривилось, и безмятежное прежде лицо мага казалось исковеркано мукой. Неровные сколы, оставшиеся от изображения заката, окружали его кровавым ореолом.

Разверстая пропасть предгрозового неба отделяла ведьмака от светловолосой женщины — единственной, что осталась от той части картины, где были изображены спасённые от нечисти люди и существа. Тонкое лицо женщины по изначальному замыслу должно было выражать благодарность, но теперь хрупкая фигурка выглядела сиротливой в одиночестве. Грубый разлом прочертил границу между ней и младенцем, которого прежде она прижимала к груди, а теперь беспомощно протягивала к нему стеклянные руки.

Магистр залпом допил вино и сделал резкое движение кистью. Все трое: ведьмак, женщина и ребёнок обрушились в небо и соединились в сотню ярких осколков.

(Телларион. Год 990-й)

...Повинуясь жесту Магистра, Кейлус сдержанно поклонился и вышел. Даже по его удаляющейся спине отчётливо читалось облегчение от того, что аудиенция прекратилась, но Магистр, казалось, уже забыл о приспешнике, одном из последних. Он оцепенело смотрел в одну точку; глаза его расширились, белки покраснели от враз лопнувших капилляров, зрачки сделались размером с булавочную головку.

В следующий миг мужчина бросился бежать. Лисом, пытающимся обмануть загонщиков, он петлял по увядающей роскоши собственных покоев, пока, наконец, не забился, дрожа, под высокую кровать. Из-под пыльного бархата балдахина донёсся тоскливый вой смертельно напуганного зверя — то был величайший маг Предела.

Последовала недолгая возня, качнулись золотые кисти полога, и с четверенек упруго поднялся человек. Вот только глаза Магистра стали чёрными, как у ворона.

— Скоро, скоро!

В смехе его были и грай, и рык, и клёкот.

На Телларион опускались неспешные летние сумерки. На измождённом лице Магистра сухо блестели глаза — больные, воспалённые, но самые обычные, — карие. Расплёскивая чернила, маг писал и ожесточённо зачёркивал одни и те же строки.

В нервном почерке едва можно было разобрать: "...падёт роса кровавая..."

(Телларион. Лето 992-го)

Даже удивительно, как скоро обезлюдевшие города меняют своё обличье. С уходом ведьмаков из Теллариона будто выпустили кровь, и торжественный цвет его стен и строений теперь напоминал скорей о выбеленном суховеем остове, нежели о пригоршне перекатного жемчуга — образе, многажды воспетом поэтами.

Рассветные ворота были затворены, но не заперты и никем не охраняемы. Иленгар молча отворил створы, и одна из них сдвинулась не тотчас; заржавленные петли вскрикнули чаячьим голосом.

Улицы пусты. В некоторых домах угадывалось некое потаённое движение, тем более поспешное по мере приближения двоих ведьмаков. Демиан отпустил поводья, и Ворон ступал шагом, свесив гриву до самой мостовой, шумно втягивая ноздрями тревожный воздух. Повсюду — признаки запустения, мародёрства.

У Иленгара свело челюсти, так он стиснул зубы — высшее проявление эмоций, которое он себе позволил. Молодой ведьмак вполне отдавал себе отчёт в предосудительной магу несдержанности. Но видеть Телларион таким — всё равно что встретить покинутую мать в постигшем её несчастьи. Или нет в том сыновней вины? Разумом Илле понимал: у Демиана не было выбора. Зубы ныли.

Демиана же, казалось, не занимало ничто извне. Так привычный к седлу всадник соскальзывает в сон, доверясь своему коню. Но ведьмак не помышлял об отдыхе и не отстранялся от мира вокруг. Движением колен он поворотил Ворона с привычной дороги до замковых конюшен к периферии зажиточных кварталов, прежде чем Илле ощутил слабое дыхание рукотворного огня за нагромождением пустых, как выеденные скорлупки, домов.

Костёр развели на заднем дворе некогда богатого дома. Сложили из всего, что, по-видимому, составляло предметы роскоши обстановки и гордости хозяина. Сломанной костью распялился треснувший багет, картинное полотно уже скорчилось в пламени, и не разобрать, что было изображено на нём: приукрашенный ли образ хозяйки дома, почтенный ли предок хозяина, сюжет ли некоей баллады, услаждавшей взор заказчика.

Сладковатый дым источали дорогие породы дерева: этот буфет некогда обошёлся заказчику в круглую сумму. Но собравшиеся у неопрятного, густо сыпавшего искрами костра, — все сплошь мужчины — были далеки сейчас от оценки пущенных на топливо вещей. Их согнало к огню приземлённое желание: тепла, защиты, пищи. Кем бы ни были они во времена благоденствия Теллариона, теперь их не отличить от разбойников, промышлявших на большаке: все равно оборваны и грязны, лица чумазы от копотного жара.

Под прикрытием полы плаща Илле проверил, легко ли меч выходит из ножен, и покосился на Демиана, что возвышался надо всем сбродом на своём звероподобном скакуне.

Закопчёное лицо одного из бродяг раскололось красной щелью рта. Оборванец расплылся в кривозубой ухмылке и сделал вид, будто снимает несуществующую шапку. Его сосед, скривившись, будто у него враз заныли все дёсна, плюнул в костёр. И отскочил с проклятьями, когда в лицо ему метнуло пригоршню искр, изрядно опалив брови.

— А, господа ведьмаки. — Первый, оставив без внимания сыпавшего ругательствами товарища, шутовски приседал и пританцовывал на безопасном расстоянии от ощеренной морды Ворона. — У вас-то, поди, судари мои, тоже весь харч вышел. Просим, просим, пожалуйте до общего корыта. Отведайте, извольте-с, коли не побрезгуете, нашего деликатесу...

Илле с возрастающим отвращением всмотрелся в насаженную на обожжённую палку тушку — то ли крупная крыса, то ли мелкая кошка.

— Тупица, — хриплым басом пророкотал сидевший на некотором отдалении от костра грузный тип. Свет на него почти не падал, можно было различить лишь багровое от полнокровия пятно лица, заросшего пегим волосом по самые брови. — Они не из башни.

— И то верно, — визгливым по контрасту с угрюмцем голосом поддакнул дёрганый парень с маленькой, в кулачок, рожицей. — Не сойти мне с этого места, ежли зверюге, что, ей-ей, оттяпает тебе башку, Клёст, ещё нынче не задали хорошую меру овса. Эвон, бока лоснятся, отсель видать. А в замке не коню — блохе похарчиться нечем...

— И то верно, что мозгов в твоём котелке плещется не боле, чем у Клёста. На донце, "ей-ей", — желчно прогудел здоровяк. — И те скисли от конской вони. Али гляделки не отскрёб от навоза, раз не видишь дальше лошадиной морды?

К вящему удивлению Иленгара, Демиан негромко рассмеялся. Спешился и ответил на медвежье рукопожатие.

— Рад видеть тебя в добром здравии, мастер Крэд. Сочту эту встречу благим предзнаменованием.

— О как. — Трактирщик самую малость удивился. Пятернёй взлохматил бородищу. — Сам себя бы не признал в этакой образине. А я вас тотчас приметил, мэтр Демиан.

По другую сторону костра присвистнули, совсем по-разбойничьи.

— Оба-на! Это что же, сам господин северный Магистр к нашему огоньку припожаловал?

— Господин северный Магистр, — запросто подлаживаясь к просторечному говору, отвечал Дем, — припожаловал уладить кой-какие формальности.

— Хвала Хозяйке, — без ехидства, строго произнёс Крэд. Трактирщик и впрямь соображал живее прочих. — Дожили. Выкури ты эту сволочь из белой башни, парень. Загадили они её, выжечь потребно тот змеюшник. Да снеси башку главному кровососу, зажился он...

Тишина сменилась согласным рокотом. Демиан сумрачно смолчал. Когда он вновь поднял взгляд, в лице его была обычная уверенность.