Звучит повсюду голос мой - Азиза Джафарзаде

"Бедная женщина, и этот ее надует..." Поэт отошел, с сожалением покачав головой.

В самом конце Весовой площади два крестьянина, продавшие привезенный из села товар, собирают пустые мешки и хурджины, тот, кто помоложе, скатывает мешки рулоном и засовывает их стоймя в хурджин, тот, что постарше, сортирует закупленные в городе мелочи и тоже запихивает перевязанные тряпками сверточки в хурджин. Рядом с ними трется головой о землю облезлый осел. Земля без единой травинки, бесчисленным количеством ног и копыт превращенная в просеянную муку, покрывает пылью все вокруг. "Ээх!" - крестьяне разом подхватывают хурджины и укрепляют на ослиной спине. Осел, должно быть, голоден. Поклажа, прилаживаемая на спине животного, говорит о том, что скоро они покинут город. Осел фыркает. На минуту все исчезают в пыли.

- Слушай, - тот, что постарше, обращается к тому, что помоложе, - я буду называть, а ты считай. Я привез два мешка кизяка. Отдал их семье плотника Гулу. Получил за каждый мешок по два пятака, один пятак потратил на иголки, так? Один пятак - купил кишки и ливер, так? Один пятак на щербет. И один у меня остался... Правильно получается?

Сеид Азим не слышит ответа молодого крестьянина. "Беднягам трудно пересчитать копейки в одном двугривенном... Помогает только природная сообразительность. До каких же пор мой народ будет безграмотным и нищим? Разве можно так жить? А они живут... Их дети не должны быть такими несчастными и темными, их нужно научить отличать черное от белого... Если мне только суждено, если аллах позволит, сбудется моя мечта, и я открою школу!"

Базар шумит. Поэт ищет Джавада...

Базар... Каждый здесь найдет развлечение по своему вкусу. Один слушает шуточные и совсем не шуточные песенки Сироты Гусейна, распевающего с лотком на голове... Другой часами простаивает рядом с балагуром Джавадом, Джинном Джавадом...

Под огромной шелковицей в центре небольшой площади в конце Мануфактурных рядов испокон веку громоздятся валуны. На одном из них обычно сидит Бес Джавад, а вокруг него любопытствующие, сочувствующие. Слушай, коли охота, новые стихи, соленые частушки, только что рожденные анекдоты. Джавад оседлал камень, спиной прислонился к старой шелковице, сдвинул на затылок коричневую каракулевую папаху. Щегольская, из тонкой шерсти, чуха плотно облегает стройное тело, серебряный рисунчатый пояс с изящной пряжкой охватывает талию, бросаются в глаза башмаки с загнутыми носами. Джинн Джавад светловолос, светлоглаз, белолиц. Светлые глаза искрятся остроумием и весельем, таких глаз нет ни у кого, кроме Джавада. Набожные люди терпеть его не могут. Джавад, говорят они, в жизни не держал поста, не совершал намаза...

Остроумие Джавада помогает ему соревноваться с прославленными проповедниками, поэтому некоторые моллы, чтобы избавиться от опасного противника, задабривают его: "Если бы этот фокусник хоть раз в жизни совершил паломничество в святые места, то аллах обязательно поместил бы его в рай". На что Джинн Джавад однажды ответил: "Не бойся, братец, Джавад не оставит Ширван без Джавада".

Джавад из породы балагуров и острословов, народных хитрецов, шахских шутов, сельских заводил - распорядителей на свадьбах и различных торжествах. Смешные и злые прибаутки, анекдоты, присказки, памфлеты делаются достоянием шемахинцев благодаря памяти и вездесущности Джавада. К нему несутся вести со всех сторон. У него крепкая опора: он дружен с Махмудом-агой, Исмаил-беком и Рза-беком. Поэтому никому не приходит в голову его трогать. Джинн Джавад участник, а возможно, и организатор всех меджлисов шемахинской молодежи, стремящейся к образованию. Он заводила и на меджлисах. Однажды собравшиеся повели разговор о смерти, о конце света и страшном суде, о страхе перед смертью.

- Да, скажу я вам честно, страх перед смертью меня не покидает, признался друзьям Махмуд-ага.

- Я думал, что всех нас пугает больше всего день страшного суда, когда мы будем стоять перед лицом аллаха нагие, палимые жгучим солнцем, истекая потом... - пошутил Джавад. - И аллах будет читать по книгам нашей жизни наши прегрешения...

- Брось шутить, а ты сам разве не боишься?

Джавад закашлялся, но ответил:

- Нет, ага, разреши мне это доказать.

Махмуд-ага рассмеялся:

- Как ты можешь доказать?

- А вот докажу. - Джавад поднялся. - Прикажи, ага, пусть приготовят сковородку, масло и муку. Я один сейчас, ночью, пойду на кладбище и в одном из склепов разведу костер, на котором приготовлю поминальную халву, а потом вас угощу. Да, ага, не забудь сказать про сахар, его тоже кладут в халву. Пальчики оближете!

Гости дружно подхватили шутку и со смехом проводили Джавада. Он ушел.

- Этот Джавад - хитрец, сейчас отправится домой, заставит жену приготовить халву, а потом расскажет, что готовил ее на кладбище, - говорит кто-то из молодых. - Эта бестия самому шайтану возьмется шапку шить.

Тогда все решают самолично проверить Джавада. Несколько храбрецов, завернувшись в простыни, следом за ним бегут на кладбище. И что же?

Джавад, собрав сучья и щепки, развел костер в мавзолее на кладбище "Семь куполов". Приятный аромат поджаренной муки ударяет в нос пришедшим, только этот необычный запах делает пребывание на кладбище не таким грустным, как обычно. Один из парней, засучив рукав до локтя, обматывает руку простыней и просовывает в приоткрытую дверь мавзолея. Джавад невозмутимо кладет в протянутую руку "мертвеца" ложку поджаренной муки, "мертвец" стремительно отдергивает руку и сбрасывает на землю горячую муку, снова протягивает, Джавад хладнокровно снова насыпает; когда рука появляется в третий раз, Джавад, стукнув по ней горячей ложкой, говорит:

- О любезный покойник! Если я все раздам мертвым, что я отнесу живым?

"Мертвецы" ответили громким смехом. Предводительствуемые Джавадом, который нес полную сковороду халвы, молодые люди вернулись на меджлис к Махмуду-аге, вовсю превознося храбрость Джавада...

Такие шутки давно не в чести у самого Джавада, только слава о былом молодечестве передается из уст в уста. Сейчас больше всего его увлекают злые, язвительные стихи, особенно эпиграммы Сеида Азима. При виде гордо шествующего по Базару квартального, недавно получившего за заслуги перед царским правительством бекский титул, Джинн Джавад громко произносит:

- О аллах, не лишай нас этого квартального! Квартальный сердится и хватается рукой за шашку, висящую у него на поясе:

- Смотри, Джавад, раскрой свои уши... Скажи своему лжесеиду, пусть от меня отстанет, не то вам обоим шутки надо мной дорого будут стоить!

- Отчего, господин квартальный? Я ведь молился аллаху за ваше здоровье...

Увидев, что стоящие толпой "бездельники" навострили уши, квартальный решил не продолжать ненужные разглагольствования:

- Знаю я тебя, знаю твои молитвы... Лжесеид, сукин сын...

Большинство людей знает, кого ругает квартальный. Нарастает веселье:

- ... Стрела попала прямо в цель, оказывается...

- Детка, здесь Ширван, здесь каждый хорошо знает, на какой свист ему откликаться...

- Да буду я жертвой его великого предка, как сказано!

- Здорово он насолил квартальному...

... Когда Сеид Азим подошел к собравшимся под шелковицей, уже весь город знал о происшествии в квартале Чужаков. Ревнители скромности и чистоты нравов, богомольные бакалейщики и мануфактурщики радовались, что разорено "гнездо разврата".

- Так должно было случиться... Это наказание аллаха... Так кончит каждый, кто сводит молодежь с праведного пути!

- Да буду я жертвой тех рук, кому бы они ни принадлежали, хорошо сделали, пусть сам аллах одобрит их деяния!

Исчезновение Соны объясняли так: наверно, разбойники увезли ее в горы. Туда ей и дорога! Будь проклят танцовщик проклятый и на том свете!

- Эй, наказание он на этом свете получил. Аллах же не ворон, чтобы глаза выклевывать...

Увидев поэта, Джавад поднялся ему навстречу. Беседа прервалась на интересном месте, поэтому многие с недоумением посмотрели, к кому подошел Джавад. Те, кто знал поэта, степенно здоровались и уходили, другие любопытствовали: кто это?

- Как, ты не знаешь? Это же Ага! Это его стихи взбесили квартального.

У спросившего заблестели глаза, ему еще не приходилось видеть молодого поэта, которого многие шемахинцы уважительно называли просто "Ага"...

Сеид Азим старался ничем не обнаружить своей осведомленности и заинтересованности в слухах о происшедшем нынешней ночью. Он сердечно поздоровался с Джавадом:

- Как поживаешь, дорогой?

- Слава аллаху, а как ты, Ага?

- Твоими молитвами... Что нового в мире?

- Танцовщик Адиль отправился в миры иные...

- Да, я услышал только что...

- Аллаху виднее, само собой, кого наградить - отправить в рай, кого наказать адом. - В голосе Джавада отчетливо слышалась не свойственная ему обычно печаль. - А Сону жалко...

- А с ней что?

- Бесследно исчезла. Нет никого, кто бы видел ее... Как жалко, Ага! Она была истинной царицей ширванских чанги! Неужто никому на свете не удастся больше насладиться ее танцем?