Звучит повсюду голос мой - Азиза Джафарзаде

Мы еще ни разу не видели такого большого дома, вернее сказать, бекская усадьба состояла из нескольких каменных построек. Нас провели к госпоже. Она лежала на высокой пышной постели, в глазах было страдание. Внимательно оглядев меня и маму, ханум сказала:

"Видно, вы очень устали... Откуда вы и что вас сюда привело?"

Мама подробно рассказала, что с нами произошло. Ее ответ, наверное, удовлетворил любопытство госпожи.

"Аллаху было угодно, чтобы вы пришли сюда... Что ж, оставайтесь. Я посмотрю, как ты работаешь, если останусь довольна, тебе здесь будет неплохо".

Обретшая надежду мама была согласна на любую работу. Неужели мы не будем скитаться! Неужели не будем голодать! Неужели придет конец нашим страданиям!

Болезнь Сельбибеим, как звали госпожу, пряталась в ее крови, наверно. В бедре у нее была непроходящая гнойная рана, глубокая как колодец. Специальными тампонами, впитывающими гной, ежедневно по нескольку раз очищали рану В эти минуты несчастная Сельбибеим покрывалась холодным потом, от боли она сжимала зубы и стонала. Боль приводила больную в изнеможение, заставляла ее целые дни проводить в постели, никуда не выходить и ничего не делать. Изредка она появлялась во дворе собственного дома, держась за стену. Крошечный отрезок пути отнимал у нее много сил. Совершив этот переход, она валилась с ног от усталости.

Служанки не держались в доме бека. Брезгливость к неизвестной болезни была сильнее желания заработать. Только мы радовались, что нашли место.

Бек редко бывал дома. Говорили, что богатства бекского дома принадлежат госпоже. В первое время после замужества Сельбибеим молодые жили очень хорошо. Потом у госпожи на ноге появился маленький прыщик, он рос, превращаясь сначала в фурункул, потом в рану, которая не заживала, все разрастаясь и разрастаясь... Отвращение заставляло бека все время убегать из собственного дома. Детей у них не было, поэтому бек мог оставить госпожу... Но богатство жены удерживало его от этого шага. После ее смерти он надеялся завладеть состоянием. Да еще родной брат Сельбибеим в Шемахе находился на царской службе, с ним приходилось считаться...

Вся работа в доме свалилась на нас с мамой. Мама готовила и доставляла еду пастухам, слугам и работникам. Специально варила любимые блюда для Сельбибеим. Мы вместе с мамой убирали в доме, прислуживали гостям, мама стирала вещи госпожи и пекла для нее в специальной глиняной печи - тендыре хлеб. К вечеру моя бедная мама так уставала, что валилась с ног. Во сне постанывала и охала. Но наяву никогда не жаловалась: "Что же делать, детка, хозяин любит, чтобы работник не ленился; я все вынесу, лишь бы ты была сыта". Прижав меня к груди, она вытягивалась на постели и молча, не мигая, глядела в потолок. Иногда она мечтала, и я вместе с ней: "Аллах всемогущий вылечит Сельбибеим, нога наша для нее окажется легкая, она на радостях даст нам немного денег, и вернемся мы в наше село, приведем в порядок дом, будем жить под своей крышей. Участок наш засеем... - Ты очень любишь наше село, Сона?"

"Да, мама, но и здесь неплохо..."

"Лучше дома места нет. Здесь хоть и неплохо, но чужбина, далеко от родного края... Но, слава аллаху, ты теперь сыта, одета".

Сельбибеим отдала нам свои старые платья, и мама перешила их для себя и для меня. Мы отправились с ней стирать на речку ковры. Захватили казан, разложили костер, и когда вода согрелась, мама искупала меня, а потом вымылась сама. Теперь мы были люди как люди. У нас был заработанный кусок хлеба, крыша над головой и работа. Мы старались не думать о страшной болезни госпожи, чтобы не вызывать лишний раз у себя приступов тошноты...

Сельбибеим хотела, чтобы я прислуживала ей, когда она перевязывает и очищает тампонами свою рану. Я держала полотенце и кувшин с водой, пока она тампонами промокала гной из раны, потом поливала над медным тазом на руки водой из кувшина и подавала полотенце. После перевязки госпожа давала распоряжения по хозяйству, она хотела сама разделить на части свежее мясо, принесенное на этот день пастухами, не доверяя никому эту работу. Мама держала поднос, а Сельбибеим руками, которыми недавно держала тампоны, резала мясо на куски. От тошноты у нас с мамой кружилась голова. Госпожа уставала от малейшей работы, а с мясом возилась с большим наслаждением...

Только через три недели хозяин вернулся из поездки, и мы впервые увидели его. Я разжигала во дворе хворост для выпечки чурека, и тут он увидел меня:

"Так, это чей щенок?"

Один из слуг ответил:

"Беим наняла новую служанку, ее дочка..."

Бек расхохотался:

"Так, значит, беим купила ослицу с осленком?"

Бек вошел в дом. Что он сказал, когда увидел в комнатах маму, я не знаю, но разъезды его по городам и селам сократились. Нельзя сказать, что он совершенно перестал отлучаться, но теперь он уезжал на очень короткое время. В жаркие дни его можно было увидеть в садовой беседке; в послеобеденное время полуголый, развалившись на тюфяках в угловой комнате, удаленной от комнаты Сельбибеим длинной анфиладой других, он требовал чай, фрукты и кальян. Почесывая волосатую грудь, рано поседевший, он не спускал глаз с мамы, пока мы с ней приносили и убирали требуемые вещи. Мама была очень напугана. По ночам она крепко прижимала меня к себе и шептала: "Аллах, аллах, ты сам помоги нам!"

Вначале я ничего не понимала, но прошло немного времени, и у меня открылись глаза. Сельбибеим резко изменила свое отношение ко мне, бросала злые, рассерженные взгляды на маму. Я была деревенским ребенком, который во многих вещах более сведущ, чем городской, притом страдания обострили мою восприимчивость. По некоторым репликам дворовых людей я поняла, в чем дело. Я боялась за маму. Неужели нам придется сняться с насиженного места? Снова в холод и голод...

Однажды ночью то, чего мы опасались с мамой, произошло. До полуночи было еще далеко, мы только забылись беспокойным сном. Внезапно я почувствовала, как одеяло, укутывающее нас с мамой, кто-то сдернул. Я в ужасе раскрыла глаза и еще теснее прижалась к матери. Над нами слышалось тяжелое сопение хозяина. Я громко закричала: "Мама!"

"Молчи, сучье племя!" - Он отшвырнул меня с постели.

"Ага, да буду я твоей пленницей, не делай меня несчастной! Не отбирай у меня кусок хлеба! Именем аллаха заклинаю тебя, не делай так, чтобы меня выгнали! Пусти меня, опомнись, Сельбибеим вправе будет бросить меня на съедение псу. У меня ребенок, отпусти меня! Я заберу ребенка и уйду!"

"Молчи!"

Но было уже поздно. Мой невольный крик, мольбы матери разбудили госпожу. Превозмогая боль, она вышла во двор и открыла дверь флигелька, где мы жили. Внезапно в дверях показалась тень, это была она! Сельбибеим, медленно приблизившись, с трудом проговорила, едва держась от слабости на ногах:

"Алсафтар-бек! До чего ты докатился, если не стесняешься на моих глазах уличную бродяжку себе парой делать! Неблагодарный, зачем мой дом оскверняешь, имя мое позоришь? Или тебе шемахинских чанги мало? На моих глазах..."

Хозяин поднялся с постели. "Чтоб ты ослепла!" - хлопнул он дверью.

Стон и вопли Сельбибеим до сих пор звучат в моих ушах:

"Ах ты, нищенка проклятая, отъелась на моих хлебах, а теперь бесишься с жиру, беку зазывно подмигиваешь, на мою постель заришься?"

"Беим, клянусь аллахом..."

"Аллах накажет тебя, негодяйка, вставай, убирайся из моего дома!.."

С этими словами Сельбибеим схватила с подоконника кувшин и, размахнувшись обеими руками, бросила в маму. Кувшин попал в голову матери. От стыда, горя и боли мама плакала, и я вместе с ней. С трудом поднявшись с постели, мама вышла за дверь, я прошмыгнула мимо госпожи следом за ней.

Мы ступили на проезжую дорогу в полной темноте. Наше будущее было так же темно, как эта безлунная ночь.

Сона замолчала, будто не в силах продолжить воспоминание о той темной ночи...

Минасолтан искренно переживала вместе с Соной.

- Что же дальше?

Сона очнулась от тяжких дум...

- Дальше... Что было дальше, пусть аллах не покажет даже заклятому врагу... Страх встретить по дороге волков заставил нас остановиться на окраине села, у последних домов. Чуть рассвело, я сняла немного паутины из-под низкой крыши амбара, и мама приложила к кровавой ссадине на голове, которую оставил тяжелый кувшин. Мы удивлялись тому, что рана не слишком глубока, могло быть хуже. Я перевязала рану головным платком, маме стало как будто легче.

Уже на дороге нас нагнал небольшой караван кочевников. Мы примкнули к кочевью и вместе с ним пришли в Шемаху. Кочевники скоро покинули город, а мы с мамой, у которой страшно воспалилась рана, жили во дворе Джума-мечети. Днем мы побирались на Базаре, а ночью прятались во дворе мечети. По ночам мама горела в жару. День за днем ей становилось все хуже и хуже, кровь отлила от лица, губы запеклись, глаза окружили огромные черные круги. Рана ее очень беспокоила. Мама таяла просто на глазах, как льдинка на солнце. Кожа обтянула скулы, лицо потемнело и ссохлось, я с трудом водила ее, она стала похожа на древнюю старуху. Теперь мы уже не могли обойти Базар с просьбой о милостыне, у мамы не было сил...