Звучит повсюду голос мой - Азиза Джафарзаде

... Сона перелистывала страницы своей жизни в доме Адиля. Она попала к нему в дом в переломное время, когда он только начинал учить детей. В первые дни своего пребывания в новом месте Сона молча наблюдала за уроками, которые чередовались выступлениями. Адиль не неволил девочку. Она сначала стеснялась чужих людей, терялась. Чуткая к прекрасному, она постепенно подпала под власть музыки и незаметно подключилась к остальным ученицам. Очень скоро и Адиль и музыканты поняли, что перед ними талант, самородок. Маленькая девочка, только недавно научившаяся двигаться под музыку, танцевала с таким самозабвением, что не видела окружающих. Ее движения сливались с музыкой, точно передавая малейшие оттенки и переливы музыки. Худенькое личико освещалось каким-то внутренним светом. Все понимали, что в будущем ее ждет большой успех. Она освоила все тонкости танца; Адиль диву давался, откуда она знает то, что ему неведомо. Иногда, рассердившись, он кричал на других девочек:

- Ты слепая? Маленькая девочка понятливей тебя.

Адиль не стал менять имя Соны. Сона - лебедушка, пусть остается со своим именем. Время шло. Год от года Сона становилась все красивее. Теперь уже никому в голову бы не пришло называть ее "цыпленком". Она превратилась в украшение шемахинских меджлисов, свадеб и вечеринок. Ее танцы приносили наибольший доход Адилю...

Сона, задумавшись, умолкла. Минасолтан сочувственно покачала головой, а в душе подумала: "Бедное дитя! Сколько горя выпало на ее долю!.. Лучше бы она умерла вместе с матерью... О аллах, что я говорю! Все в твоей власти!"

Когда Сеид Азим вместе с матерью Минасолтан вернулся из Дагестана в Шемаху, Сона уже покорила всех красотой и танцами. Слава о Соне пошла по свету, когда она в первый раз появилась на только что открытых музыкальных вечерах Махмуда-аги. Все присутствующие затаив дыхание восхищенно смотрели на нее. Махмуд-ага оберегал девушку от грязных посягательств и предложений, щадил ее гордость и талант.

В наступившей тишине слышалось тяжелое дыхание Соны. Минасолтан поднялась, чтобы разогреть чай. Через минуту она вернулась в комнату, чтобы слушать дальше печальный рассказ.

- Больше всего я страдала оттого, что нас никогда не пускали на траурные посиделки, куда приходят поплакать знакомые и незнакомые, родные и чужие. Похороны и поминки заставляют людей вспоминать не только покойного, но и собственную жизнь, объединяют людей в горе. Мне казалось, что если я приду и поплачу вместе со всеми, то люди не будут так чуждаться меня. Но для всех я хуже паршивой собаки... Однажды от обиды я чуть не сошла с ума. Нас повезли на свадьбу. Мы много танцевали. Утомившись, я прошла в боковую от зала комнату, чтобы отдохнуть. Молодые женщины и девушки с любопытством разглядывали меня, но не заговаривали. Я присела, но девушки не приближались ко мне. В комнате кроме молодежи находилась очень красивая статная женщина средних лет, она наклонилась к одной из вошедших вслед за мной и тихо спросила: "Кто это?" Девушка тихонько сказала: "Чанги". При этом слове красавица быстро прикрыла лицо шалью. Будто в комнату вошел посторонний мужчина. Она отшатнулась от меня как от заразы! От чумы! Лучше бы я умерла, чем испытать такое... Я отказалась от принесенной мне еды и снова вернулась в комнату для гостей. Не помню, как я танцевала в тот вечер, все для меня подернулось черным туманом. И теперь еще помню полный страха и презрения взгляд той женщины...

- За что такие страдания тебе, бедняжка?..

Когда Минасолтан вошла к Соне с подносом, девушка спала. Опустив обессиленную голову на мутаку, она забылась беспокойным сном.

- Бедняжка... Как ты страдала...

"Бедняжка" - так теперь в душе Минасолтан называла Сону. Она с присущей только матерям осторожностью тихонько притворила дверь и унесла чайный поднос. "Пусть вздремнет немножко, глаза передохнут от слез... Есть аллах, есть и его милость, а до тех пор мой дорогой сынок что-нибудь придумает, аллах подскажет!... Если случается пережить подряд пять темных дней, то придут и подряд пять светлых дней тоже... Может быть, аллах милостивый простит бедняжке ее грехи, она даст зарок и вернется на путь праведный..."

Мысли бежали одна за другой, а руки Минасолтан проворно заворачивали в нежные виноградные листья мясной фарш. Долма - голубцы в виноградных листьях - любимое блюдо Сеида Азима. Надо еще успеть к его приходу растереть чеснок с простоквашей, чтобы полить готовую долму.

Уже смеркалось, когда Сеид Азим вернулся домой. Едва переступив порог, он понял, что атмосфера в доме совершенно изменилась. Он почувствовал перемены в голосе матери.

- Ну, как, мама, никто не приходил?

- Нет, детка, никто не приходил. К счастью, сегодня даже не стучали в нашу дверь...

Крепко обняв мать за плечи, Сеид Азим улыбнулся:

- Кто же станет стучать в дверь, мамочка, если на ней висит замок?

- Что ты говоришь, сынок, а я удивляюсь...

- Как твоя гостья?

Женщина озабоченно зашептала:

- Тише, детка, бедняжка все мне рассказала... Несчастная сиротка! Будь проклят Адиль, кара его настигла, чему учил бедных детей! Даже шайтан от него отвернулся, вовремя отправил его на тот свет. Одинокую сиротку приобщил к делам негодным... А у тебя, сынок, какие новости?

- Во-первых, дорогая, никто не знает, что Сона скрывается в городе, Сеид успокоил мать. - Во-вторых, мне удалось переговорить с Махмудом-агой. Ночью, когда все отойдут ко сну, к нам заедет мельник Махмуда-аги молоканин Василий - будто бы за зерном для помола. Между мешками в его закрытом фургоне мы с тобой спрячем Сону, а молоканин вывезет ее из города.

- Куда?

- Друг Махмуда-аги Алияр-бек владеет землями на берегу Ахсу. Махмудтага посылает Сону в имение бека в селение Арабчелтыкчи, в своем письме он просит бека взять ее в служанки.

- Да будут деяния Махмуда-аги угодны аллаху! - обрадовалась Минасолтан.

... Ночью Сона покинула дом Сеида Азима. На прощанье Минасолтан укутала девушку своей толстой шерстяной шалью:

- Счастливого пути, детка, да будешь ты оберегаема аллахом, забудь все, что с тобой было, живи праведно, и аллах тебе поможет!

Молоканин Василий торопил: нужно поскорее покинуть город и до наступления утра переправиться через опасный Ахсунский перевал.

Сона прижимала руки к груди, локтями и спиной упираясь в мешки с зерном. Из дома поэта она увозила две газели, засохшую розу и теплоту ласки его матери.

До полудня еще было далеко. Минасолтан чистила овощи, ожидая сына, который отправился к мяснику за свежим мясом. Услышав стук, она поспешила к воротам, но вместо сына увидела жену Гаджи Асада Бирджа-ханум.

Печальная и озабоченная Бирджа-ханум молча вошла в дом.

Минасолтан, зная о творящихся в доме Закрытого делах, засуетилась, встречая гостью:

- Добро пожаловать, сестрица Бирджа! Милости прошу, проходи, садись... Как твой сынок Тарлан себя чувствует? Я слышала о его нездоровье...

Бирджа-ханум откинула чадру на плечи.

- Спасибо, Минасолтан, да сохранит аллах твое дитя... - Глаза Бирджа-ханум наполнились слезами. - Тарлан был немного нездоров, теперь с божьей помощью поправляется...

- Да сбудется с помощью аллаха!.. Как Гаджи? - Минасолтан протянула руку, желая забрать у гостьи ее чадру.

- Не трудись, Минасолтан, мальчик мой дома один, я бы не хотела задерживаться... А Гаджи... С ним все в порядке... Ты, наверное, слышала о моих делах, сестра?..

- Слышала... Что можно сделать, он отец...

- Такого отца пусть сам аллах заставит отвечать за содеянное... Довел ребенка до такого состояния, боюсь, не лишился бы рассудка. Дорогая Минасолтан, я со своим горем к тебе пришла, может, поможет моему сыну молитвенный коврик вашей семьи? Сама на нем помолюсь и сына заставлю... Думаю, от испуга с ним беда приключилась. Да буду я жертвой предка твоего сына! Закажу у моллы молитву в его честь... Милосердия у твоих дверей прошу к моему сыночку, Минасолтан! На отца он обижен, но ты не осуждай его за это...

Минасолтан вздрогнула от негодования:

- Что ты говоришь, сестрица Бирджа, не стыдно тебе? У кого язык повернется проклянуть такого парня, как ага Тарлан? Аллах тому человеку язык иссушит... Ему и так досталось.

Бирджа-ханум, опустив голову, тихо произнесла:

- Правда в твоих словах, сестра, большая беда моего сына настигла... Не так обидно, если бы вражеская рука причинила ему боль... Родной отец! Чтоб руки у него отсохли!.. Аллах не должен мой стон оставить без ответа... С чем сравнить муки матери, не могущей помочь своему ребенку... Мой бедный сыночек не ест, не пьет, только слезы ручьем... Я не могла добиться от него слова, но вчера, когда Гаджи неожиданно уехал в Шеки за шелком-сырцом с караваном, Тарлан попросил меня пойти к вам и уговорить Агу навестить его. "Мама, да буду я твоей жертвой, пойди к Are, скажи, пусть не сочтет за труд, придет, я должен ему кое-что сказать..." А еще он попросил поторопиться, ведь Гаджи всегда свои покупки поручал Кербелаи Вели, а тут, видно, и самого горе гложет, решил делами беду развеять, чтоб ему сдохнуть! Он может вскорости вернуться... Извини, Минасолтан, что взваливаю на тебя, да буду я твоей жертвой и твоего сына, свои заботы, но что делать... Забота о ребенке заставит мать и к дверям врага прийти, не при тебе будет сказано... Боюсь, как бы разума не лишился мой сыночек...