Звучит повсюду голос мой - Азиза Джафарзаде

- Нет, Сона, я не болен... Печаль посетила меня...

- Я поняла, Ага, что ты пришел поговорить со мной.

- Почему, Сона, почему ты догадалась?

Сона смутилась, ресницы затрепетали, щеки порозовели, будто вовсе не она танцует перед мужчинами на меджлисах:

- Ты сам сказал об этом, Ага...

Сеид Азии растерялся: неужели он проговорился кому-нибудь? Кто мог знать о том, что творится в его душе?

- Кому, Сона, когда?

Улыбка тронула губы Соны:

- В газели, которую читал на, последнем меджлисе:

Да войду я, наконец, в дом твоей души

И почувствую себя в райском цветнике!

Тревога в голосе поэта сменилась радостью, он тронул лоб рукой и улыбнулся:

- Когда я читаю стихи, тебя никогда не бывает в комнате, где же ты их слышишь?

- Из-за двери. Как только кончаются танцы, мы выходим, но все слышим. Все девушки слушают твои газели и выучивают наизусть раньше Наджафгулу... А когда получаем переписанные...

Сердце его сладко замерло: Сона читает его газели...

- Ты умеешь читать?

- Немного... Но, Ага, чтобы выучить твои газели, достаточно их послушать, они сами собой запоминаются. Как правильно говорит Махмуд-ага, у тебя такой же божий дар, как у великого Физули...

- Для меня нет минуты счастливей, Сона, если мои стихи знает и читает такая красавица, как ты... Ты развеяла мою печаль, мое горе улетучилось.

Соне стало ясно, о чем поведет сейчас речь поэт, но она не могла его остановить.

- С первого дня, как я увидел тебя, любовь овладела моим сердцем, Сона! Во всех моих газелях и стихах - ты, моя красавица, моя Ширин, моя Лейли... Боясь назвать твое имя в газели, я говорю: "Зулейха, Эзра, Лейли", но думаю: "Сона".

Пусть весь мир будет полон одних только фей - и тогда

Ни одна на себе не задержит мой взор никогда.

О звезда, если после того, как увидел твой лик,

Я на солнце взгляну, пусть ослепну тогда навсегда!

- Упаси аллах! Не говори так, Ага!

Молодой человек протянул руки, но вздрогнул, он не мог коснуться рук женщины: хотя она и была танцовщицей, он не мог ее оскорбить.

- Ты как пугливый джейран, Сона... Даже сочинив про тебя сотни газелей и рубай, я не смогу высказать до конца всю глубину моей любви к тебе. Твои танцы лишили меня разума, покоя... Я уже не властен над собой...

- Знаю...

- Откуда? Я ведь до сегодняшнего дня не обмолвился с тобой ни единым словом.

- По твоим глазам узнала... По глазам, которые вижу, выходя на меджлис...

- Но ты ни разу не повернула голову в мою сторону!

- В том нет нужды, Ага, я слушаю твои стихи и знаю, кому они предназначены... Ты сам назвал меня пери, гурией, а гурии обладают другой сущностью, чем дочери людей, телесная чистота их не должна быть запятнана... Но ты забыл, Ага, что я чанги, несчастная, презираемая Сона, именем которой шемахинские женщины пугают детей!

- Не говори так! Великий аллах дал тебе в награду такой талант! Ты создана для того, чтоб приносить людям радость!

Девушка резко подняла голову, на лице ее не осталось и следа печали, только ирония и гнев:

- А я сама! Лучше бы аллах не одарил меня талантом, чем стать чанги! Лучше бы я вместе с моей несчастной матерью покинула этот мир... Ну и что с того, что аллах дал мне талант? Какова его ценность в наше время? В чьих глазах он дороже медной монеты? Напротив! Разве не из-за моего таланта валятся на меня горести и невзгоды?.. Даже те женщины, которые не занимаются столь позорным ремеслом, как я, бесправны. И что может чанги, если она и настоящий талант?! И ее, и тех, кто любуется ее искусством, клеймят и проклинают все вокруг! Если даже мое искусство, обратившись в факел, исторгает пламя, в жаре его никто не может согреться, а в его дыму сама я слепну... Какой смысл в моем таланте, Ага? Опозоренной навечно кличкой "чанги", мне нет места среди людей... Я должна забыть о мечтах каждой женщины о своем доме, семье, детях... Только танцуй для услады гостей меджлиса...

Напоследок гневный голос девушки зазвенел и замолк.

Сеид Азии застыл от ее горьких слов. Он был беспомощен перед истиной, высказанной с таким жаром устами красавицы, которой он поклонялся. Его мысли смешались: ведь он полагал, что вдохновенный танец Соны рожден ее талантом и любовью к танцу, что она не может не танцевать, не может так же, как он не может не писать стихи... Казалось, что, танцуя, девушка бывает счастлива и не желает другой жизни... Оказывается...

Молодой человек искренне опечалился:

- Я думал, ты всецело поглощена своим прекрасным искусством, Сона.

- Этим я зарабатываю свой хлеб, Ага! К сожалению, ничего другого я не умею, открыв глаза, я видела только это. Да, я очень люблю музыку. Музыка сама движет моими руками и ногами, я готова танцевать до изнеможения. Музыка заставляет забыть свои беды и обиды... Не только музыка: твои газели, воспевающие чистую, чудотворную любовь, пробуждают во мне желание передать в танце те чувства, которые навеваешь ты своей поэзией. Я готова бесконечно слушать твои стихи, пиши, Ага, все больше и больше... Музыка и поэзия вдохновляют мой танец. Боль и радость переплелись в моей судьбе... Я несчастна и никого не могу тащить за собой в бездну.

Поэт мотыльком бросился в пламя любви. Но это была не та, ожидаемая им любовь. Здесь было что-то другое. И он и Сона тянулись друг к другу, но не как Лейли и Меджнун, не как Фархад и Ширин. Талант тянулся к таланту, талант вдохновлялся талантом, поэзия одного рождала танец другого, танец рождал новые газели...

- Сона!..

- Ты видел сегодня Тарлана, Ага? - резко перемела тему разговора Сона. Этим вопросом решила намекнуть поэту на свою любовь и раз и навсегда закончить тяжелые объяснения.

Сеид Азим резко поднял голову: "Постои, постои, она неспроста спросила меня о Тарлане... Неужели? Неужели она любит моего друга?" Он внимательно посмотрел на девушку.

Сона ласково улыбалась, нежно подрагивали ее губы, еще недавно так гневно стиснутые, глаза блестели.

- Не видел, Сона, а что?

- Ничего, я просто так сказала. Он ведь твой друг, Ага, ты можешь знать, почему он в последние дни не показывается в доме Махмуда-аги. Не болен ли он?

- Гаджи Асад узнал, что он частый гость меджлисов в доме Махмуда-аги... Он, говорят, сильно бушевал и запретил ходить на эти собрания...

Печаль снова окутала лицо Соны: "Его отец не хочет, чтобы он даже видел меня. Если бы он догадался... О аллах!"

"Конец моим мечтаниям... Она говорит и думает о Тарлане".

- Мне показалось, Сона, что ты неспроста заговорила о моем друге. Сона, скажи, уж не он ли тот счастливец...

- Извини меня, Ага, что доставила тебе боль, но моя любовь никого не сделает счастливцем...

Боль завладела сердцем поэта: "Как я не почувствовал этого раньше, зачем я говорил с ней о своей любви... У нее и своих забот хоть отбавляй, о нежный чистый ангел!"

- Ты права, Сона... Насильно мил не будешь. Я просто завидую своему другу. Он все-таки счастливец.

- Что толку... - Сона разволновалась. - Извини меня, Ага, да будет жизнь тебе моя в жертву! Не обижайся на меня... Ты и сам прекрасно понимаешь, что ни в судьбе Тарлана-аги, ни в твоей мне не суждено сыграть роли. Вы не из тех разгульных гуляк, которые преследуют беззащитных женщин с дурными намерениями... А для серьезной честной жизни чанги не годится... Того, кто связался с нею, проклянут, выгонят из Шемахи, забросают камнями. Тарлана же Гаджи разрежет на куски, если узнает что-нибудь. Да буду я жертвой твоего предка, Ага, береги себя. Нельзя, чтобы твое имя связывали с моим, не втравливай себя в скандал... И меня забросают камнями... В моем сердце уже есть кладбище любимых мною людей. Не добавляй еще одной могилы и ты...

Сердце поэта разрывалось от боли. Он не находил слов утешения для Соны. Ему доводилось видеть немало открытых на погребении могил, но ни одна не вызывала такой скорби и боли, как вид заживо хоронящей себя молодой девушки. "Пусть будет проклято время, лишающее тебя счастья жены и матери!"

Сона уловила смену настроения на лице Сеида Азима. Внезапно все ее существо охватил жуткий страх. "Ведь он - сеид, потомок самого пророка, а я отказываю ему... Он проклянет меня, его желание будет преследовать меня всю жизнь". Как ни была умна Сона, но и она жила в плену религиозных и фанатических убеждений, основанных на идее, что члены семьи пророка и его потомки имеют право на получение своей доли у правоверных мусульман... И еще: хоть мусульманину разрешено шариатом иметь четыре законных жены, рабыни в этот счет не идут... А кто ж она, если не рабыня? "Что я наделала! Лучше бы у меня язык отсох!"

Сона стремительно наклонилась, схватила руку Сеида Азима и покрыла ее жаркими поцелуями.

- Да буду я жертвой твоего великого предка, Ага! Не сердись, не проклинай меня, не делай сплошным стоном мою жизнь! - И она горько заплакала.

Тут Сеид Азим понял, в чем дело: Сона боялась! Ведь она всю жизнь видела, что человек, назвавшийся сеидом, в любом доме требовал узаконенную милостыню, "свою" долю... И люди подавали ее этому потомку пророка, страшась его проклятий.