Сребропряхи - Энн Ветемаа

А вот и фейерверк, с шипением и треском взлетают ракеты, торжественно крутится огненное колесо. Зеленые вспышки бария и фиолетово-красные стронция высвечивают лица господ, бросают на них мертвенные тени. Кто это устроил иллюминацию в такой неподходящий момент? Повелитель огня, где твоя голова! Но, поглядите-ка, распорядитель праздничной феерии тоже стоит, вытянувшись, и даже тихонько подпевает — это аптекарский ученик, сын мужика, его посылали в Петербург на выучку. Чем же он виноват? Ведь гимн прямо-таки требует помпезного освещения.

Бароны стоят, на их лицах играет адское пламя, небо над их головами темное. Эти люди принадлежат прошлому, их будущее — загробный мир. Их время близится к концу.

Над барским садом торжественно плывет тяжеловесный державный мотив. Словно орел, залетевший в курятник, спугнул он прелестные галопы Штрауса и Оффенбаха. Пятеро крестьян, обученных в подобающих случаях исполнять немецкие песенки — так называемый баронский дворовый оркестр, — тут же ретиво подхватывают мотив. Они играют серьезно и ревностно, на простодушных лицах плохо скрываемое злорадство. Играют они медленно и, закончив куплет, начинают новый. Не пропускают ни одного. Пускай немчура постоит! Конечно, музыканты не очень-то любят эту главную песню тюрьмы народов, однако клин клином вышибают, и вышибать чертовски приятно! Нибелунги нибелунгами, но и на них нашлась управа! Лоб графа Деллингхофа покрывается потом, нос вытянулся. И острый клык покусывает кончик уса; будучи уроженцем Эльзас-Лотарингии, граф ненавидит Россию, но ничего не попишешь: боже, царя храни! Царь есть царь, в его длинном титуле упоминаются также Лифляндия и Курляндия. Никуда не денешься.

Огни потухают, наконец-то это тягостное пение, это откровенное глумление над ними прекратилось. В изнеможении они плюхаются на свои места. Наступает гнетущая тишина.

Тут Карл-Ээро замечает, что и он встал по стойке «смирно». Он быстро подходит к Мадису и говорит немного хрипловато:

— Превосходно придумано, превосходно.

Мадис хитро поглядывает на него, в уголках губ затаилось нечто похожее на простодушную усмешку Сокуметса.

Карл-Ээро собирается уходить. Но сперва он все же успевает влить ложку дегтя в бочку меда:

— Все это хорошо, но должен тебе сообщить, что на будущей неделе коллегия хочет просмотреть черновой материал — треть фильма, по графику, должна быть отснята.

— Ничего я вам не собираюсь наспех показывать, — хмурится Мадис.

— Ты эти свои шуточки брось, порядок есть порядок, — сухо заключает Карл-Ээро. Теперь он и в самом деле уходит.

Мадис угрюмо смотрит ему вслед, потом плюет от всей души.

XI

Правильно ли я все же поступил, мысленно прикидывает Рейн Пийдерпуу. Не смахивает ли это, часом, на предательство? Нет, успокаивает он себя, никакого предательства нет и в помине. Он держал себя вполне разумно, да и Карл-Ээро Райа, человек корректный, этого уж у него не отнимешь, вовсе не пытался его на что бы то ни было подбивать. Скорее, это был обмен мнениями, выяснение позиций.

Рейн, откинувшись в кресле, маленькими глотками смакует мозельское. Он еще раз перебрал в уме, проконтролировал недавние события.

Что дурного в том, что они обсудили с ведущим режиссером студии ход съемок? И вполне естественно, что зашел разговор о стиле работы Мадиса. Рейн держался весьма тактично, он больше слушал, чем высказывал суждения.

Б номере все еще чувствовался приятный запах трубочного табака Карла-Ээро. Утонченная личность, уважительно, хотя и не без оттенка иронии отметил Рейн. Мадис и Карл-Ээро — Моцарт и Сальери… Даже среди сотрудников студии кое-кто проводил такую параллель. Ну, как бы там ни было, при этом невозможно не усмехнуться. Может быть, в Карле-Ээро и есть что-то от Сальери, но какой, к черту, Моцарт этот Картуль?

При мысли о Мадисе Рейн снова нахмурился: позавчера его выгнали из-за монтажного стола, как мальчишку. «Если я еще раз замечу, что ты за мной шпионишь, то…» — пригрозил Мадис. Фраза, правда, осталась незаконченной, но ясно, что это намек на судьбу предшественника Рейна. В конце-то концов, мы ведь вместе должны везти этот воз, хотел было возразить Рейн, однако сдержался. Но, разумеется, обиделся: а я что, не режиссер? Неужели пять лет работы под руководством известного Грум-Гржимайло ничего не значат для Картуля? Для этого самоучки!

Мадису пришлось уехать на два дня в Сангасте, а из таллинской лаборатории прислали две коробки проявленного материала. Мадис оставил Рейну ключ, чтобы тот мог отнести коробки в его номер. Рейн так и сделал, только не сумел удержаться от искушения посмотреть, что же, собственно, в них есть. Разве это грех? Но Мадис открыл дверь и вытаращился, как разъяренный бык. А потом заорал, что просматривать черновой материал без разрешения — это все равно что рыться в чужом белье. Будто Рейн сам не знает, что такое черновой, несистематизированный материал! Конечно, глупо показывать такой ералаш непосвященному, а ералаш в черновом материале почти всегда неизбежен — до выбора дублей и предварительного монтажа. Какой-нибудь портной или гример может и вправду испугаться, даже утратить веру. Но ведь Рейн не портной и не гример!

Безусловно, Рейн ни слова не сказал Карлу-Ээро об этой истории — он не собирается быть доносчиком, они по большей части плохо кончают. Но, когда Карл-Ээро спросил, видел ли он материал и обсуждают ли они его вместе с Мадисом, он, разумеется, ответил отрицательно. И дал понять, что такое отношение его очень оскорбляет. Разве ему следовало поступить по-другому? Да и свою досаду он выразил скорее взглядом, чем словами. Карл-Ээро, очевидно, ждал большей откровенности, но довольно скоро они друг друга поняли и оценили всю сложность ситуации.

— Все ясно, — сочувственно произнес Карл-Ээро. — В этическом плане я понимаю ваш образ действий. И одобряю. Вам, наверное, так и следует себя держать, все-таки совместная работа, правда, к сожалению, лишь формально совместная! А я не имею возможности действовать, как вы. Ведь я отвечаю за работу студии, а положение с этим несчастным «Румму Юри» прямо-таки катастрофическое. — Кондуит Карла-Ээро оказался пространным и устрашающим: народный артист Альдонас Красаускас блуждает в потемках — он понятия не имеет, что, собственно, от него хочет постановщик; молодого талантливого актера из Пярнуского театра заменили каким-то Сокуметсом; невесту Румму Юри играет никому не ведомая швея. Директор жалуется на безумный перерасход пленки… Хьяльмар Кыргессаар с усмешкой признался, что не имеет понятия, как следует играть барона, как английского лорда, что ли? Вообще-то он, конечно, не против; в него ведь должна влюбиться невеста Юри, это, можно сказать, дело чести… И вчера после весьма длительного перерыва Карлу-Ээро снова довелось услышать гимн империи. Всю сцену, пожалуй, можно считать в некотором роде находкой, но едва ли зрители пожелают слушать этот мотив. Наверняка придется выбросить этот музыкальный кусок и, по всей вероятности, весь праздник в саду снять заново. — Может быть, у вас имеется какой-то свой вариант? — поинтересовался ведущий режиссер студии. Поколебавшись, Рейн рассказал о своем плане, тем более что Мадис не пожелал его выслушать. Рейн тоже считает, что задуманная в сценарии эстонская патриотическая песня здесь не годится. Ему вспомнилась одна народная песенка, ее поют в Центральной Эстонии, вернее, это детская игровая песенка, вроде считалки. При игре в жмурки этой песенкой подзадоривали водящего. «Ты брыкун бодливый, быстрый, с белой шерсткой шелковистой», — пели ему и еще добавляли, что безудержная бодливость, от которой бывали бесчисленные беды, могла бы быть благодетельной, будь у козла побольше смекалки. Однако козел белый басом блеет да боднуть бычка не смеет, так что если в этой песенке заменить козла бараном, а «баран» ведь звучит почти так же, как «барон», то, может быть, это решило бы проблему, осмелился предположить Рейн.

Карл-Ээро нашел идею Рейна остроумной, в таком разрезе и придется, по всей вероятности, переснять этот праздник в саду. Может быть, Карл-Ээро надеялся на большую откровенность, однако Рейн благоразумно забил отбой. Карл-Ээро это понял и, как видно, одобрил его поведение. Несмотря на то что у него самого, возможно, тоже были свои планы в отношении фильма.

Затем Карл-Ээро Райа пригласил Рейна отужинать внизу в ресторане. Почему бы ему не принять приглашение! И снова Карл-Ээро удивил Рейна: их обслуживал сам метрдотель, подавший превосходную вырезку, поджаренную с кровью по рецепту, продиктованному Карлом-Ээро утром. Когда они пили кофе и потягивали мозельское, какой-то субъект в тренировочных штанах тщетно пытался прорваться в ресторан, он сильно смахивал на Мадиса Картуля. Позже его все же впустили. Карл-Ээро заметил с усмешкой, что Мадис заказал две порции горохового супа. Рейн чувствовал себя немножко неловко, правда, он сидел в нише, но Мадис, наверное, его все-таки видел.