Сребропряхи - Энн Ветемаа

Там стоял острый, немного сладковатый запах зверя. Медведь отпрянул в задний угол клетки, глаза его блестели, как капельки ртути.

Мати уселся поудобнее и повернул ручку транзистора.

Там, где рожь на равнине колышется,Там, где ельник высокий шумит… —

начал старомодный тенор, точно на смех.

В самом деле, где-то раскинулись ржаные поля и шумит ельник, а тебя везут совсем в другое место. Такова твоя жизнь, браток. Невозможно понять, чего от тебя хотят. Раньше тебя держали в глубоком рву, и маленькие человечки с белыми ленточками в косичках бросали тебе вниз конфеты. Они были наверху, они смеялись, они могли прийти и уйти, когда хотели и куда хотели. Иногда тебе бросали странные тягучие конфетки, которые прилипали к зубам. Тогда ты скреб лапой пенный рот, а наверху смеялись над тобой. Звонко-звонко, и это даже причиняло боль. А теперь тебя везут в еще более странное место, где ты умрешь. Такова твоя судьба. Такова твоя жизнь. И ты никогда не узнаешь, какой во всем этом смысл.

Медведь тихонько зарычал, точно понял, что думают о нем. В день твоей смерти я устрою фейерверк. Твой конец будет запечатлен на бездушной пленке. А потом придут люди и будут смотреть на это в темных залах, где на полу валяются бумажки от конфет и шелуха семечек; воздух в этих залах тяжелый и приторно-сладкий. Ты и твоя смерть произведут на людей впечатление. Они будут вздыхать. Мы сделаем все для того, чтобы произвести впечатление, чтобы они вздыхали. Если бы кто-нибудь из них вдруг спросил, а что, добрые люди, согласитесь ли вы сейчас встать и уйти, чтобы этот медведь остался жив, наверняка многие ушли бы. Но никто не спросит, и, значит, все они косвенные совиновники твоей смерти. В одной хорошей книге по этому поводу сказано: такие дела.

Машина перестала подскакивать. Выехали на главную магистраль. Теперь шины шуршали по ровному асфальту. Позади в темноте возникали яркие точки, они увеличивались, расширялись, приближались, и наконец фары промчавшейся мимо машины плеснули в сумрак брезентового свода прямо-таки осязаемый сноп света. Так женщины выплескивают с крыльца воду из тазика. И снова все погрузилось в темноту, только мгновение в бархатно-черном асфальте отражались красные огоньки удаляющегося автомобиля. Асфальт казался мягким, живым, теплым; их машина ползла, как маленькая букашка по спине негритянки.

Постепенно лес вытеснил промышленный пейзаж. Воздух стал сырее, чище. Мы проедем сквозь несколько больших лесов; может быть, откуда-то из-за кустов какой-нибудь твой сородич увидит, как мы несемся мимо, может быть, в его глаза вонзятся на миг две световые стрелы, но мы уже умчимся прочь, и влажное лоно ночного леса снова примет в себя наблюдателя. Да и помнишь ли ты толком, что это такое — лес? Внезапно Мати ощутил какое-то теплое чувство к медведю. Косолапый, кажется, тоже успел уже к нему привыкнуть; когда новые лучи света опять принялись их ощупывать, он даже пододвинулся поближе к Мати, словно ища защиты, пытаясь разделить с ним свою судьбу.

В лесу хорошо, дружище. Хоть в Тыстамаа, хоть в Сангасте, все равно где. Летняя ночь коротка. Через несколько часов начнет светать. Взойдет солнце, постепенно согреются стволы деревьев, прислонившись к ним спиной, ты долго следишь взглядом за стрекозой, которая прямо перед твоей мордой повисла в воздухе, словно ее подвесили на невидимой ниточке. И потом ты побредешь по росистой траве и будешь повторять: «Пожалуйста, папа, поставь пестрый парус…» У тебя еще уйма времени до утренних съемок, ты заберешься в свою вагонную берлогу, возьмешь микрофон и начнешь: «Уважаемая аудитория, дорогие слушатели, сегодня мы остановимся на ностальгии современных медведей…»

Мати не мог сдержать улыбку — так ясно представился ему медведь, вот этот самый испуганный топтыгин, погруженный в человеческие дела, лавирующий между ящиками с тротилом, сохраняющий обрывки биографии в алюминиевых коробках, делающий бутерброды с сыром. А по вечерам медведь гулял бы со своей медведицей — Марет… Ох, бедный ты бобыль, думал Мати, видать, ничегошеньки ты не знаешь о медвежьих девицах. Не знаешь и никогда уже не узнаешь. Хотя такая скромная, доверчивая и добросердечная медведица Марет тебе очень подошла бы.

И мысли Мати перенеслись к Марет. Прекрасно будет, если Марет в самом деле получит роль, замечательно, если этой девушке с не очень-то счастливой судьбой, самому близкому Мати человеку, наконец повезет. Марет со своей матерью живет в Копли, возле моря. У них там маленький чистенький домик. Мать Марет очень похожа на нее — так же моргает, когда не понимает чего-нибудь, у обеих одинаковые ямочки на локтях. Две женщины, скромные, как их улочка, собственно, даже не улочка, а просто ряд старых заводских казарм, которые называются «Третий город».

В комнате зингеровская швейная машинка, на буфете фотография отца, всюду салфеточки. Над кроватью матери табличка с изречениями из Библии. Марет смущенно призналась, что после смерти отца — он был столяром — мать обратилась к религии, стала верующей, кажется, методисткой. Но к Мати она относилась хорошо. Сперва, правда, немного побаивалась, считала слишком красивым мужчиной (а вот ты красивый медведь!), но, так как ответы Мати всегда были краткие, а взгляд самоуглубленный, ее боязнь вскоре исчезла. Такой маленький чистенький домашний очаг понравился Мати. Им с Марет именно такой и нужен. Поселятся они, скорее всего, в Копли, ведь мать уже намекнула Марет, что собирается перебраться в деревню, к сестре…

Собственное гнездышко — прекрасная вещь. Может, на чердаке удастся устроить мастерскую, поставить столярный верстак. Детишки, маленькие топтыжки, будут баловаться в стружках… Мати почему-то был уверен, что у них с Марет родятся сыновья, чудесные смуглые мальчишки — южная кровь обычно берет верх. А может, и у них будут такие слегка молоточковые пальцы, только сыновья будут здоровыми. В душе Мати надеялся, он, правда, считал это глупостью, но совсем отказаться от надежды не мог: когда дети начнут лепетать, тогда и он, Мати, тоже… В доме всегда вкусный запах кофе, Марет в чистом передничке… Это была прелестная, немножко мещанская воскресная картинка в скандинавском духе. Ну и пусть мещанская! Мещанство — далеко не самая скверная вещь на свете! И пусть капля крови неизвестного происхождения, его крови, найдет наконец себе место, бросит якорь, сольется с кровью земли эстонской, которая течет в жилах Марет.

И найдет место! И сольется! Вероника дура!

Мати закурил сигарету, огонек спички испугал медведя, он опять отпрянул в угол.

Что, дружище, ведь если бы я открыл дверь твоей клетки, ты, наверное, сбежал бы, скрылся в благоухающем ночном лесу? А помнишь ли ты лес? Вероятно, все-таки помнишь, ведь тебя привезли в зоопарк таким взрослым, что ты не смог привыкнуть. Потому-то тебя и отдали. Да, если бы ты был тигр или еще какой-нибудь экзотический фрукт, возможно, тебе простили бы капризы, а медведь что — рядовой зверь, медведей и пиротехников у нас хватает.

Транзистор заливал их нежными фортепьянными пассажами, альтовая флейта ворковала о чем-то далеком и прекрасном. Вещица была с восточным оттенком и немного ирреальная.

Медведь тихо поскуливал, глухие шлепки, падающие на пол, не вызывали сомнения в том, что происходит. Видно, завтра придется чистить клетку, подумал Мати, но это ничуть его не рассердило. Да и кто может рассердиться на такого косматого страстотерпца, пустившегося в свой крестный путь! Где-то на залитой солнцем полянке зачали тебя; в семени твоего отца таились тысячи вероятностей, и на твою долю достался действительно диковинный удел — заделаться медведем из вестерна…

Машина остановилась. По-видимому, старуха с узлом уже приехала.

Из-за кустов сирени выглядывал небольшой домик, крытый дранкой, неподалеку виднелись несколько рядов картошки да грядка овощей. В свете фар можно было рассмотреть два пугала, стороживших огородик старухи. Неужели такие несуразные пугала могут кого-нибудь отпугнуть? Старый черный пиджак, пустые рукава, развевающиеся на ветру; голову одного пугала заменял голубой воздушный шарик; у второго, наряженного в рваное платье, была розовая головка. Воздушные шарики трепетали на ниточках, то сближаясь, то отдаляясь друг от друга, ветер раскидывал их в разные стороны. Ниточки были короткие, и соприкоснуться головкам никак не удавалось.

Пекка позвал Мати в кабину.

Медведь тихо скулил. Теперь он вынужден остаться одиноким в мире этих непонятных, неизвестно откуда возникающих и куда исчезающих огней.

Мати отломил медведю половину своего бутерброда.

X

— Настоящий друг всегда поможет другу, — лукаво сказал Яан Сокуметс Мадису Картулю, озабоченно разглядывавшему оранжевые «Жигули-люкс».