Экономист на диване. Экономическая наука и повседневная жизнь - Стивен Ландсбург

Альтернативной стратегией для альтруиста было бы конвертировать свои активы в наличные деньги и, вместо того чтобы передавать их в казначейство, развести костер. Результат был бы по сути тот же. Миллионы американцев получили бы небольшой выигрыш (на этот раз в виде снижения цен, а не снижения налогов), а общая сумма от этого выигрыша была бы равна жертве, принесенной альтруистом. В сценарии с костром ваша доля выигрыша пропорциональна не вашим налогам, а сумме, которой вы обладаете в момент разведения костра. Богатые все равно остаются в большем выигрыше, хотя, возможно, он и не так велик, как в случае с пожертвованием в пользу казначейства. Так что если, будучи поборником равенства, вы хотите упомянуть в своем завещании казначейство, лучше подумайте о варианте с костром[12].

Вернемся теперь к той долларовой банкноте, которую вырвал из моих рук новоорлеанский ветер. Я знал, что, если позволю долларовой бумажке упорхнуть от меня, она приземлится в таком месте, где ее, скорее всего, никогда не найдут — с тем же успехом ее можно было бы сжечь. Какой у меня был выбор?

Первый вариант: попрощаться с этим долларом. Расчет затрат-выгод: я теряю доллар, остальная часть мира приобретает доллар благодаря снижению цен, и мир в целом не становится от этого ни богаче, ни беднее. Последствия для экономической эффективности: никакие.

Второй вариант: схватить доллар, приложив для этого усилие ценой примерно в три цента. (Три цента — это сумма, которую я был бы готов заплатить своему другу Дэвиду, чтобы он вместо меня ловил банкноту). Расчет затрат-выгод: я теряю три цента, остальная часть мира не извлекает из этого пользы, но и ничего не теряет, и мир в целом (в том числе, и я сам) становится на три цента беднее. Последствия для экономической эффективности — спад.

С точки зрения чисто эгоистического расчета потерять доллар обходится дороже, чем схватить его. Но если я позволю доллару упорхнуть от меня, мои потери компенсируются иными приобретениями. Если я поймаю банкноту, мои (значительно меньшие) потери не будут компенсированы ничем. Логика эффективности заставляет меня позволить долларовой бумажке улететь по ветру.

Или нет? Проведем различие между двумя совершенно разными утверждениями. Одно заключается в том, что экономическая эффективность должна учитываться при рассмотрении проблем государственной политики. Другое состоит в том, что экономическая эффективность должна учитываться при рассмотрении проблем личного поведения. Экономисты часто отстаивают только первое из этих двух утверждений. Подобно большинству людей, экономисты красноречивы, когда они критикуют правительство, но застенчивы, когда критикуют друг друга.

Критерий эффективности ко всем применяется одинаково. Затраты и есть затраты, независимо от того, кто их несет. В области государственной политики это привлекательная черта. Но кажется неуместным требовать, чтобы и в наших личных делах мы вели себя так, как будто бы наши собственные заботы значат не больше, чем заботы далеких незнакомых нам людей.

Временами, как в тот день в Новом Орлеане, я думаю, что эффективность полностью не может служить руководящим принципом моего поведения. Но в другое время она служит мне хорошую службу. Когда газон перед моим домом зарастает сильнее, чем хотелось бы моим соседям, я каждый раз спрашиваю себя, обязывает ли меня моральный долг взяться за газонокосилку. Я думаю о том, во сколько бы мне обошлось покосить газон и сколь несчастны мои соседи. Если мне придется приложить усилия на 30 долларов, чтобы избавить соседей от плохого настроения на 20 долларов, я преспокойно наливаю себе лимонада и перестаю беспокоиться. Если я считаю, что усилиями на 30 долларов я смогу избавить соседей от плохого настроения на 50 долларов, то я чувствую себя негодяем и иду косить газон.

Это и есть расчет эффективности, и он подводит меня к выводам, которые кажутся верными. Я не совсем последователен в этом вопросе. Когда я решаю, каким автомобилем лучше управлять — на бензине или на газе, я действительно беспокоюсь о том, чтобы не навредить другим, причинив вред окружающей среде. Я категорически не забочусь о душевном вреде, который я могу причинить тем, кого коробит от самой идеи такого выбора. Я думаю, что было бы трудно обосновать такое различие с философской точки зрения. Если сам факт того, что я использую автомобиль, делает вас несчастными, то я сделал мир чуть менее счастливым местом, независимо от того, почему мое использование автомобиля делает вас несчастными. Строгая логика эффективности требует, что, если я готов остаться дома, чтобы не причинить вашим легким вред на 10 долларов, то я должен также быть готов остаться дома, чтобы не причинить ущерб на 10 долларов и вашим нравственным чувствам.

Отсюда я делаю вывод, что, хотя моя моральная философия и не является полной, соображениям эффективности в ней отведена главная роль. Однако мое последнее путешествие в Бостон несколько поколебало мою веру.

Мы с женой летели из Денвера, и стоимость наших билетов в оба конца составляла около 2 500 долларов. Я предложил варианты издателю, который оплачивал все расходы, но он настоял, чтобы мы в любом случае прилетали. До сих пор я уверен, что если бы я платил за дорогу сам, то отменил бы путешествие.

В результате я сформулировал следующую моральную дилемму: предположим, что за то, чтобы добраться до Бостона и обратно, вы готовы заплатить 300 долларов. Авиакомпании, занимающейся пассажирскими перевозками, это стоит 200 долларов. Но из-за необычайно сильной монопольной власти авиакомпания просит за билет 1,000 долларов. Должны ли вы лететь? Если вы заботитесь только об эффективности, то, конечно же, должны. Если вы летите, то теряете 700 долларов (разница между тем, сколько вы платите, и стоимостью путешествия), в то время как собственники авиакомпании улучшают свое благосостояние на 800 долларов (разница между ценой билета и стоимостью вашего полета). Чистый выигрыш составляет здесь 100 долларов, и критерий эффективности называет это путешествие «хорошей вещью».

И все же я уверен, что не стал бы покупать билет, и точно так же уверен, что не перестал бы от этого спать по ночам. Я уверен, что пришел бы точно к такому же выводу независимо от того, как много выигрывают собственники авиакомпании или как мало теряю я. И хотя я все еще считаю, что эффективность обычно служит верным руководящим принципом для государственной политики и часто верным руководящим принципом для личного поведения, теперь я думаю, что нам нужен более тонкий критерий прежде, чем мы сможем узнать, что значит быть «хорошим». Я считаю, что иногда я должен стараться действовать эффективно, а иногда — нет. Я еще не нашел правила, позволяющего узнать, когда именно и как именно я должен действовать.

Я, конечно же, поймал тот доллар, ни на секунду не задумавшись о его влиянии на общий уровень цен. Я не чувствую за собой никакой вины, хотя и не знаю, почему.

Глава 8. Чем хороши цены: Смит против Дарвина

Недавно я попал в компанию, где держал речь один ученый муж — видный физик. Темой его рассуждений была аналогия между дарвиновской эволюцией, улучшающей виды биологически, позволяя выживать наиболее приспособленным, и «невидимой рукой» рынка, улучшающей виды экономически, устраняя всех, кроме самых эффективных производителей. Подозреваю, что докладчик не большой специалист в биологии. И уверен, что он также не специалист в экономике. И его аналогия, хотя и знакомая, была глубоко неверной.

В биологии не существует эквивалента «невидимой руки». Выживание наиболее приспособленных — это совершенно другое дело. Ничто в теории эволюции и не обещает, и не обеспечивает впечатляющей эффективности конкурентного рынка.

У самцов райских птиц — неимоверно длинный хвост. Эволюция прокляла их, наделив непомерно длинными хвостами без какой-либо практической цели, помимо того, что столь длинный хвост представляет собой существенную помеху движению. Их тела расходуют ценные ресурсы для роста и поддержания этих хвостов, увеличивая потребность птиц в пище и одновременно делая их более уязвимыми для хищников.

Как мог такой недостаток уцелеть в естественном отборе? На самом деле дарвинизм требует другого вопроса, выказывающего еще большее недоумение: как мог такой недостаток стать следствием естественного отбора? Примечательно, что биологи знают ответ. У птиц самцы вступают в конкуренцию за самок, которые хотят найти себе партнера, способного стать отцом здорового потомства. Демонстрируя чуть более длинный, чем у соперников, хвост, самец тем самым демонстрирует, что он здоров, хорошо питается и, возможно, достаточно силен, чтобы выжить, даже будучи обремененным такой нелепой помехой. Это именно те качества, которые самка хочет видеть в своих отпрысках, то есть ищет себе партнера, очевидно, обладающего такими характеристиками. Длинные хвосты означают половое превосходство и потому поощряются естественным отбором.