Германия. В круговороте фашистской свастики - Николай Устрялов

С самого рождения национал-социалистическая партия вмещала в себя как бы две души: плебейски-бунтарскую и буржуазно-консервативную. Двоедушие это исторически и социологически понятно: оно — результат двойственности и двусмысленности социальных позиций миттельштанда, сотканного из двух природ — хозяина и работника. Но в дальнейшем история потребует выбора пути, определения цели и курса: либо, действительно, общество труда, либо «тирания процента». Противоречива и сложна историческая роль фашизма, и судьба его еще неясна. Эпохи борются в нем, и сам он — воплощенная борьба эпох, конкретная диалектика кризиса. Противоречива и сложна роль Гитлера в «пробужденной» Германии. Вознесенный на вершину государственной власти низовою волной, он связан ответственными обещаниями и отягощен притязательными надеждами. Он начал с двадцатого века, но продолжает, кажется, восемнадцатым, даже шестнадцатым, лирикой старого Потсдама и дичью еврейских погромов: быть может, потому, что душа массы живет сразу в нескольких веках. На этой шаткой машине времени все же далеко не уедешь. Придется так или иначе возвращаться в двадцатый век. И тут — основная проблема немецкого фашизма: можно ли совместить гарцбургский фронт с курсом на массы? Как быть с министрами-юнкерами, министрами-капиталистами? Что делать с Папеном и его свитой. «За всеми ими, — еще недавно заявлял сам Гитлер, — победоносно возвышается финансовый капитал». Сегодня он этого уже не скажет. Ну а завтра?..

Простая измена своей среде, открытый переход на чужой берег, сдача на милость «биржи», еще вчера им громимой, — может дорого ему обойтись. Классы обмануть нельзя. Стихии не только высоко возносят, но и жестоко мстят.

Чтобы нагляднее уяснить социальные пружины и политические возможности правофашистского блока, приведшего Германию к Третьему рейху, нужно проследить развитие событий, предшествовавших 30 январю.

Когда-то О. Штрассер предсказывал, что ночь прихода националистов к власти будет «ночью длинных ножей». На деле вышло иное. Гитлер пришел к власти не ночью, а полным днем — путем окольной, лукавой верхушечной комбинации. Коричневые рубашки не проделывали похода на Берлин. Вопрос решался в тихих кабинетах и в рамках веймарской легальности. «Национальная революция» пришла уже позже и — сверху.

На пути к власти

В конце мая 1932 года вследствие конфликта с президентом пало правительство Брюнинга, более двух лет управлявшее страной. Политический кризис, наглядно отразивший собой процесс упадка буржуазной демократии и социал-демократии в Германии, был непосредственно вызван раздражением аграриев, встревоженных правительственным проектом принудительного, посредством продаж с молотка, отчуждения обремененных долгами крупных имений по удешевленной цене для расселения части безработных. Гинденбург внял жалобам своих восточнопрусских земляков на «аграрный большевизм» канцлера, и государственная власть Германии перешла к чистокровным представителям социальной реакции, без грима и мимикрии. «Наконец-то!», говорят, промолвил со вздохом облегчения старый фельдмаршал, подписывая акт о назначении Папена: к власти пришли «созидательные национальные силы». Так правительство баронов пожало плоды гитлеровских успехов и президентских выборов одновременно. Гитлер оказался обойденным своими партнерами по гарцбургскому заговору, а социал-демократам, как и брюнинговцам, оставались разве что угрюмые размышления о расчетах и просчетах в политике: Гинденбург прошел в президенты объединенными демократическими голосами.

Правительственная декларация и сопровождавшие ее речи рейхсканцлера фон Папена и министра внутренних дел фон Гайля сразу же вскрывали облик нового кабинета. Это был язык далекого прошлого, на котором даже и современные нотки звучали как-то замогильно. У нас в России на подобном наречии, возвышенном и архаически-истовом, бывало, писывал высочайшие манифесты К. П. Победоносцев.

«Президентский кабинет» фон Папена, призванный к жизни Гинденбургом вопреки воле его собственных избирателей, представлял собою союз аграриев херренклуба с военными политиками рейхсвера, при благосклонном участии и содействии высоких индустриальных сфер. Но его появление у власти стало возможным лишь благодаря избирательным успехам расизма, лишившим Брюнинга легальной почвы и сигнализировавшим распад его социальной базы (так в Италии в свое время погибли «пополяры»). Слева расценивали этот кабинет как широкую правую концентрацию: «В нем представлены, — писал социал-демократический Der Kampf, — все виды контрреволюции: фашистский, милитаристско-диктаторский и феодально-монархический. Немецкая реакция усвоила ныне все диалекты европейской контрреволюции: она говорит на итальяно-испано-венгерском воляпюке».

Эта оценка была, однако, не совсем верна: фашисты, сделав возможным кабинет баронов, не только не вошли в него, но и не собирались его поддерживать. Гитлер оставался за бортом, готовился к выборам, и его печать проявляла демонстративную сдержанность по отношению к «правительству белой кости». В избирательной кампании национал-социалисты выступали самостоятельно.

А между тем фон Папен весьма рассчитывал на поддержку коричневого дома. Он поспешил, согласно уговору, снять запрет с гитлеровских штурмовых отрядов, наложенный на них после президентских выборов правительством Брюнинга. В полном созвучии с политическими чаяниями гитлеризма, он принялся энергично чистить государственный аппарат от веймарских демократических элементов. В порядке чрезвычайных президентских указов (ст. 48 конституции), он решительно сократил объем политических свобод и личных прав граждан и расширил полномочия административной власти. Он распустил рейхстаг, «уже не соответствующий больше политической воле германского народа», предоставив фашизму закрепить, реализовать его успехи в массах избирателей. Он готов был в самых любезных словах признать заслуги наци перед родиной. Он хотел опереться на фашизм, оставив его, однако, за пределами государственной власти.

Мотивы этого желания понятны: как известно, опасен троянский конь, опасны данайцы, и дары приносящие. Бывают силы, полезные лишь в оседланном состоянии. Для традиционного правящего слоя Гитлер — новейшая боевая машина воздействия на массы; худо, если такая машина вырывается из рук. Большая пресса Гугенберга давала это понять в довольно прозрачной, хотя и не лишенной дипломатичности форме. Гитлер, рассуждала она, оказал, несомненно, важную услугу Германии. Он вдохнул национальную веру в миллионы уже впавших в отчаяние душ. Своей железной волей он сковал воедино пеструю массу людей из различных социальных кругов и превратил эту массу в гражданскую армию, служащую ценной опорой государству. Не будь Гитлера, Германия, пожалуй, уже потонула бы в большевизме. Но одно дело — быть народным трибуном, агитатором, и совсем другое — государственным человеком. Национал-социалистические вожди лишены политической культуры, надлежащего опыта власти, и, кроме того, они чересчур зависимы от демагогов и фантастов. Их программа полна заведомо невыполнимыми обещаниями и отличается явно неделовым характером. Партийная диктатура не встречает сочувствия большинства немецкого народа и, кроме того, натолкнется на дружное сопротивление южных и западных германских государств. Национал-социалисты не имеют традиций, корней в истории Германии, и президент Гинденбург не может, не должен доверять судьбу государства столь неиспытанным, новым людям, как Гитлер и его друзья.

Так в публичных выступлениях оценивали своего союзника по Гарцбургу сферы Папена и Гугенберга, лейб-гвардия объединенной плутократии. Гитлер не оставался в долгу; вернее даже, именно он был наступающей стороной. В его недовольстве и аррогантности слышны были одинаково и стремления его партийного аппарата, рвущегося к государственной власти, и настроения масс, за ним стоящих. Укротить, приручить его, вопреки надеждам и планам, явно не удавалось.

Правительство Папена проявляло активность и в области внешней политики, и внутри страны. 9 июля в Лозанне было подписано международное соглашение о долгах, снимающее с Германии иго репараций. Это был большой успех, обусловленный, правда, общемировой хозяйственной обстановкой и в основном подготовленный уже Брюнингом. Одержав его, Германия могла перейти к очередной задаче: добиться полного «равноправия» в международных отношениях, что в первую очередь означало равенство прав на вооружение (Gleichberechtigung). Горячий сторонник «западной ориентации» германской внешней политики, канцлер имел наготове уже и некий конкретный план дипломатического курса и, встретившись в Женеве с Эррио, усиленно убеждал его в необходимости тесного франко-германского сближения на предмет совместной борьбы с врагом человечества, коммунизмом. Однако эти увещевания не встретили у французского премьера сколько-либо сочувственного отклика: предав вскоре гласности эту женевскую беседу, он откровенно признался, что не имеет особых оснований предпочитать немецких аграриев русским большевикам.