Германия. В круговороте фашистской свастики - Николай Устрялов

Осуществленный Гитлером после прихода к власти чудовищный разгром германского коммунизма не вызвал активного сопротивления со стороны рабочего класса Германии. Коммунистическая партия рухнула, раздавленная террористическим натиском. Призыв ее ЦК к политической всеобщей забастовке не встретил поддержки со стороны всегерманского объединения профсоюзов, а ее собственные массы оказались бессильны предпринять сколько-нибудь серьезную попытку прямой революционной самозащиты. Партия провела несколько разрозненных и мимолетных демонстративных стачек (Любек, Штрасфурт) и ушла в подполье… в надежде на лучшие времена. Что же касается социал-демократии, то она избрала совсем другой путь. Она заняла по отношению к третьему рейху беспримерно жалкую, ультракапитулянтскую позицию унизительной лояльности, публично солидаризировалась с внешней политикой Гитлера, отгородилась от Интернационала, решительно отвергла революционную тактику борьбы с фашистским правительством, вопреки своим же собственным многочисленным заявлениям недавнего еще времени. Более разительного и, нужно признать, для многих неожиданного бессилия перед лицом фашизма обе пролетарские партии, справедливо слывшие за самых могучих в Европе, проявить поистине не могли.

Чем это объяснить?

Указывают на пагубность раскола, ослаблявшего германский рабочий класс; вместо объединения сил для борьбы с реакцией, вместо создания и укрепления единого «красного фронта» шла горячая внутренняя борьба между коммунистами и социал-демократами. Нельзя оспаривать отрицательную значимость этого факта, но сам он, в свою очередь, явился отражением неких глубинных процессов в германском пролетариате.

Основные массы чистокровного, «потомственного» пролетариата шли за социал-демократией, партией большой традиции и прославленной школы. Говорят нередко, что наличное руководство этой партии «изменило» интересам рабочего класса, отреклось от интернационалистских и революционных принципов марксизма, вступило на путь буржуазного соглашательства, беспринципного оппортунизма. Верно ли это?

Да, верно: немецкая социал-демократия перестала быть партией революционной и подлинно интернационалистской, прочно вступила на реформистский путь. Да, верно: за 14 лет своего пребывания в прусском правительстве она боролась больше налево, чем направо, и не сделала ничего для реального овладения государственным аппаратом. Она оказалась плененной формально-демократическим доктринерством и объективно-исторически, против своей воли, облегчила победу фашизму. Да, это верно. Но было бы вульгарно-идеалистической ошибкой полагать, что в этом — только «преступление» партийных верхов, развращенной капиталом парт- и профбюрократии. Едва ли можно сомневаться, что основой и «фоном» соответствующей эволюции германской социал-демократии является сам германский пролетариат в его решающем массиве.

«Демарксизация» социал-демократии шла параллельно огосударствлению немецкого рабочего класса. Интеллигентское сознание партийных верхов систематически выхолащивало марксистскую доктрину, в то время как общественное бытие рабочих масс упорно влекло их по мирным соглашательским путям. Отсюда и та пресловутая теория «меньшего зла», которая позволяла партии не знать удержу в политике компромисса, проявлять терпимость без конца и без краю — иначе, мол, будет еще хуже!

Немецкий рабочий двадцатого века — не революционер и не интернационалист. Несмотря на наличность в нем развитого классового сознания, он — государственник и патриот. В 14-м году он шел умирать за отечество на полях сражений рядом с юнкером, буржуем, интеллигентом и крестьянином, а в 19-м страдал, как и они, хотя и не вместе с ними, болью патриотических обид. Будучи рабочим, он продолжает быть немцем. Будучи рабочим и сочувствуя социалистической идее, он далеко не чужд так называемой «мелкобуржуазной психологии» и не чувствует себя бесправным отщепенцем капиталистического общества. Изменить состояние его духа могли бы лишь большие исторические перемены и переломы объективной структуры этого общества. В 19-м году, после войны и поражения, его душевное равновесие было поколеблено. Его охватила ненависть не только к версальским насильникам, но и к отечественному старому режиму, доведшему родину до катастрофы. Он загорался радикальными настроениями, психологически близился к революции большого масштаба. Но тут традиционное его руководство, воплощавшее собою его собственный вчерашний день, сумело направить разлив его возбужденных чувств в русло «нормальной» буржуазной демократии. Он выбрал своего Эберта президентом и стал успокаиваться. После 23-го года это спокойствие крепло. Заработная плата последующие годы оказалась не ниже довоенной. Рабочие делили вместе с миттельштандом всевозможные трудности эпохи и сторонились лозунгов революционно-социалистического экстремизма — социальной революции и пролетарской диктатуры. Революция не представлялась им перлом создания, они предпочитали ей спокойную жизнь и мирное развитие. Семена социал-реформизма падали на благодарную почву; да ведь и сами они в значительной степени являлись плодами этой почвы.

Пришел кризис, принес массовую безработицу, понижение заработной платы и прочие беды. Появился многочисленный люмпен-пролетариат, немедленно взятый в обработку и наци, и коммунистами. Но основное рабочее ядро и тут, в общем, туго поддавалось радикализации, оставалось верно социал-демократии, фатально ведшей его формально-демократическим трактом в Потсдам и Третью империю.

Но коммунисты? За ними, как сказано, шли безработные, ими увлекалась там и здесь рабочая молодежь. Последние годы принесли им значительные количественные успехи. На общих выборах 1930 года они собрали четыре с половиною миллиона голосов, на выборах 1932 г. около шести миллионов, причем Берлин дал им 860 тысяч. Их влияние в рабочих районах росло. Углубление кризиса, социальное отчаяние могло привлечь на их сторону и основные массы пролетариата. Но дело до этого не дошло.

В то время как решающее рабочее ядро продолжало поддерживать социал-демократию, фашизм, овладев мелкой буржуазией и вступив в союз с плутократией, оспаривал у коммунизма также и рабочую, вернее, безработную аудиторию. Демагогию социального радикализма он умел сочетать с прямыми и сочными патриотическими лозунгами, умеющими звучать и в пролетарских немецких сердцах, особенно молодых. К этому нужно прибавить, что руководство германской коммунистической партии не могло похвалиться выдающимися фигурами, а за последние годы оказалось, кроме того, обессиленным внутренними раздорами, также репрессиями, павшими на долю троцкистов и правых уклонистов. Суровый режим Коминтерна давал основание врагам обличать в безличии и бесцветности германских коммунистических лидеров и их выступления. Но определяющие причины слабости партии нужно искать, конечно, не в этом, а в общих условиях социальной жизни германского рабочего класса и всей Германии.

Последние выборы 5 марта показали, что и социал-демократия, и (с некоторым ущербом) коммунизм сохранили еще за собою свои массы. Но массы коммунистические, в силу их социальной расщепленности и неустойчивости, оказались бессильны для большого революционного действия, массы же социал-демократические, по-видимому, не ощутили в нем и нужды. «Мы безоружны, но не потеряли чести», — заявил в заседании рейхстага 23 марта социал-демократический лидер Вельс. Можно по-разному оценивать второй тезис этой фразы, но трудно оспаривать основательность первого. Жалкая, безвольная пассивность социал-демократических вождей объясняется не только их персональными умонастроениями (тоже, разумеется, не случайными), но и состоянием масс, за ними стоящих, создавшимся соотношением социальных сил. Недаром март 1933 года очевидцы немецкой действительности так часто уподобляют августу 14-го. Нельзя недооценивать острого припадка патриотической, даже шовинистической страсти, охватившей ныне всю страну и сметающей преграды на своем пути.

Однако есть преграды, которые смести нелегко. Одно дело — вселить в души надежды, и другое — их оправдать. Если нельзя недооценивать в наше время силу патриотизма, то ошибочно и переоценивать ее. Национальный подъем устоит и процветет, если сумеет накормить не только души, но и тела. Иначе он выдохнется. Было бы наивно думать, что национальное сознание способно само по себе и раз навсегда отменить классовый интерес. Многое будет зависеть в дальнейшем от рабочей политики гитлеровского правительства, а также от удачливости его общеполитического курса. Семь миллионов безработных — факт, от которого не отмахнуться учреждением министерства пропаганды. Наступление на заработную плату, реальное ухудшение экономического положения пролетариата, его политическое закрепощение без каких-либо существенных компенсаций материального и духовного порядка, бессилие разрешить проблему безработицы, отсутствие успехов в области внешней политики, падение экспорта, рост финансовых затруднений — эти и им подобные факторы могли бы обострить социальные противоречия в стране, развеять по ветру гонор Третьей империи и кротость социал-демократии, вывести германский рабочий класс из его нынешнего состояния оглушенности и способствовать созданию революционной ситуации. Напротив, экономическая и общеполитическая удача Гитлера если бы и не примирила бы немецкий пролетариат с фашистским режимом, то во всяком случае надолго парализовала бы в нем способность и охоту к активным выступлениям. Есть, однако, немало оснований утверждать, что такая удача лежит вне путей социально-политической реакции, порождением и живым знаменем которой является правительство гарцбургского фронта с Гугенбергом в качестве хозяйственного диктатора. И едва ли хороший знак для «пробужденной Германии» — эта постоянная обращенносьт к 1914 году. «Карл XII шел через Полтаву», — вспоминается знаменитая реплика Балашева Наполеону на его вопрос о путях к Москве.