Впереди разведка шла - Александр Каневский

Через несколько минут полоненная «стопятка» заговорила вновь, и до нашего слуха донеслись отчетливые звуки разрывов...

Таранами мы овладели, но удержать не смогли. Гитлеровцы, поднакопив сил, оттеснили нас назад. Три раза переходил из рук в руки этот пункт, скромно выглядевший даже на крупномасштабной карте. Но те бои мне очень памятны: за Мариновку и Гараны был представлен к ордену Красной Звезды.

После перегруппировки сил и получения пополнения бригаде было приказано выйти в район высоты 277,9. Курган этот, носивший название Саур-Могила, представлял собой мощный опорный пункт в инженерной системе «Миус-фронта». Можно было пробить брешь во вражеской обороне, смести с лица земли десятки дотов и дзотов, но цройти к Донбассу, не захватив Саур-Могилу — ключ к горняцкому краю,— невозможно. И ключ этот находился в руках противника. От пленных было известно, что на горе всего вдоволь — и боеприпасов, и провизии, и горючего. Значит, измором немцев не возьмешь. Да и подкрепления они получили немалые. Мы же порядком устали, измотаны не только дневными, но и ночными боями, бомбежками, потеряли много техники, вооружения, а главное — людей.

...Батальон Субботина, прижатый огнем к земле, залег перед высотой. Укрыться негде: все вокруг просматривалось и простреливалось. Гитлеровцы не жалели ни мин, ни патронов. Головы не поднять! Задымленное поле — все в росчерках трасс: кажется, невидимые паучки-пули тянут в разные стороны светящиеся нити. Где-то дробно заливался «дегтярь», озабоченно токовал «максим», зло тявкали «сорокапятки». В ответ — львиный рык немецкого шестиствольного миномета, прозванного «скрипухой». Во время полета реактивная мина весом в пять пудов издает отвратительный звук, похожий на скрип заржавленного флюгера. А когда падает — воздух сотрясает крякающий взрыв...

На связь с Субботиным вышел комбриг Барладян, недовольно спросил:

— Первый, долго там будешь лежать на солнцепеке?

— Людей ведь напрасно потеряю...

— Жми к высоте! Ее надо брать, понимаешь — надо!

— Понял!

— Давай, голубчик, действуй.

Субботин, не обращая внимания на обстрел, подполз к небольшому голому курганчику, посмотрел в бинокль. Тут же принял решение: использовать лощину, проскочив в нее за редким кустарником. Доложил комбригу: мол, есть «пустой мешок» — лощина, просьба одна — хорошенько поддержать огоньком.

— Понял,— ответил Барладян.— Дам команду пушкарям и минометчикам. А как только появятся штурмовики, бери немца за кадык. Уяснил?

По высоте ударила артиллерия, минометы. На ее далеких скатах выросли дымки, будто лопались дождевые грибы. Впритирку с землей пронеслись «ильюшины», «причесали» немецкие позиции пушечными и пулеметными трассами. Вражеская сторона молчала... Но как только две роты стали двигаться по лощине, их придавил шквальный огонь.

Комбат крикнул ординарцу Каверзневу:

— Пулей к танкистам! Передай Сагательяну, чтобы ударил по дзотам — заткнул глотки: пулеметам...

Но несколько «тридцатьчетверок» уже пылало... Субботин ясно понимал, что промедление грозит гибелью, сам побежал к лощине. Встретил ротного Бурлаченко, упал около него.

— Может, хватит носами землю пахать? Лежачего на войне бьют...

— Так кроет же, гад, кинжальным!

— Вижу... Но момент-то упускаем! Танкисты для нас

стараются, а мы животами елозим.

Бурлаченко вскочил, высоко поднял над головой пистолет и побежал вперед, выбрасывая длинные ноги в запыленных кирзачах. За ним поднялся один боец, другой...

В атаку пошла и рота Умрихина.

Немцы выскакивали из траншей и мчались к лесопосадке.

— Не давай им передохнуть,— азартно крикнул Субботин Умрихину.

— Тут все перемешалось,— робко возразил ротный.

Отход задержи взводом Каневского. Тот разберется, что к чему.

К нам подбежала военфельдшер Ольга Приходько. Ей нужно пробраться к раненым танкистам, но ложбина простреливается крупнокалиберным пулеметом. Нашли ей броневичок. Кто-то из ребят даже пошутил: «Вернись с ним обратно, а то не дадим больше...»

Отправив Ольгу, сделали небольшой крюк, зашли отходящим гитлеровцам во фланг. И в тот момент, когда я перепрыгивал через рыхлый бруствер хода сообщения, случилось то, чего не забуду всю жизнь.

Гитлеровцы пустили в ход свою «карусель» — шестиствольные минометы, стали бить по площадям. Рядом грохнуло, как горный обвал, и я не сразу сообразил, что же случилось. По затылку будто огрели молотом, повалили на землю и накрыли тяжелой могильной плитой. Теперь ясно понял — привалило...

Говорят, что в такие мгновения, когда жизнь висит на волоске, в сознании человека проносится все его прошлое. О каком прошлом могла идти речь? Я не мог пошевелиться. Дело в том, что меня накрыл сначала зарядный ящик, а потом уже привалило землей. Пытался хоть как-нибудь перевернуться, однако боль сковывала тело. Доска ящика врезалась в спину, руки тяжелели, сознание стало притупляться. Легким не хватало воздуха, всего от головы до ног сковала судорога, злость терзала душу. Можно погибнуть от пули, шального осколка, попасть в засаду, где последний патрон — твой верный друг, но вот так, по-глупому, ждать медленного конца... Но что это? Отчетливо уловил шорох, тяжесть постепенно отпускала тело... Галлюцинация? Открыл глаза, ртом схватил живительный глоток воздуха, как сквозь кисею, увидел сначала руки в глине, потом лицо... Да это же Сеня Ситников! Он откинул в сторону ящик, взял меня под мышки и вытянул на скос бруствера. Присел.

— Я же бежал рядом, когда грохнуло. Смотрю, а тебя, командир, как корова языком слизала. Думал — миной разнесло. Но предчувствие подсказало — ищи! И вот...

Смотрю на его руки в ссадинах, ободранные ногти, влажные бисеринки на груди в вырезе расстегнутой гимнастерки. Хочу что-то сказать, но слова застревают в пересохшем горле...

Бой, как скоротечная гроза, катился вперед. Поднялся на ноги — шатнуло. Снова лег, спрятал лицо в ладони, стараясь дышать глубже и ровнее. Медленно уплывала боль, обручем стягивавшая голову. Серая пелена перед глазами опадала...

Батальон задачу выполнил, но потери были внушительные. Я получил легкое ранение, а вот комбата Субботина едва спасли — осколок прошел в каких-то миллиметрах от сонной артерии, вдобавок пуля задела руку. Пока довезли до эвакогоспиталя, потерял много крови.

Ольге Приходько удалось вывезти нескольких танкистов, среди которых был командир роты Сагательян и механик-водитель Артанюк.

Когда узнали, что Семен Михайлович малость оклемался, решили его проведать.

Высокая, рыжеволосая женщина-военврач категорически отрезала:

— Даю вам пять минут.

— Так мало?— вскинул брови Петя Каверзнев.

— Я не люблю, когда приказы обсуждаются, молодой человек. Тем более здесь. Ясно?

Ординарец захлопал ресницами. Пожилая сиделка, поправляя куцый халат, шепнула ему:

— Сердитая сегодня у нас майор. И усталая: целую ночь оперировала.

Мы осторожно вошли в палату — пахло йодом, эфиром, кровью. Комбат лежал у окна — шея туго перебинтована, под рукавом рубашки бугрится повязка. Увидев нас, Семен Михайлович приподнялся на локте, радостно воскликнул:

— Сережа, Петро, Саша... Ребята, милые!

Капитан Соколов — заместитель комбата — шепотом рассказал о делах в батальоне, а тот, в свою очередь, о том, как он «воевал» с майоршей, чтобы не отправила в тыл.

Пять минут истекли, как одно мгновение.

До первых чисел августа на рубеже реки Миус продолжались тяжелые, изнурительные бои. Вся степь — задымленная, обезображенная воронками, усеянная трупами — простреливалась вдоль и поперек. Жарко было и в небе, где кипели воздушные бои.

Сначала волнами накатывались «юнкерсы» и «хейнкели», затем лавина танков и мотопехоты остервенело перла вперед, разрывая боевые порядки поредевших частей, обтекая их фланги. Врагу удалось отбросить наши полки на левый берег Миуса.

Штурм «Миус-фронта» предстояло повторить еще раз, но вначале надлежало перейти к жесткой обороне, а затем захватить прежний, наиболее расшатанный и хорошо изученный участок.

Корпус приводил себя в порядок, пополнялся людьми, материальной частью, подвозились боеприпасы, горючее, продовольствие. Люди немного отоспались, отмылись, отъелись. Но времени на подготовку отводилось мало, а дел — непочатый край. Прежде всего требовалось быстрей ввести в строй пополнение. Народ-то прибыл необстрелянный, «сырой».

Все свидетельствовало о том, что мы гораздо сильней противника, чем были в июле. К тому времени для наступления сложилась благоприятная обстановка: немецкие войска потерпели крупнейшее поражение под Орлом и Белгородом, распрямлялась огненная дуга.

И вот долгожданный день настал.

Солнце еще пряталось за пепельный горизонт, но его лучи уже пробили туманную дымку, стлавшуюся по полю. Когда стрелка часов застыла на шести, все содрогнулось. Полторы тысячи орудий и минометов ударили по переднему краю обороны врага. В сплошной грохот ворвался характерный скрежет «катюш». Вслед за ними волной промчались «илы», которых фашисты в страхе окрестили «шварце тодт» — черная смерть.