Безбилетник - Владимир Балашов

— Простите меня, Сэм! К моему великому стыду, вы совершенно правы. Я поговорю со Стасом, чтобы он извинился.

— В прежние времена просто вызывали на дуэль, и это было честно. К сожалению, эта замечательная традиция утрачена.

Стас, разминая одеревеневшие мышцы, осторожно переступил с ноги на ногу — и его тотчас передёрнуло от боли в спине. «Шар» на его непроизвольное движение ответил протестующим треском. Свифт снова посмотрел в его сторону — и Стас замер, превозмогая боль. После этих случайно подслушанных слов он молчал бы, наверное, даже в том случае, если бы его терзал какой-нибудь местный хищник.

— Человечество в общей своей массе с каждым поколением становится гуманнее, — продолжила Валерия, и Свифт тут же повернулся к ней. — И в этом, наверное, главное достижение современной цивилизации.

— Для достижения всеобщего гуманизма нужно было не так уж и много усилий, — не то возражая, не то утверждая, проговорил Свифт, — всего лишь достичь такого технического уровня, чтобы все стали сыты.

— Нет, одного изобилия мало, — возразила Валерия. — Просто нужно было каждому ощутить, что все люди равны. Для начала хотя бы, что на нашей маленькой Земле мы все давно связаны кровными узами, то есть, по существу, все мы братья и сёстры. Несколько тысячелетий формировался гуманный государственный строй. Ведь одно дело, когда государством узаконены господа и слуги, и совсем другое.

— Когда все господа, — пошутил Свифт.

— Нет, когда все слуги. Слуги не потому, что привыкли унижаться, а потому, что служат всему человечеству.

— Это всё слова, — возразил Свифт. — Смысл я их принимаю, но вот моё сердце они как-то не тревожат и великие помыслы не зажигают.

— Значит, я плохо объясняю… — сокрушённо проговорила невидимая Валерия.

— Нет, вы очень хорошо объясняете, — словно спохватившись, горячо запротестовал Свифт. — Дело, должно быть, во мне. Порой мне начинает казаться, что мы говорим на одном языке, — но каждый раз оказывается, что тему для разговора находите именно вы. И у нас, как говорит капитан Полонский, находится очень мало точек соприкосновения.

— Вы просто комплексуете, Сэм, причём совершенно напрасно. Говорить о космосе, о нуль-переходах, о неполадках реактора — это не означает быть умным. Это всего лишь означает, что в памяти хранится определённый запас легко воспринимаемой другими информации, а также определённый навык манипулирования этой информацией…

— Что значит — манипулирования? — спросил Свифт.

— То есть использования её избирательно… Я уверена, что даже на заре развития цивилизации человек мог гораздо образнее и красочнее рассказать об окружающем его мире, о своих чувствах, о любви. Ведь он сравнивал свои чувства с весенней природой, с утренним ветерком, с журчанием ручья, а не с гудением тех же реакторов… Вам не кажется, Сэм, что мы, собравшиеся сейчас в лагере, все на одно лицо?

— Нет, Валерия, вы гораздо красивее всех других женщин!

— Спасибо за такой замечательный комплимент, но я вовсе не об этом. Я о нашем внутреннем мире. Во-первых, стало меньше индивидуальностей: всё, что не рационально, — отметено эволюцией. А ведь в этой индивидуальности и заключалась внутренняя изюминка каждого человека. Поверьте мне, Сэм, здесь, на Альме, вы выглядите колоритней всех остальных, вместе взятых. Стас вам просто завидует, хотя никогда не признается в этом!

— Чему же завидовать? Ведь это он капитан космолёта, а не я.

— И всё равно завидует, поверьте моей женской интуиции. Той же вашей индивидуальности. Раньше каждый человек был индивидуален, был личностью, а теперь в лучшем случае какие-то отличительные черты вносит лишь профессия. Я, например, в любой толпе узнаю космолётчика — даже без его форменного кителя. Хотя многие из них считают, что именно китель отличает их…

— Форма во все времена отличала людей. Она и прежде, как и сейчас, задавала при встрече направление для разговора. С моряком можно было безошибочно заводить разговор о кораблях, о морских портах, а с сухопутными офицерами — о военных походах, о крепостях…

— Но ведь тогда практически любой собеседник был интересен. Люди были разделены морями, границами государств, религиями, какими-то национальными традициями. Они рассказывали, по существу, малоизвестное о своих странах, о себе…

— Разве что-то изменилось?

— А сейчас о чём можно говорить? Национальность существует чисто формально, границы государств условны… На всё, даже на взаимоотношения, накладывается этакий узаконенный стандарт. Узаконено то, что рационально, удобно и приятно для большинства человечества. Вот и говорят об одних и тех же знаменитостях, в лучшем случае — об общих знакомых, реже — о семье и работе, ещё реже — об искусстве. Но искусство давно уже стало массовым, поэтому и мнение о нём тоже массовое. Неоткрытых талантов в наше время не бывает! Чтобы сказать собственное мнение о каком-либо произведении, нужно быть профессионалом от искусства, а этому мешает…

Валерия вдруг замолчала, и Стас от мысли, что снова выдал себя треском, даже похолодел. Но Свифт тут же прервал возникшую паузу:

— Что же вы, Валерия, замолчали?

— Я вдруг подумала: а что лично мне помешало всерьёз заняться искусством, о котором я сейчас глубокомысленно рассуждаю?..

— Наверное, как и у большинства, нехватка времени?

— Или что-то другое… Может быть, боязнь быть не такой, как все?

— Вы, Валерия, и так не такая, как все.

— Не льстите, Сэм, — такая же! Все стремились в космолётчики, вот и я ринулась в общем потоке… В детстве, помнится, я очень любила читать старые книги, которые, как я знаю, не особо пользуются спросом в библиотеках. Но литературоведом тоже так и не стала… Вот именно: я поучаю вас, а если бы мне самой предложили сейчас выбирать между искусством и работой, я, пожалуй, выбрала бы работу. Я смирилась. Хотя, наверное, всё-таки главнее найти своё призвание… Вы нашли своё, Сэм?

— Я считал, что нашёл. Но потом вмешались роковые обстоятельства — и теперь они просто руководят мной. О каком призвании может говорить прикованный, например, к веслу галеры? Это вы, Валерия свободны в выборе как профессии, так и любви!

— Любовь не выбирают: её либо находят, либо нет. Но это тема уже для другого разговора. Мы и так засиделись — как бы нас не начали разыскивать в лагере… Пойдёмте, Сэм!

Когда шаги Валерии и сопровождавшего её Свифта затихли, Стас подождал ещё некоторое время и занялся освобождением из плена. Его спину и плечи жгло уже невыносимо, а на затылке словно бы тлела горсть раскалённых углей. Сначала он медленно высвободил менее захваченную «шаром» левую руку, потом, терпеливо снося уколы новых крючков в немеющие пальцы, стал освобождать рукав правой руки.