Имена льда - Екатерина Паньо

Иногда Л. так и делал.

Но сейчас он только коротко осмотрел грудную клетку и вернулся в Центр.

Конечно, призрак был здесь — стоял у окна и смотрел вниз на огни города. Л. видел, как эти огни просвечивают сквозь туманное тело призрака, немного теряя в яркости и чуть-чуть меняя спектр.

— Ты уже здесь? — спросил призрак, не оборачиваясь.

Кажется, это был тот самый призрак, который в него верил. Л. сделал вид, что не замечает его, и подумал, что поток памяти надо прервать. Обычно он не обращал внимания на призраков, но сегодня они ему мешали. Призрак то ли поежился, то ли попытался пожать едва очерченными плечами — по его полупрозрачному телу пробежала зыбь. Л.поймал себя на том, что разглядывает его. В нем было что-то знакомое. Что-то такое, чего не было ни в одном другом призраке. Какая-то новая уловка? Л. сосредоточился на правом нижнем манипуляторе. Он не позволит этому фантому…

Как на зло, манипулятор работал совершенно нормально.

— Отказываешься верить самому себе? — в голосе призрака проскользнуло что-то, что Л., опираясь на свою слуховую память, определил как насмешку. — Ты не слишком сообразительный.

Л. поколебался, но решил произнести это вслух:

— Я не верю в призраков.

— У вас не принято?

— Не понимаю, что значит «у вас», — сказал Л. — Призрак — плод воображения. Что до меня, то у меня нет собственного воображения, значит, верить в призраков я не могу.

— А как же я? — с любопытством спросил призрак.

— Я пользуюсь памятью этой цивилизации. Персонифицированной памятью, — пояснил Л. — В ней есть определенные представления. О призраках, в частности. Кто-то из живущих здесь…

— Живших здесь, — поправил призрак.

— А? Не имеет значения. Кто-то имел представление о призраках. Возможно, верил в них. Ты всегда разный. Значит, ты плод воображения того человека, чьей памятью я пользуюсь в данный момент.

— Не понял, — признался призрак.

— Ну, скажем так, ты на самом деле совсем не такой, каким я тебя вижу. Это если не учитывать того, что тебя вообще нет.

— А, теперь ясно, — пробормотал призрак. — Хотел бы я, чтобы ты тоже был совсем не таким, каким я тебя вижу. А еще лучше, чтобы тебя тоже на самом деле не было. Но не с моим счастьем. Ты есть — в этом вся беда.

— Не понимаю, чем ты не доволен, — сказал Л. — Когда я закончу свою работу, ты обретешь покой. Во всяком случае, согласно вашим представлениям о призраках…

— Я-то как раз совершенно не беспокоился, пока здесь не появился ты, — огрызнулся призрак.

Л. снова занялся тестированием систем своего организма. Тщательно, узел за узлом.

— Хорошо, я чужой вымысел, — сказал призрак. — Тогда почему ты воротишь от меня нос? Ты же, кажется, коллекционируешь чужие мысли? Почему бы не пополнить коллекцию свеженьким вымыслом?

— Вымыслы составляют существенную часть памяти цивилизации, — согласился Л. — Но мне приходится соблюдать баланс между материальными и духовными составляющими. Коллекционирование духовного не должно мешать утилизации материального. К тому же, прости, местная цивилизация битком набита суевериями, поэтому я бы не назвал тебя «свеженьким вымыслом» — в моей коллекции около пяти миллиардов разнообразных форм потустороннего существования.

Призрак издал странный сдавленный звук.

— Да уж, чего только не наберешься на наших помойках… — пробормотал он. — А ты, стало быть, как раз специалист по помойкам?

Л. не был уверен, что есть смысл разъяснять призраку суть своей программы.

— Ты жил в этом городе? — спросил он.

— Почему — жил? Я и теперь в нем живу. И еще сто лет жил бы, если бы не ты. Какая нечистая тебя принесла?

— Я утилизирую остатки материальной цивилизации, — терпеливо повторил Л.

— Говоря по-простому — уничтожаешь, — сказал призрак. — Я видел — за тобой ничего не остается. Зачем?

— Очищаю место для новой жизни.

Призрак удовлетворенно кивнул.

— Ага. Я так и думал, что ты оттуда.

— Откуда?

— Ну, оттуда, — призрак неопределенно ткнул пальцем вверх. — Из космоса.

— Нелогичное рассуждение, — отметил Л. — На твоем месте я считал бы, что передо мной создание хаоса, а не космоса. То, что я делаю, ты должен воспринимать как разрушение.

— Хорошо, хорошо, называй, как знаешь. Ты умнее, чем я, ты знаешь, что и как я должен воспринимать лучше, чем я сам. Кто нас завоевал?

— Вас?

— Нашу планету.

— Нельзя завоевать планету, на которой нет разумной жизни, — ответил Л. — Ее можно только колонизировать.

— Хорошо, кто нас колонизировал? Такие, как ты?

— Нет «таких, как я». Я здесь один.

— Значит, для тебя одного — целая планета? — призрак присвистнул. — Неплохо! И чем тебе мешают наши развалины?

— Но колонизация, как вы ее понимаете — это фантастика, — продолжал Л., не обращая внимания на болтовню призрака. — Организм, приспособленный к жизни на определенной планете, не сможет нормально функционировать ни на какой другой. Жизнь — это очень сложная структура. Под нее трудно подогнать условия — ей соответствуют только те, которые ее сформировали. Иначе говоря, любой живой организм может полноценно существовать только на своей родной планете.

— Хорошо, хорошо, не умничай, — проворчал призрак. — Считай, что я тебе поверил. Так откуда же здесь возьмется жизнь? После всего того, что произошло…

— Жизнь зародится. Так или иначе…

— Что, снова от обезьяны? — призрак хихикнул.

— Обезьяна… — Л. покопался в памяти. — А, довольно сложная белковая структура… Происхождение видов вне моей компетенции, если ты об этом.

— Об этом, об этом. Но я уже понял, что ты не по созданию — ты по разрушению. От другого ведомства, так сказать. Прости, приятель.

Призрак прошелся туда-сюда вдоль окна-витрины. Л. изо всех сил старался его не замечать — для этого он переключился на приборы дальнего слежения и занялся проверкой внешних секторов и реорганизацией групп манипуляторов — дело муторное, требующее самого пристального внимания.

— Значит, ты тут один такой? — не унимался призрак.

— Один, — снова сказал Л. и не стал уточнять, что он на самом деле вообще один — не только «тут».

— Я, в общем, тоже, — сказал призрак. — Не скучно?

— Не понимаю.

— Ну, конечно, не понимает он…

Призрак снова прилип к окну.

— Я читал, что город, в котором никто не живет, сам по себе исчезает через восемьдесят лет, — сказал он. — Истлевает, рассыпается, его поглощает растительность. Зачем что-то намеренно разрушать, если все и так пропадет?

— Восемьдесят ваших лет — это при нормальном состоянии биосферы, — ответил Л., не отрываясь от работы. — Биосферы больше нет, период разрушения материальных остатков сильно замедлен. Но дело даже не в этом — рано или поздно исчезнет все, ты прав. Но не бесследно. Время от времени представители нового цикла жизни станут находить материальные остатки предыдущего цикла. Это следует исключить.

— Почему?

— Жизнь, во всяком случае, до определенного этапа развития, должна быть убеждена в собственной уникальности и неповторимости. Только тогда она сможет стать полноценной и хотя бы относительно долговечной.

Призрак сгорбился и снова уставился в окно.

— Может, знай мы о том, что мы не уникальные и даже не первые на своем же клочке земли…

Л. промолчал. Его программа не распространялась на область возможного.

— Грязная у тебя работа, — заметил призрак. — Мусорщик. Ты из двоечников или просто неудачник? А может, ссыльный?

Вопрос был лишен смысла. Правый ботинок снова начал жать. Л. поморщился. Это отвлекало.

— Это не ботинок, — вдруг сказал призрак. — Это носок сбился. Интересно, почему он всегда сбивается только в одном ботинке?

— У меня нет никаких ботинок, — сказал Л. — Это фантомная боль. Фрагмент памяти, которой я пользуюсь в данный момент. У меня нет ног, рук и прочих частей человеческого тела. У меня манипуляторы. Ясно тебе?

— Чего ж тут неясного, — ответил призрак. — Видел я тебя и снаружи, и изнутри. Снаружи ты, если хочешь знать, просто каракатица. Вернее, колония каракатиц. Поэтому меня так развеселила эта история с ботинком.

— Откуда ты знаешь про ботинок? Это только мои ощущения.

— Интересно, ног у тебя нет, а ощущения есть.

— Я уже говорил — это фантомная боль.

Призрак захихикал.

— Неужели во всей этой убогой цивилизации не было более достойного фрагмента памяти, кроме давящего ботинка? Не было другой личности, кроме неудачника, которого оставили в конторе доделывать чужую работу? Почему не сосредоточиться на ком-нибудь действительно стоящем? Или хотя бы счастливом? Почему не ученый в момент открытия какой-нибудь ненужной бациллы? Или поэт в момент рождения шедевра? Или хотя бы глупый влюбленный, когда она, наконец, сказала «да» и расстегнула первую пуговичку?