Земля - Ли Ги Ен

— Как вы сказали, господин начальник?.. «Вкус прокисшего мясного борща?..»[31]

— Какой еще борщ ты выдумал? Что за чепуху ты мелешь!

Нодяки совсем рассвирепел. Он осыпал крестьянина пинками, толкал его в спину, торопя в участок.

— А ну, шевели ногами, сволочь!

Пак Чем Ди никак не мог понять, за что на него свалилась такая напасть. Он не отвечал на вопросы Нодяки, чтобы не разжечь еще больше гнев полицейского, которому ничем нельзя было угодить.

В полицейском участке Пак Чем Ди заставили встать на колени и подвергли длительному допросу. После допроса Нодяки заявил крестьянину, что он должен заплатить пятьдесят вон штрафу или отсидеть пятьдесят дней в тюрьме.

— Хорошо, господин начальник, — тяжело вздохнул Пак Чем Ди, — завтра я принесу вам деньги.

Только после этого Нодяки отпустил его. Закрыв за собой дверь полицейского участка, Пак Чем Ди остановился в раздумье. Он все еще никак не мог осмыслить, что же произошло с ним в этот вечер. За безобидную песню так издеваться над человеком, с таким остервенением бить его?.. Он сокрушенно покачал головой и тронулся в путь. Когда дома он рассказал обо всем жене, она всполошилась.

— Да ты, видать, совсем с ума спятил! Ишь, что ему взбрело в голову — песни петь! А я — то ждала тебя, ждала, и все думала: почему ты опаздываешь? Верно, за пайком стоишь… Эх, нескладный ты человек!..

Пак Чем Ди молча выслушал упреки жены. Что он мог ей ответить? В ушах у него все еще звенел сердитый голос Нодяки. Горькая обида душила старика. Он даже подумал: «А не пойти ли мне да не повеситься ли, как повесился Ко Се Бан?..» Несчастный бедняк вспомнился ему, когда он, возвращаясь из полицейского участка, переходил злополучный мост…

Пак Чем Ди постарался отогнать мрачные мысли, вышел из дому и начал в поисках денег обходить дворы своих соседей. Нелегкое дело — занять пятьдесят вон, но еще труднее вернуть такой долг. Старшего сына Пак Чем Ди, Дон Су, забрали тогда на шахты в Пукхэдо, а младшего зачислили в так называемый «молодежный отряд», и ему приходилось через день ходить в волостной центр на строевые занятия. В доме — хоть шаром покати: ни единой крупинки риса. Карточки, с трудом приобретенные через сельского старосту, отобрали у Пак Чем Ди на продовольственном пункте. Положение было незавидное… И не запой Пак Чем Ди песню, не приключись с ним неприятной истории по дороге из города, он, может, пошел бы тогда по стопам Ко Се Бана: мост, у которого остановил Пак Чем Ди полицейский, вел как раз к пруду…

Пак Чем Ди занял у соседей пятьдесят вон и на следующее утро отнес их в полицейский участок.

Проклятая жизнь — даже песню нельзя спеть! Придет ли такое время, когда можно будет свободно распевать песни?

И в августе прошлого года это время пришло. В день освобождения Кореи Пак Чем Ди пел так, как не пел за всю свою жизнь. Он, можно сказать, напелся в этот день досыта.

Со смехом рассказывал он соседям о своей встрече с полицейским, как о давно минувшем деле. Когда его просили что-нибудь спеть, он отшучивался:

— Да что вы ко мне пристали! Мои песни дорого стоят. Пятьдесят вон каждая! А вы хотите, чтобы я вам задаром пел!..

Глава четвертая

Поднятие целины

До освобождения Кореи отец Кан Гюна, Кан Са Гва, держал небольшую аптеку, а Кан Гюн, помогая отцу в хозяйстве, обрабатывал приусадебный участок.

Несмотря на то, что оба трудились не покладая рук, семья не могла выбиться из нужды.

Конечно, будь Кан Са Гва, как другие торговцы, выжигой и дельцом, веди он свое дело так, как подобает завзятому коммерсанту, он, может быть, и сколотил бы кое-какое состояние.

Но совесть и честь врача и фармацевта не позволяли ему продавать лекарства дороже того, что они в действительности стоили.

Он вообще считал, что медицина не должна иметь никакого отношения к коммерции, что из такого благого дела, как помощь больным, преступно извлекать прибыль… Сам он с удовольствием раздавал бы свои лекарства бесплатно, но тогда семье не на что было бы жить. И все же бедным селянам он отпускал лекарства бесплатно или в долг. И если долг ему не отдавали, он не напоминал о нем.

Аптекарь был одним из популярнейших людей на селе; и поэтому Кан Гюна, сына аптекаря, знала почти вся округа. Множество людей приходило в аптеку, и Кан Гюн со многими успел там познакомиться. Он знал Юн Сан Ера, заходившего к отцу Кан Гюна за пантами и женьшенем; знал и Сун Ок.

Японцы пригрели Юн Сан Ера. Он занимался коммерцией, но, конечно, не так, как отец Кан Гюна: ловко и хитро плел Юн Сан Ер свою паутину.

Лет семь-восемь назад он перекупил у лесного ведомства лес в горах Чомбансан и вместе с японцем-ростовщиком Сакамото безжалостно вырубил его. Лесоматериалы и дрова они продавали в Сеуле.

На своем участке Юн Сан Ер наладил производство древесного угля.

У Юн Сан Ера были прочные связи в волостной управе и полицейском участке; за него стояли горой и начальник уездной полиции, и уездные чиновники. Никто не мешал ему в деле стяжания богатств.

Местность, где он развернул свою деятельность, была довольно захолустной, и дешевая рабочая сила имелась здесь в избытке. Разорившиеся крестьяне, рабочие, выброшенные на улицу, шли работать на его участок за грошовую заработную плату.

На вырученные деньги Юн Сан Ер приобретал новые земли и сдавал их в аренду. Юн Сан Еру и в Южной Корее принадлежало немалое количество земли и несколько промышленных предприятий. Он был членом многих акционерных обществ.

По мере того как возрастало его состояние, он становился все более надменным и высокомерным. Его пьянило сознание собственной власти.

Приезжая из Сеула, он редко заходил к Сун Ок; почти все свое время он проводил в пьяных оргиях с местными чиновниками в гостинице «Тэсон». Вскоре он совсем переселился в эту гостиницу, куда его привлекало то, что он мог успешно ухаживать за хозяйской дочкой.

Но вот наступило пятнадцатое августа 1945 года — день освобождения Кореи.

Местные жители, вооруженные вилами и дубинками, напали на полицейский участок, и японцы в страхе перед надвигающейся грозой ударились в паническое бегство. Юн Сан Ер перепугался не меньше японцев. Бросив на произвол судьбы все свои земельные угодья и лесной участок с заводом, производящим древесный уголь, он вместе со старшим сыном Сон Чхам Бона, главой уездной и членом провинциальной управы, тайком бежал в Сеул. В компании с ними удрала на Юг и дочь хозяина гостиницы. Во-время они унесли отсюда ноги, иначе не пощадил бы их, японских прихвостней, безжалостно сосавших кровь народа, грозный, справедливый народный гнев!

После бегства Юн Сан Ера Сун Ок вздохнула свободно и облегченно, словно у нее вырвали больной зуб.

Кан Гюн хорошо знал, сколько горя принес ей Юн Сан Ер, и он сочувствовал этой тихой, скромной женщине, над честью которой так нагло надругался богач.

…Пробил час народного возмездия.

Разгромив полицейский участок, крестьяне бросились к дому Сон Чхам Бона. Они искали сыновей помещика. Старшего они не застали, но зато им удалось захватить младшего. Они выволокли его на улицу и крепко высекли на глазах у всего народа. Подобной же участи подверглись все, кто работал в волостной управе или в полиции и особенно жестоко обращался с населением.

Многие чиновники, чувствуя за собой немалые грехи, поспешили убраться подальше. Среди них был и писарь Сон — тот самый Сон, что довел до самоубийства Ко Се Бана.

Жена Ко Се Бана все это время лелеяла в сердце мечту о возмездии. И вот, наконец, настал такой день, когда она могла отомстить за мужа!..

Она первой ворвалась в дом писаря; но самого Сона уже не застала. Тогда она выместила свой гнев на его семье: избила всех, кто находился в доме…

Только после этого она немного успокоилась и вернулась домой.

Кан Гюн после разговора с Куак Ба Ви об осушении болота отправился к месту предполагаемых работ и лично обследовал и низину, и тот участок, где должна была сооружаться плотина.

Тщательно все изучив, он пришел к выводу, что если селяне горячо возьмутся за дело, уже этой весной можно будет поднять целину. Кан Гюн посоветовался с председателем волостного народного комитета и с товарищами из крестьянского союза, и его план принял уже более конкретные очертания.

Беседуя с жителями Бэлмаыра, Кан Гюн старался увлечь их идеей осушения болота, и в то же время он пробовал исподволь выведать, каковы настроения крестьян, что они думают по поводу его плана.

По мнению Кан Гюна, в деревне, где ощущалась острая нужда в земле, вряд ли могли найтись противники этого плана. А если бы и нашлись, то разве только из числа помещиков, у которых конфисковали землю. Да и помещики выступили бы против предложения Кан Гюна совсем не потому, что оно каким-то образом ущемляло их интересы, а просто из принципа, со злости. Осушение болота сулило даже некоторые выгоды помещикам: их плантации были расположены выше целины, которую предполагалось поднять, и, следовательно, вода, подаваемая на новые пахотные земли, должна была бы пройти через плантации помещиков. Но их звериная злоба ко всему, что исходило от новой власти, была так велика, что в порыве этой злобы они не считались с собственными интересами.