Всегда на страже (сборник) - Эдмунд Низюрский

И в то время, когда генерал начал скручивать цигарку, ефрейтор рассказал, почему его отец накануне каждого торжественного праздника считает своим долгом прислать ему этого табаку.

- Вместе воевали, товарищ генерал. И ни с кем-нибудь, а с матерью и ее пережитками… Достал было батя у одного селекционера семена. Вот этого самого «самсуна». Ну и там, где мать собиралась посадить капусту, посеял табак. Хороший табак удался! Чистое золото!… Распробовал, и на другой год вовсе мать на огород не пустил. «Это,- заявил,- мой опытный участок! И, пожалуйста, не лезь сюда со своими редьками да укропами. Этого добра и так хватает…» Ох, и война была. А теперь в деревне иного сорта и не знают, «самсун», и все тут.

- А ничего, ничего,- после двух-трех затяжек сказал генерал.- Недаром воевали.

Щелкнув крышкой портсигара, он протянул его хозяину, но потом вдруг задержал. Брови его поползли вверх, а на лице отразилось волнение. Это был его портсигар. Портсигар генерала.

- Ваша фамилия - Рудницкий? - спросил генерал у пограничника.

- Так точно, товарищ генерал,- ответил ефрейтор.

- Сын Степана Даниловича?

- Сын Степана Даниловича.

Генерал крепко пожал ефрейтору руку и повернулся к начальнику заставы:

- Ваш пограничник, капитан, помогал отцу воевать за «самсун». А мы с его отцом для того, чтоб счастливо жили советские люди, чтоб разводили на земле лучшие сорта табака, и не только табака, вместе отстаивали нашу Родину…

Лицо генерала стало серьезным. Взгляд его сухих суровых глаз прошел через границу и остановился на далекой, синеющей на горизонте полоске леса. Словно выхваченный отсветом молнии в ночи, перед ним встал один из весенних дней последнего года войны, где-то под Висбаденом…

Бой за высоту 315 идет третьи сутки. Враг, поливая из дзотов перекрестным огнем, не дает поднять голову. Два солдата один за другим идут на подавление огневой точки и погибают на глазах. Идет третий… Четвертый… Ничего не получается… Перед полковником Сидориным появляется вспотевший, обросший щетиной солдат. Капли пота скатываются по щекам, собираются на бороде, дрожат и падают. Солдатская варежка крепко проходится по лицу, поправляет шапку-ушанку: «Разрешите мне, товарищ полковник?» Сидорин отворачивается и безнадежно машет рукой. «Разрешите…» - слышит он вторично голос солдата… «Отставить, гвардии рядовой Рудницкий!» Но этого приказа Рудницкий не слышит. Он уже на пути к вражескому дзоту. Сотни глаз следят за каждым его движением. Шесть-восемь раз падает он убитым, но стоит дзоту на минуту замолчать, как солдат оживает и ползет вперед. «Герой!… Герой…» - шепчет про себя Сидорин. Дзот уже близко. Десять, пять, три метра… Последний прыжок - и Рудницкий, обессиленный, приваливается к стенке дзота. Где-то в глубине слышится глухой взрыв. Из амбразуры, будто из печной трубы, валит густой дым…

Высота 315 была взята. Рудницкий в тот же день был представлен к награждению, а полковник Сидорин подарил ему свой портсигар.

Об этом героическом подвиге Рудницкого генерал рассказал пограничникам.

- Очень кстати, что вам довелось служить на границе,- сказал генерал Рудницкому-сыну.- В этом большой смысл…- И вернул портсигар.

Каждому пограничнику хотелось подержать портсигар в руках, и кто только не держал его,- не мог не заметить над символичной подковой на нем тонкую работу ювелира: «Гвардии рядовому Степану Даниловичу Рудницкому от полковника Сидорина».

- Будете писать,- сказал Рудницкому генерал,- передавайте гвардейцу привет. Привет от полковника Сидорина!

- От полковника? От генерала!…- сказал сержант Гимаев.

- Привет от генерала! - улыбнувшись, согласился Сидорин.

… Отделение сержанта Гимаева идет на заставу. Ефрейтор Рудницкий - впереди. На свежем снегу отчетливый след прошедшей легковой автомашины. Только что, попрощавшись, проехал генерал. «Как это он сказал про нас, пограничников? «Бессменный часовой наряд армии-победительницы…»

Отец его, Степан Рудницкий, когда узнал, что он, его сын Андрей, попал служить на границу, писал в письме: «В строю главное - равнение, не сбиваться с шага. А если тебе поручено охранять рубежи нашей дорогой Родины - охраняй. Знай: ты днем и ночью на переднем крае…»

Вспомнив эти слова из отцовского письма, пограничник Рудницкий почувствовал, как у него чаще забилось сердце.

Ему стало очень приятно, что его отец, заведующий птицефермой, думает об обороне своей Отчизны так же, как и генерал.

АНАТОЛИЙ МИЛЯВСКИЙ

РАДИОГРАММА

Рассказ

Рано утром Горчаков отвез жену в родильный дом.

Он долго стоял в приемной, от нечего делать разглядывая кафельные стены и дверь, за которой скрылась его Люда. В маленькое окошечко сухорукий санитар принимал передачи: узелки и сетки с яблоками, кефиром, виноградным соком. Лицо у санитара было серьезное, исполненное достоинства и строгости.

Горчаков снял фуражку и расстегнул крючок офицерского кителя. Он решил ждать хоть до ночи. На корабле за него остался помощник, старший лейтенант Доскаль, парень надежный. Ничего особенного на сегодня не предвиделось. В крайнем случае Доскаль даст знать.

Он покосился по сторонам: сесть было не на что. Две табуретки были заняты и, видимо, прочно. На одной сидел молодой носатый парень в очках, нервно теребя в руках свернутую трубкой газету, на другой устроилась дородная женщина с высокой прической и надменным взглядом.

Горчаков вздохнул и посмотрел в окно на чахлые акации больничного дворика.

Ребенка они ждали давно, с тайной надеждой людей, уже однажды обманутых судьбой. Три года назад, когда Горчаков еще служил на Курилах, у Люды случились преждевременные роды. Ребенка спасти не удалось.

Горчакову тогда казалось, что все кончено. Когда он увидел жену, выходящую из дверей больничного отделения, похудевшую и осунувшуюся, со скорбными, словно остановившимися глазами, судорога прошла по его лицу, и он чуть не разрыдался. Она положила руку ему на плечо:

- Ничего, Сережа, ничего…

Она его утешала!

Даже сейчас, вспомнив об этом, он почувствовал, как сердце заныло. Только бы теперь все обошлось хорошо. Ведь как все просто у других.

Как она сейчас там, одна, наедине со страхом и болью, такая маленькая в длинном больничном халате. Он с острой нежностью вспоминал ее худенькое лицо с мальчишеской стрижкой, быструю улыбку, привычку слегка шепелявить. Она молодчина, его Люда, смелая маленькая женщина. Ей тогда прямо сказали, что новая беременность - большой риск. Но она решилась и уговорила его. Она знала, как он хочет сына.

Потянуло закурить. Он вышел во дворик, выщелкнул из пачки сигарету, жадно затянулся.

Кто- то кашлянул за его спиной. Он обернулся и увидел красное от загара лицо матроса Лысых. Бескозырка лихо сидела на его круглой голове. Он старался сдерживать дыхание, но грудь под тельняшкой тяжело ходила: видимо, бежал.

- Товарищ командир, просят на корабль.

Едва увидев Лысых, Горчаков уже понял, что предстоит. Но спросил все-таки:

- Что там еще?

- Срочный выход в море, товарищ командир.

Он взял донесение, прочел его, молча спрятал в карман. Поглубже натянув фуражку, с тоской оглядел больничное крыльцо, окна с марлевыми занавесками и быстро зашагал прочь. Лысых едва поспевал за ним, придерживая бескозырку.

Горчаков еще издали отыскал глазами свой маленький корабль, приткнувшийся у стенки среди более рослых сторожевиков.

Вся команда уже была выстроена вдоль борта. Чехлы на бескозырках сверкали первозданной белизной. Горчаков невольно усмехнулся этому нехитрому фокусу: чехол стирался перед построением и тут же, еще влажным, натягивался на околыш - никакая глажка не давала такой яркости и белизны. Он в свое время научился этому в училище, и, видимо, этот секрет был известен не только ему.

Сейчас он и мог видеть всю команду рядом - всех шестнадцать человек, отсутствовали механик и вахтенный моторист. На суденышке не было такого места, где их можно было собрать всех вместе, разве что на палубе. Но во время хода на палубе находиться не полагалось.

Сейчас они стояли по ранжиру, в одинаковой «форме раз» и, вытянувшись, смотрели на него. Он, подходя, пробежал глазами всю шеренгу, от рослого Ткаченко до маленького крепыша Копытько. Все были на месте - сигнальщики, гидроакустики, комендоры, радиометристы. Его ребята, его команда.

- Смирно! - Доскаль шагнул навстречу, забарабанил слова рапорта.

- Вольно,- сказал Горчаков,- по местам стоять.

Палуба заполнилась звонким, рассыпчатым грохотом ног.

Доскаль подошел. От него пахло одеколоном.