Ночная княгиня - Елена Богатырева

В детстве сестры-монахини пугали Алису тем, что она для них — раскрытая книга, что они могут читать в ее душе и мыслях. Но теперь она заметила, что если и остается по-прежнему раскрытой книгой, то в стенах института нет человека, способного в ней хоть что-то прочитать. Поначалу, обманывая классную даму или инспектрису, Алиса в глубине души трепетала. Вот-вот та получше приглядится к ней, догадается, что к чему, и отвесит оплеуху. Но ничуть не бывало. Похоже, им нравилась маленькая девочка с подобострастным взглядом. Алиса выпросила у горничной зеркальце и репетировала этот взгляд перед сном, пока не гасили лампу.

Алиса настолько уверовала в свои способности выдавать желаемое за действительное, что принялась развлекаться постановкой маленьких спектаклей. Каждый месяц она разыгрывала лихорадку и по несколько недель пропадала в лазарете. В церкви она падала в обморок, от прогулок зимой отлынивала, ссылаясь на тошноту и слабость. Спектакли разыгрывались ею и с намерением проучить ту или иную девочку за глупость или просто так — смеха ради. Наиболее удачный спектакль имел целью навредить ненавистной обладательнице волшебной куклы Агнессе и неразлучной с нею Белявке.

Притворившись, будто у нее кровь идет носом, Алиса получила разрешение выйти из столовой и, пробравшись незамеченной в дортуар, вколола несколько иголок в матрац принцесски. Перед сном девицы устроили в спальне возню, в результате которой Агнесса с размаху плюхнулась на кровать… На ее отчаянный крик прибежала классная дама, девочки суетились вокруг, и никто не заметил, как Алиса шепнула мадемуазель что-то на ушко, а потом часто-часто закивала на ее вопросительный взгляд, широко распахнув небесно-синие честнейшие глаза.

Агнессу отнесли в лазарет, а классная дама подошла к Белявке и впервые за четыре с половиной года учебы сорвала с нее передник. Девочки тихо охнули, Белявка потеряла дар речи. Мадемуазель толкнула ее к стене так сильно, что та стукнулась головой и сползла на пол. «Стоять на коленях три часа!» — прошипела классная дама и галопом понеслась в лазарет хлопотать над Агнессой.

Вернулась она не скоро, и щеки ее пылали багровым румянцем. Не обращая внимания на всхлипывания Белявки, классная дама горестно поведала девочкам, что Агнессе пришлось выдержать небольшую операцию. Две иголки доктор удалил, но третья глубоко вошла девочке в ягодицу. Обнаружилось это только по кончику красной нитки, торчащей из тела. Доктору (девочки ужаснулись, вспомнив, что доктор — мужчина, а Агнесса вовсе не пальчик порезала) пришлось помучиться, чтобы извлечь иглу из тела бедняжки Агнессы, не изуродовав его скальпелем. К концу рассказа лица всех без исключения девочек залились краской смущения, и когда классная дама снова побежала в лазарет, они вовсе не жалели «бедняжку» Агнессу, а с неподдельным ужасом удивлялись, какая, должно быть, бесстыжая эта принцесска, раз позволила подвергнуть себя такой унизительной процедуре. Воспитанницы сошлись на том, что любая из них скорее бы умерла, чем оказалась на месте бесстыжей полячки, и что отныне хорошо бы всем держаться от нее подалее. Алиса делала девочкам страшные глаза и горячо кивала, незаметно перекладывая моток красных ниток из своей шкатулки в ночной столик Белявки…

Старший класс принес с собой новые предметы. Лучшими из них были признаны уроки кулинарии, потому что после такого урока воспитанницы поедали все ими приготовленное. А вот урок рукоделия стал для Алисы чем-то вроде приговора. У нее хватило глупости обнаружить свои таланты по части плетения кружев. Учительница была потрясена, и тут же на Алису посыпались бесчисленные поручения: сплести кружевную салфетку к именинам начальницы, кружевной воротничок для классной дамы, кружевной платочек для инспектрисы, кружевное панно для ее императорского высочества.

Она теперь неделями вместо уроков сидела в мастерской и занималась работой, которую ненавидела с детства. Единственное, что ее утешало, так это близость сторожа Василия, заглядывающего к ней. Вечерами он просиживал с ней, рассказывая о своей отчаянной молодости, называл по-прежнему постреленком, учил уму-разуму. Именно он впервые поселил в ее душе надежду, рассказав о побеге одной из воспитанниц.

— И чем же кончилось? — пытала его Алиса, не смея оторваться от работы.

— Чем же? Догнал я ее, значит. Держу, а она того, рвется. И кричит еще на меня, бранится. Нет, думаю, не уйдешь…

— А коли ушла бы?

— Знамо дело — домой бы направилась. У нее и деньги на извозчика припасены были.

— Домой, — грустно вздохнула Алиса.

Выходило, что и бежать-то ей некуда.

Из Смольного бежали не только домой. Случалось, что бежали совсем иначе. Историю одного такого «побега» Алиса запомнила доподлинно.

— Не нравится здесь? — раздался однажды рядом с Алисой мелодичный девичий голос.

Алиса оглянулась. Возле нее у окна стояла пепиньерка Надежда Глинская первая красавица Смольного, о которой ходили легенды.

В последнее время, к примеру, о ней болтали, будто она приглянулась влиятельнейшему лицу из попечительского совета, князю Ильинскому, и тот пытался увезти ее с собой после рождественского бала. Этому тогда воспрепятствовала классная дама, мадемуазель Дранникова, женщина преклонных лет и весьма строгих правил, ставшая классной дамой не по воле судьбы, но по призванию, всю жизнь посвятившая воспитанницам сначала александровского приюта, а затем — императорского общества благородных девиц. Ее благородство, похоже, не было оценено по заслугам, потому что после рождественского инцидента ей от имени государыни назначили пенсион и объявили о милостивом дозволении поселиться в восточном крыле — доживать свой век. Жизнь для пятидесятилетней старой девы разом опустела, и она целыми днями шаталась по длинным коридорам восточного крыла, не находя себе места. Вскоре она имела неприятный разговор с самой Леонтьевой, говорят, ползала у начальницы в ногах и вымаливала хотя бы какую-нибудь должность. Согласна была вернуться в александровский приют, лишь бы чувствовать себя при деле. Леонтьева, побледнев от такой вольности, напомнила Дранниковой, что отказываться от милостей императрицы — грех и преступление. С тех пор мадемуазель Дранникова слегка повредилась в уме, а положение Наденьки Глинской, лишенной «защитницы», вызывало толки и предположения.

Приближающиеся пасхальные торжества будоражили воспитанниц, они были убеждены, что не позднее Троицы Наденька покинет Смольный, и девочкам страстно хотелось знать, что же она чувствует, ступая на столь блестящую стезю. А в том, что стезя эта действительно блестящая, ни у кого не было сомнений. Стать фавориткой князя — значило быть представленной ко двору, скорее всего — получить звание фрейлины, быть сосватанной самой императрицей, а стало быть, сделать хорошую партию. Что на практике означало «стать фавориткой», девочки представляли себе туманно. Их познания в физиологии полов сводились к обожествлению поцелуя в отношениях между мужчиной и женщиной.