На пути в Эммаус - Дэвид Смит

Мне кажется, все это указывает на то, что современная мысль зашла в тупик. Нас призывают вернуться к древней, отброшенной и позабытой мудрости в поисках такого основания для надежды, которое выходило бы за тесные и сковывающие нас пределы рационалистической традиции, заперевшей мир в одномерном тупике. Получается, что если для христиан нынешнее время неопределенности является прекрасной возможностью для обновления, то и мыслители-гуманисты тоже говорят на похожем языке и ищут новых путей вперед посреди современного кризиса. Но тут можно сделать еще один вывод: если дорога из Иерусалима является подходящей метафорой для отражения нашего горя и смятения, то тогда прозрение в Эммаусе обещает нам новые, непредсказуемые повороты человеческой истории, когда воспрянет реальная надежда, старые конфликты останутся позади, и у нас перед глазами начнет возникать новый мир — мир, построенный на справедливости, любви и добре между людьми и возрождающий в нас ощущение чуда и благоговейное отношение к человеку.

О том, какие именно последствия влечет за собой такое прозрение, можно судить по тому, как откровение воскресшего Христа повлияло на двоих учеников в Эммаусе.

Святое сумасбродство

Давайте в последний раз обратимся к нашей истории и посмотрим на еще один неожиданный поворот событий. Сразу же после момента прозрения наши двое встают из-за стола, накидывают верхнюю одежду и выходят в ночь: «Встав в тот же час, [они] возвратились в Иерусалим». Несмотря на то, что Иисус благословил приготовленную на ужин еду, по всей видимости, они так и оставили ее на столе — или, может, прихватили что-то с собой, чтобы перекусить на ходу.

Моменты прозрения имеют свойство толкать людей на необычные поступки. Поведение наших учеников поразительно тем, что оно прямо противоречит тем доводам, которые они сами приводили, упрашивая незнакомца остаться с ними. Они говорили, как рискованно идти по дороге, когда «день уже склонился к вечеру», и привели именно это в качестве аргумента, когда склоняли его принять их приглашение. Теперь же подобные соображения начисто вылетели у них из головы. Такое чувство, что они даже не обсуждали это странное решение выйти в путь сейчас, когда сумерки уже сменились ночной тьмой и дороги стали куда опаснее. Это была инстинктивная реакция на событие, преобразившее для них весь мир, и они начисто позабыли об опасностях, которые совсем недавно казались им такими огромными.

Пусть это будет предупреждением для всех нас: когда, благодаря встречам, которые резко меняют наш взгляд на реальность и преображают всю жизнь, вера перестает быть чистой условностью и наполняется страстным ощущением миссионерской ответственности, она толкает нас на такие поступки, которые непременно покажутся безрассудными и иррациональными любому нормальному, уравновешенному человеку. Люди, «видевшие Господа», начинают смотреть на самих себя и окружающий мир в совершенно ином свете.

Нетрудно понять, почему в глазах всего общества в целом, и (что воспринимается нами куда острее) в глазах наших родных и близких, которые никак не могут понять причину столь радикальной перемены поведения, такая вера может выглядеть «святым сумасбродством», нередко вызывающим нарекания в религиозном фанатизме. Это тема становится особенно щекотливой сейчас, когда люди, вдруг реально поверившие, что Христос, обвиненный в «развращении народа» (Лк. 23:2) и казненный как преступник, на самом деле жив и продолжает действовать в мире, могут оказаться под подозрением со стороны властей. Вера в воскресшего Христа — это не просто «жизненная стратегия», помогающая людям преодолеть страх смерти (как полагает Зигмунт Бауман); это поистине радикальная вера, ставящая под сомнение «пути мира сего» [76]. Изначальное христианское исповедание, гласящее, что «Иисус — Господь» и тем самым провозглашающее, что жизнь и учение Иисуса получили полное оправдание свыше и Царство Его не замедлит и однажды явится во всей своей полноте, — это исповедание неизменно сохраняет подрывной, субверсивный характер. Вера в то, что распятый Мессия воскрес и смерть навеки лишена своего жала, становится основой для жизни, которая полностью противоречит путям общества, построенного на поклонении маммоне.

Мне кажется, все это можно увидеть в неожиданном поведении двоих учеников из нашей истории, когда они, позабыв о благоразумии, шагают в непроницаемой темноте восточной ночи. Им нет дела до реальных, физических опасностей своего пути; кроме того, они явно не продумали заранее, как им удастся попасть в Иерусалим глубокой ночью. Не забывайте: считанные часы назад эти двое ушли из города прочь, потихоньку проскользнув в ворота, зная, что тут их вполне могут задержать как возмутителей общественного порядка и угрозу национальной безопасности. Ночью ворота, скорее всего, будут крепко заперты, и любой, приближающийся к городу в темноте, будет немедленно замечен и автоматически взят под подозрение. И хотя нам, конечно же, не следует перегибать палку и приписывать этой истории того, чего в ней нет, одно можно сказать совершенно точно: с точки зрения нормальной политики и власти, эти двое действовали совершенно абсурдно и нелепо.

Однако иногда на самом деле все совсем не так, как кажется. Что если эти два «религиозных фанатика» на самом деле всего лишь «пришли в себя»? Что если на самом деле эти два второстепенных персонажа несли в себе знание, способное сотрясти мир до самых оснований? И что если, несмотря на вполне безобидную внешность, эти двое, вдохновленные надеждой на новый мир, представляют собой куда более серьезную угрозу Иерусалиму — то есть миру, какой он есть сейчас, — нежели любые самые грозные повстанцы, готовящие бунт изнутри, или самые сильные вражеские армии, нападающие на город извне?

Поднятые здесь вопросы являются особенно насущными для тех из нас, кто продолжает идти по современной дороге в Эммаус. Например, нам нужно спросить себя, по каким критериям мы обычно определяем благоразумие и общее «здоровье» человека, и действительно ли эти критерии так научно нейтральны и беспристрастны, как нам кажется. В странах, считающих себя «цивилизованными», границы психического и душевного здоровья определяются четко и довольно жестко. Стоит кому-то выйти за пределы обозначенных границ, как его отдают в руки специалистов, обученных методам терапии, позволяющей вернуть этого несчастного в нормальное состояние. Тем временем, большинство продолжает действовать рамках цивилизованной системы, неустанно стремясь к приобретению богатства и удовольствий, а люди, формирующие общественное мнение, современные педагоги и имиджмейкеры, контролирующие средства массовой информации, продолжают уверять население в том, что «хорошая жизнь» в современном мире состоит исключительно в достижении именно этих целей. Более того, из-за процесса глобализации такой подход к человеческому существованию постепенно становится универсальным, маня привилегированное меньшинство обещаниями счастья и одновременно насмехаясь над большинством, у которого просто нет выхода из нищеты.

Но что если и в самом центре «цивилизованного» мира, и на его нищих окраинах все больше и больше людей, побывавших в Эммаусе, увидевших там «иного Царя» и получивших иное восприятие мира, начнут осознавать, что сами основы этой «цивилизации» — не что иное, как мошенничество и ложь? Что если по всему миру начинает подыматься волна сопротивления, выражающегося не в слепой ярости и гневе, выплескивающемся в теракты, а в армии «маленьких людей», узревших подлинную славу «нового Иерусалима»? Реакция истэблишмента на такой поворот событий, скорее всего, приведет к тому, что всякий, кто осмелится проповедовать альтернативное понимание цели и предназначения человеческой жизни, будет подвергнут осмеянию и остракизму. В свете непреложных законов рынка его воззрения на общество будут объявлены нелепыми, непрактичными и даже абсурдными. Может быть, его ждут личные страдания и лишения; на протяжении всей человеческой истории люди, проделавшие обратный путь из Эммауса в Иерусалим, воспринимались как серьезная угроза порядку и благосостоянию города, и их нередко выставляли на посмешище как сумасшедших или, когда их число достигало опасных размеров, отправляли в гулаги, каторжные лагеря и колонии, чтобы там они либо осознали ошибочность своих убеждений, либо бесславно умерли. Нет никаких оснований думать, что в век глобализации такое положение дел изменится; но что если миллионы маленьких людей, «увидевших Господа» и тихо повернувших назад в город, все-таки смогут предложить нашему искалеченному, расколотому миру самые прочные основания для надежды, какие только можно найти в наше непростое время?

Назад в Иерусалим