На пути в Эммаус - Дэвид Смит

5. Возвращение в город

В предыдущей главе мы добрались до кульминации библейской истории, на основе которой написана эта книга. Нам осталось описать и обсудить еще одну, последнюю сцену, но прежде позвольте мне на минутку остановиться и подумать, какое значение имеет момент прозрения в Эммаусе для современного контекста, с которым я пытаюсь связывать разные моменты этого библейского эпизода.

Я уже говорил, что состояние учеников, решивших уйти в Эммаус из-за утраты прежней веры и краха былых надежд, во многих важных аспектах похоже на исторический и культурный контекст миллионов наших современников — христиан, приверженцев других религий и этических гуманистов. Но конечно же, повествование Луки этим не заканчивается. Уже на дороге в Эммаус обнаруживается что наши ученики, вопреки их собственным ощущениям, не брошены, они не одни. Когда они добираются до места назначения, их состояние и мироощущение полностью меняется, но самый неожиданный результат этого прозрения еще впереди. Тем не менее, если взять тьму и отчаяние дороги из Иерусалима в качестве метафоры, описывающей наше существование в постмодернистском, постхристианском мире, где Бога просто не видно, перед нами встает следующий вопрос: есть ли в нашем контексте параллель тому прозрению, которое ученики пережили в конце своего пути — а значит, есть ли у нас основания для возрождения подлинной, реальной надежды?

«Послания» с дороги в Эммаус, приведенные в конце двух предыдущих глав, наглядно и очень трогательно показывают, как весть о распятом и воскресшем Христе снова и снова становится основанием надежды в жизни тех, кто своей биографией невольно повторяет путь этих двоих учеников и с изумлением обнаруживает, что и его тоже настигла неожиданная радость. Интересно отметить, что Татьяна Горичева, описывая свой жизненный путь, рассказывает, как она подошла «к краю отчаяния, где начинается вера». Это значит, что смятение и духовная бесплодность дороги в Эммаус совсем не обязательно враждебны подлинной вере. Как раз наоборот, только когда грезы, на которые мы так полагались, на поверку либо оказываются пустыми фантазиями, бессильными выполнить обещанное, либо (что еще хуже) оборачиваются настоящими кошмарами — только тогда мы начинаем всерьез искать по-настоящему крепкие и глубокие основания для своей жизни.

Неудивительно, что на Западе сейчас многие ищут нечто большее, чем они сами, нечто трансцендентное; что в обществе все чаще говорят о необходимости найти прочное основание для ценностей, способных, во-первых, придать человеческой жизни реальный смысл и, во-вторых, сдерживать насилие и алчность, угрожающие всему творению. Как я уже говорил, современные западные христиане оказались в сгущающемся мраке дороги на Эммаус именно потому, что, несмотря на очевидные возможности свидетельствовать о Христе в таком контексте, в глазах многих людей, разочарованных современным миром и пытающихся искать альтернативные модели личной и совместной жизни, официальные христианские институты дискредитировали себя и безнадежно устарели. Давайте еще раз вспомним слова Татьяны Горичевой, назвавшей телеевангелистов «скучными и плохими актерами», и ее вывод о том, что мы не имеем права говорить о Боге, пока каждое наше слово не будет «жертвой, до краев наполненной настоящей, подлинной реальностью».

Получается, что, хотя христиане и исповедуют воскресение Христа из мертвых (и исповедание это фундаментально важно для выживания всей нашей веры), им тоже необходимо новое прозрение, обновленное ощущение присутствия Того, Чье воскресение мы провозглашаем, новое, преобразующее видение, способное возродить надежду, оживить веру и подготовить нас к тому непредсказуемому (и наверняка нелегкому) будущему, которое ждет нас с Богом в XXI веке. Эрнст Бекер, которого мы уже цитировали и который, по-моему мнению, является одним из самых значимых аналитиков современной культуры, писал, что «идеология коммерциализма эпохи модерна породила образ жизни, где люди из зависти постоянно сравнивают себя друг с другом, как никогда ранее в человеческой истории». Бекер считал, что организованное христианство позволило втянуть себя в эту нездоровую систему и оказалось бессильным перед напором безудержного потребительства. Однако он отличал христианство в его современной западной форме от того, что называл «изначальной» верой обычных христиан, и говорил, что если бы Церковь «всерьез восприняла собственную проповедь», то получила бы беспримерную возможность противостать любой «одномерной идеологии бессмертия» и освободить людей от невыносимого бремени — от необходимости самостоятельно придавать жизни смысл через богатство, славу или власть над другими [73]. Еще неизвестно, получится ли у современного западного христианства возродить такое видение, которое помогло бы ему в новом веке восстановить утраченную репутацию и стать достойным доверия свидетелем своему распятому Господу.

А как же наши спутники на пути в Эммаус? Как уже было сказано, критическая мысль гуманистической традиции не раз давала весьма проницательный анализ разных исторических формаций и культур. Признаться, порой работа современных социологов отличается такой глубиной и серьезностью, что они кажутся подлинными наследниками древних пророческих традиций. Как когда-то правящая верхушка древнего Израиля отмахивалась от слов Иеремии и Исаии, обвиняя их в нелепых преувеличениях и неоправданном пессимизме, так и сегодня, в век безоглядной веры в экономическую глобализацию, людей, указывающих на человеческие последствия глобализационных процессов, вряд ли ждет почет и слава. Посмотрите, например, что Зигмунт Бауман говорит о масштабах кризиса, ожидающего человечество в начале XXI века:

«сейчас планете угрожает не просто очередной виток ущерба, который мы наносим себе сами,, а катастрофа, которая положит конец всем катастрофам — катастрофа, после которой не останется никого, кто мог бы записать ее в анналы истории, поразмыслить над ней и извлечь из нее уроки, не говоря уже о том, чтобы усвоить эти уроки и применить их на практике» [74].

Это явно сигнал тревоги, призывающий нас очнуться наивного оптимизма и глупого самодовольства и зовущий в< людей доброй воли к действию в защиту мира и всего живо Христиане должны быть благодарны за таких спутников на; роге в Эммаус, даже если они указывают на неприятные фак того, как наша религия скомпрометировала себя, служа инте] сам, которые явно идут вразрез с подлинно христианским по? манием мира.

Но где взять надежду, если нас и впрямь ждет криз] столь блестяще и отрезвляюще описанный автораь гуманистами? Здесь параллель между древними пророками современными социологами не так очевидна. Пророки мог представить, что однажды мир станет иным, не похожим на соружавшую их действительность, потому что уповали на Бога, задумавшего «сотворить все новое». Современная мысль прос исключает всякую подобную трансцендентность. И хотя Зигму Бауман утверждает, что «задача живых — не терять надежду», г следняя глава его книги, посвященная страхам современного человека, носит весьма двусмысленное название: «Мысль прот страха (или неокончательный вывод для тех, кто спрашивает, что делать)». Из одного этого становится понятно, что автор прос не может дать читателям адекватной надежды на будущее, кот рая уравновесила бы его блестящий анализ глобального кризиса современности.

Получается, что у христиан и гуманистов опять оказало много общего. Здесь можно вспомнить слова из «послания» Жака Эллюля в конце второй главы, где он говорит о том, что лю; утратили надежду из-за молчания Бога: «Такова основная духовная реальность нашего времени: Бог отвернулся от нас. Бог о сутствует. Бог молчит». Хотя Зигмунт Бауман и не смог предложить современному человеку прочное основание для надежды на последних страницах вышеупомянутой книги он связывает задачу социологии с древними пророчествами и говорит, что социологи должны прежде всего «возродить», «искупить» (это его слово) прежний образ мышления, способный дать людям о нование для «надежды, которая может — и должна! — снова научить нас дерзновенному искусству надеяться и обязательно сделает это!» [75]

Мне кажется, все это указывает на то, что современная мысль зашла в тупик. Нас призывают вернуться к древней, отброшенной и позабытой мудрости в поисках такого основания для надежды, которое выходило бы за тесные и сковывающие нас пределы рационалистической традиции, заперевшей мир в одномерном тупике. Получается, что если для христиан нынешнее время неопределенности является прекрасной возможностью для обновления, то и мыслители-гуманисты тоже говорят на похожем языке и ищут новых путей вперед посреди современного кризиса. Но тут можно сделать еще один вывод: если дорога из Иерусалима является подходящей метафорой для отражения нашего горя и смятения, то тогда прозрение в Эммаусе обещает нам новые, непредсказуемые повороты человеческой истории, когда воспрянет реальная надежда, старые конфликты останутся позади, и у нас перед глазами начнет возникать новый мир — мир, построенный на справедливости, любви и добре между людьми и возрождающий в нас ощущение чуда и благоговейное отношение к человеку.