Набоков в Берлине - Томас Урбан

Немецкая политическая полиция старалась внедрить своих людей как в эмигрантские организации, так и в кружки симпатизирующих Москве. К ним принадлежало «Общество друзей новой России», в котором регулярно встречались влиятельные немецкие политики, важные представители советской России. Здесь собирались как знаменитые личности, которые восхищались динамикой советского строительства, так и противники большевизма; среди них был и Томас Манн, видевший в этом обществе форум взаимопонимания между народами. Это делало общество весьма интересным как для агентов Москвы, так и для немецкой контрразведки.

В берлинском полицай-президиуме были заведены досье на всех ведущих деятелей эмиграции. В самом начале списка лиц, подвергшихся наблюдению, стояли имена политиков и публицистов Гессена и В. Д. Набокова. Позже к ним прибавилось имя молодого писателя Владимира Набокова[123]. При организации контроля за эмигрантскими организациями руководство берлинского полицай-президиума зависело от готовности к сотрудничеству тех эмигрантов, которых оно оплачивало как связных. Многие играли при этом свою игру и специализировались на подделках или сами сочиняли документы, которые выдавали немецким властям за секретные материалы из советского посольства и таким образом обеспечивали себе регулярный доход. Так как интерес к Советскому Союзу был огромен, а страна становилась все более закрытой, конъюнктура для изготовителей фальшивок была чрезвычайно благоприятной. К этому добавлялись поддельные материалы из мастерских ЧК, которые предназначались для того, чтобы направить по ложному следу как немцев, гак и антикоммунистическую эмиграцию[124].

В 1927 году провалилась одна из московских сетей агентов и двойных агентов. Стало известно, что разведывательный центр под кодовым названием «Трест» заслал свою агентуру почти во все организации русских эмигрантов. Другая сеть советских агентов в Берлине 20-х годов носила служебное название «Синдикат-2». Ее не смогли раскрыть, и она оставалась неизвестной, пока семь десятилетий спустя русское телевидение не показало документальный фильм на эту тему. О масштабах проникновения агентов в русскую колонию эмигрантов можно только фантазировать. Документы советских секретных служб еще под замком, в берлинских архивах имеются лишь немногочисленные материалы, содержащие оценку положения немецкими органами государственной безопасности[125].

В одну из сетей московских агентов входили легендарная исполнительница народных песен, «курский соловей» Надежда Плевицкая и ее муж Николай Скоблин, генерал белой армии во время Гражданской войны. Оба они в начале тридцатых годов были завербованы в Берлине ЧК[126]. В новом центре эмиграции, в Париже, они в 1930 и 1937 годах участвовали в похищении двух царских генералов, которые руководили тайной антисоветской организацией и разрабатывали сценарии свержения режима Сталина. Скоблин занимал пост начальника контрразведки этой организации. Он должен был выявлять советских агентов, но был советским агентом сам. Скоблин занимался шпионажем не только в пользу коммунистов в Москве, но и сотрудничал с нацистами в Берлине. Кроме того, он получал деньги как связной бельгийской контрразведки. Таким образом, он был четырехкратным агентом-перевертышем. Когда раскрылась его роль в исчезновении двух белых генералов, он подался в Советский Союз. Там в конце тридцатых годов его следы теряются. Можно предположить, что он был расстрелян как человек, слишком много знавший о закулисных делах[127].

Надежда Плевицкая не смогла своевременно исчезнуть из Парижа. Она была арестована и умерла во время Второй мировой войны в одной из французских тюрем. Когда она была разоблачена как агент, вся эмигрантская община испытала шок. Певица была знаменитостью и до революции выступала с песнями даже перед царем Николаем.

Набоков посвятил судьбе актрисы, которая из любви к мужу попала в сеть агентуры, свой рассказ «Помощник режиссера». Не исключено, что она как сотрудница советского аппарата шпионажа передавала информацию и о Набокове, ведь она подробнейшим образом расспрашивала об эмигрантской колонии молодого писателя Ивана Лукаша, друга Набокова[128].

Политическая позиция Набокова отражается скорее в его произведениях, чем в открытых политических действиях, однако он брал слово и на политических собраниях и атаковал советский режим. По случаю десятой годовщины Октябрьской революции он перед несколькими сотнями слушателей выступил с докладом, который был перепечатан в «Руле». Резкими словами он нападал на советскую систему:

«Десять лет презрения. Я презираю не человека, не рабочего Сидорова, честного члена какого-нибудь Ком-пом-дом, а ту уродливую тупую идейку, которая превращает русских простаков в коммунистических простофиль, которая из людей делает муравьев, новую разновидность formica marxi var. lenini. Я презираю коммунистическую веру, как идею низкого равенства, как скучную страницу в праздничной истории человечества, как отрицание земных и неземных красот, как нечто, глупо посягающее на мое свободное я, как поощрительницу невежества, тупости и самодовольства».

Набоков призвал своих соотечественников не проклинать своего существования в эмиграции.

«И заодно мы празднуем десять лет свободы. Такой свободы, какую знаем мы, не знал, быть может, ни один народ. В той особенной России, которая невидимо нас окружает, живит и держит нас, пропитывает душу, окрашивает сны, — нет ни одного закона, кроме закона любви к ней, и нет власти, кроме нашей собственной совести»[129].

Набоков не ограничился этой речью. Несколько позже он выступил на собрании в кафе «Леон» по случаю десятой годовщины создания Белой армии, которая намеревалась изгнать большевиков из Москвы[130]. Долгие годы он сторонился кружков бывших белых офицеров прежде всего потому, что из их рядов вышли убийцы его отца. Приняв участие в этом мероприятии, он выполнил заповедь своего отца, который еще за несколько часов до смерти выступил с призывом к эмигрантам прекратить свои позиционные политические сражения и отодвинуть назад личные распри, чтобы сконцентрироваться на великой цели — свержении большевистского руководства[131].

Не все руководители агентов были убеждены в либеральной позиции Набокова, многие питали иллюзии, что смогут привлечь его на свою сторону, может быть, даже побудить к возвращению на родину. Это было бы ударом по непримиримым противникам Советского Союза за рубежом и великолепным пропагандистским успехом, если бы сын известного политика эмиграции признал советский режим. Приглашение отдельных видных эмигрантов к возвращению в Россию с самого начала было составной частью пропагандистской политики Москвы. Максим Горький поддался этим ухаживаниям, так же как и композитор Сергей Прокофьев[132].