Набоков в Берлине - Томас Урбан

Комментаторы «Накануне» снова и снова подчеркивали, будто они сами пришли к выводу, что надо возвращаться в Россию, чтобы восстанавливать страну — вместе с большевиками, которые на самом деле большие патриоты. Иными словами, они энергично вели вербовку среди эмигрантов, желающих вернуться на родину. Таким образом, «Накануне» стала рупором движения смены вех. Это понятие включало в себя изменение собственных позиций на диаметрально противоположные: переход от отрицания нового режима в России к готовности вместе с ним вести любимую отчизну к новому величию.

В Москве точно знали, что с «Накануне» сотрудничают не только те, кто симпатизирует режиму, но и болезненно тоскующие по дому эмигранты, которые не участвовали в политической борьбе, а просто хотели вернуться на родину. Советское правительство относило их к категории попутчиков. Их активность была на пользу Москве, поэтому они рассматривались как временные попутчики. Сопровождавшаяся громкой пропагандистской кампанией акция за возвращение на родину уже в 1924 году была снова приостановлена, так как она оказалась в сущности малоэффективной[117].

Как и большинство эмигрантов, Набоков считал сторонников новой ориентации на Москву либо мечтателями, либо оппортунистами. Набоков не скрывал своей позиции во время общественных собраний и потому подвергался нападкам со стороны «Накануне»:

«Поэт без творческого огня, который не нашел и не знает истинного мира, который не страдает и отталкивает от себя всяческое страдание, — вовсе не поэт, а всего лишь стихоплет»[118].

Скепсис Набокова, как и многих других эмигрантов, по отношению к одобрителям политического прощения большевикам оказался между тем оправданным. Во время сталинских чисток тридцатых годов почти все вожди движения смены вех были расстреляны. Сталину было достаточно, что они слишком многого насмотрелись на Западе. Они действительно были «полезными идиотами», которые, сделав свое дело, были больше не нужны.

Так как Толстой демонстративно занимал просоветские позиции, молодой Набоков обходил его стороной. Как-то в одном из берлинских ресторанов он сидел на расстоянии одного столика от Толстого, который оживленно разговаривал с поэтом и публицистом Андреем Белым. Поскольку и Белый, тогда один из известнейших русских писателей, в то время тоже публично призывал понять Октябрьскую революцию, Набоков не попрощавшись покинул ресторан, хотя он лично знал обоих[119]. Разговоры с просоветскими авторами Ильей Эренбургом и Виктором Шкловским он категорически отвергал.

В то время как агенты Москвы из Берлина планировали коммунистический переворот в Германии, русские эмигранты в конспиративных кружках разрабатывали сценарии свержения советского режима в России. Белая освободительная борьба должна была начаться с акций террора и саботажа в Советском Союзе, которые должны были быть осуществлены засланными борцами. Прежде всего, бежавшие в эмиграцию генералы разбитой белой армии надеялись на то, что можно таким путем дестабилизировать систему.

В тайных кружках обсуждался, например, вопрос, нельзя ли начинить нитроглицерином стол для совещаний Совета народных комиссаров, то есть правительства в Москве. Тогда любой удар кулаком по столу вызвал бы взрыв. Или спрятать заряды взрывчатки в Большом театре, где должен был проходить предстоящий партсъезд коммунистов, а потом во время съезда сбросить с самолета бомбу, которая вызовет детонацию зарядов[120]. Но так как ЧК почти во все кружки внедрила своих агентов, все эти террористические акции были раскрыты еще в начальной стадии.

Планы саботажа вынашивал также эмигрировавший писатель и откровенный противник советской власти Борис Савинков, который еще в царские времена пропагандировал в своих книгах террор как средство политики. Савинков стал опасным для большевиков, так как он начал создавать в Германии террористическую группу, которая должна была совершить покушения на ведущих представителей советской системы. Так, он организовал пристальную слежку за советской делегацией, размещавшейся в гостинице «Кайзерхоф». Кавалькада машин делегации проезжала ежедневно по Моммзенштрассе, поэтому Савинков и его сподвижники сняли там комнату. Но в тот день, когда они туда вселились, делегация вернулась в Москву[121]. Чекисты в Берлине имели задание своевременно узнавать о подобных планах. Поэтому связные ГПУ сами предлагали террористические акты, чтобы затем сообщить в советское посольство об их времени и месте. Таким образом попал в ловушку и Савинков. Агентам Москвы в Берлине удалось убедить его, что в Советском Союзе существует сильное подпольное движение, которое избрало его своим предводителем. После нелегального перехода границы он был арестован на советской территории. В следственной тюрьме в Москве он умер при невыясненных обстоятельствах.

Савинков был не единственным противником большевиков, который надеялся, что сможет способствовать гибели советского режима. В двадцатые годы десятки эмигрантов нелегально переходили границу, чтобы вступить в борьбу против большевиков — безнадежное предприятие. Набоков обработал эту тему литературно. Герой его романа «Подвиг» возвращается в советскую Россию, чтобы совершить там героический подвиг. Ту же цель преследует и главный герой его драмы «Человек из СССР», действие которой происходит в Берлине. Уже в первом романе «Машенька» ведутся разговоры о подобных планах. В неком берлинском пансионе эмигрант рассказывает, что раньше он планировал создать партизанский отряд. Он должен был пробиться до Петрограда, чтобы там поднять восстание против большевиков.

В планировании одного покушения принимала участие и юная Вера Слоним, ставшая впоследствии женой Набокова. Целью его был не кто иной, как Троцкий. Но до дела здесь не дошло — поездка Троцкого в немецкую столицу в намеченный срок не состоялась[122].

Действия эмиссаров Москвы и их помощников не могли быть безразличными для немецких властей. С недоверием наблюдали пришедшие к власти социал-демократы в Берлине то, как большевики преследуют в России их товарищей по убеждениям. Их партнером, с которым они поддерживали контакты, был бежавший в эмиграцию последний премьер-министр Временного правительства социал-демократ Александр Керенский. В Берлине Керенский работал ответственным редактором недолго просуществовавшей эмигрантской газеты «Дни», позже — в центральном органе СПГ газете «Форвертс», для которой он на немецком языке писал комментарии к репортажам о развитии событий в Москве. Компетентно проинформированное и своими дипломатами, германское правительство дало указание своим органам государственной безопасности самым пристальным образом наблюдать за представителями Москвы в Берлине. Кроме того, оно интересовалось эмигрантскими организациями, в особенности после заключения рапалльского договора с советским правительством в 1922 году.