Афёра - Владимир Силкин

Парень взял фотографию в руки, внимательно всмотрелся и задумался. Выражение лица его в эти несколько секунд не менялось, но каким-то не поддающимся объяснению чутьём Алексей почувствовал, что люди, запечатлённые на снимке, парню знакомы.

Швейцар перевёл взгляд с фотографии на Макарова, потом ещё раз посмотрел на снимок и отдал его Алексею.

— У меня отличная память на лица и даты, — проговорил он, задумчиво глядя Макарову в глаза, и неожиданно спросил: — А зачем вам это знать, вы из милиции?

«Опять „из милиции“, — подумал Макаров недовольно, едва сдержавшись, чтобы не нагрубить.

— Я бы не хотел об этом говорить, — ответил он спокойно и протянул парню ещё одну десятидолларовую купюру, которую тот так же ловко, как и первую, спрятал в карман пиджака. Выражение лица его стало понимающим.

— О'кей, договорились, — произнёс он удовлетворённо. — Они были.

— Кто конкретно? Когда ушли? — не выдержав недомолвок, напористо спросил Макаров.

— Седоволосый и тот, что помоложе, — в двенадцать или около того, чёрный, здоровый, — в десять… — флегматично, словно не заметив эмоционального всплеска у собеседника, сказал молодой человек.

— А девчонка? Была с ними девушка лет восемнадцати? — продолжал наседать на него Макаров.

— Была, но…

Швейцар задумался, будто размышляя, стоит ли продолжать говорить и чем это для него может обернуться. Макаров покачал головой: ну, мол, парень, ты даёшь! И сунул ему в руку третью «десятку».

— У этого красавца, — палец швейцара указал на снимке, что по-прежнему держал в руках Алексей, на Гостенина, — был сильный конфликт с седоволосым; кажется, из-за женщины…

— Той, что была с ними?

— Нет-нет, вы не поняли, из-за какой-то женщины, которой здесь не было. Они о ней что-то говорили. Что конкретно, сразу скажу — не разобрал. Но молодой, по-моему, отзывался о старом неуважительно…

— Оскорблял?

— Можно сказать и так… Дошло уже почти до драки, и чёрный этот, на кавказца похож, здоровенный — может, телохранитель? — стал их разнимать, это здесь было, — по жесту швейцара Макаров понял, что события разворачивались в холле, — ну, и ему досталось… В общем, девушка ушла, потом, когда мужики успокоились и вернулись в зал, ушёл темноволосый, кажется, тоже обиделся… А потом, в двенадцать или чуть раньше, — парень, он был здорово пьян, ругался на седого, говорил, что он, пожилой, теперь, мол, рот вообще не имеет права открывать, что такой должок он никогда не уплатит и ничем, что его убить мало и что-то ещё в этом роде.

— А пожилой что ж?

— Да тот вроде пытался паренька уговорить, мол, всякое в жизни бывает, кто ж знал, что ты обидишься, и так далее. В общем, говорил то, что обычно говорят, когда хотят успокоить пьяного, хотя и не церемонился особо; и все бесполезно.

— Что значит бесполезно?

— Этот, — швейцар снова пальцем указал на Гостенина, — послал его к такой-то матери, сказал, что разберётся с ними со всеми, и вышел на улицу.

— А седой?

— Седой вернулся в зал, расплатился и вышел за ним.

17

Стрелки часов неумолимо приближались к шести часам вечера, и пора было подумать о том, откуда позвонить Пауле. Девушка действительно понравилась Макарову, и он, даже допуская с некоторых пор мысль, что её помощь в расследовании обстоятельств гибели Гостенина ему уже не понадобится, не хотел разрывать достаточно тонкую нить завязавшихся между ними отношений. До назначенного Паулой срока оставалось минут пятнадцать-двадцать, и Макаров, покинув ресторан, направился вдоль пляжа по направлению к центру города, где, как он предполагал, телефон найти легче. Можно было, конечно, поспрашивать в многочисленных, расположенных на искусственной набережной-эстакаде барах и кафе, но, помимо разговора с Паулой, Алексею необходимо было сделать звонок в Москву, а такую услугу в небольшом городке у моря можно было заполучить только в очень немногих местах. Алексей считал, что одним из таких привилегированных мест должна являться гостиница, где он остановился, и собирался отправиться туда.

Идти до гостиницы, вместе с подъёмом по крутой лестнице, ведущей от набережной на главную, протянувшуюся вдоль берега моря улицу города, было самое большее минут десять. Остаток набережной до лестницы Макаров рассчитывал в прогулочном темпе преодолеть максимум минут за пять-шесть, поэтому шёл не торопясь, разглядывая самые живописные фигуры людей, в большом количестве загоравших на пляже, несмотря на вечернее уже время. Праздный взгляд его остановился на щуплом, загорелом парне, пляжном фотографе, который, обвешавшись с трех или даже со всех четырех сторон фотоаппаратами, со складной стойкой под мышкой и каким-то деревянным чемоданчиком в руке не спеша брёл вдоль кромки воды, высматривая потенциальных заказчиков.

Нескладная фигура парня с какой-то растрёпанной, неопределённой, как сказал бы один из друзей Макарова, причёской выглядела на фоне загорелых, стройных (и не очень стройных, но все-таки неплохо смотревшихся на белом морском песке в ярких купальных костюмах) отдыхающих диссонансом, недоразумением. На несчастного, в его старом дешёвом спортивном костюме, в роговых очках на незрелом мальчишеском личике и с укреплённым на правой руке плакатом, очевидно, с расценками (издалека Макаров не мог прочесть, что на нем написано, но предполагал это), казалось, не обращал внимания абсолютно никто. «И действительно, — подумал Алексей, с сочувствием вглядываясь в бредущую по более плотной и потому более удобной для ходьбы мокрой полосе песка у самой воды чуть наклонившуюся вперёд невзрачную фигуру, — кому в наше время, когда полки магазинов ломятся от „Полароидов“, „Кодаков“ и прочих выдумок цивилизованного Запада, вплоть до видеокамер, взбредёт в голову фотографироваться у пляжного фотографа? Кому?» — спросил сам себя Макаров, представив, как же тяжело приходится парню, обходящему за день всю длинную полосу пляжа, возможно, и не один раз, с тем чтобы заработать таким каторжным трудом совсем ничтожную сумму. Надо сказать, что Макаров вообще любил, глядя на людей, воображать их жизнь, проблемы, радости и печали. Если же удавалось впоследствии каким-то образом узнать, что «предварительный визуальный анализ» оказался верным — а такое случалось довольно-таки часто, — сознание собственной проницательности, чего уж скрывать, доставляло ему маленькое удовольствие.

Однако на этот раз его оценки, пожалуй, были не совсем верны, а может быть, и совсем неверны. Уже через несколько минут после того, как начал наблюдать за некрасивым молодым человеком со штативом и рекламным щитом, Алексей убедился в том, что отношение курортников к пляжному фотографу вовсе не безразличное. Да и заработок, возможно, не выглядит столь ничтожным, какой выглядела одежда и аппаратура. Неторопливая же, натужная на первый взгляд прогулка парня с аппаратами по пляжу — отнюдь не спонтанное действие в расчёте на слепую удачу. У фотографа, как у бывалого рыболова, существовало некоторое количество заранее определённых мест, и теперь он остановился на одном из них.

Место это было пирсом или волнорезом: после разговора в баре с женщинами Макаров больше не знал, как правильно называть эти сооружения из камня и бетона. Но в общем, с точки зрения жителя удалённых от моря на приличное расстояние мест, подходило и то, и другое название. То сооружение, возле которого теперь устанавливал свой рекламный щит и штатив пляжный фотограф, что-то напоминало Алексею…

«Ах да, — через несколько мгновений припомнил он, — старые деревянные сваи, торчащие вдоль нового настила из железобетонных плит, возложенных на бетонные же подпорки. Наверное, тогда это пирс, — подумал Макаров, вспомнив слова, сказанные в баре Паулой. — А мы купались возле волнореза — полоски огромных прямоугольных каменных монолитов, уходящей в море. И никаких старых свай там действительно не было… Возможно, это и есть тот пирс, возле которого обнаружили утонувшего в море Павла».

Тем временем, пока Макаров, остановившись и разглядывая пирс, не обращал внимания на того, за кем с интересом наблюдал ещё несколько минут назад, наступил момент, развеявший как дым предположения Алексея о несчастной судьбе нынешних пляжных фотографов. Вокруг установившего наконец свой штатив и укрепившего в сыпучем песке шест с фотографиями и расценками очкарика стала собираться не слишком большая, но совсем даже неплохая для начала кучка желающих сняться или выяснить расценки. Ещё спустя какое-то, совсем небольшое время парень успел сделать несколько снимков «Полароидом» для семьи, состоявшей из мужа, жены и ребёнка лет десяти, и для нескольких молодых парочек, а затем приступил к, очевидно, более дорогостоящей съёмке фотоаппаратом, установленным на штативе, женщины лет двадцати пяти в очень открытом купальнике, с длинными, красивыми ногами и светлыми, почти белыми волосами. Оплачивать эту работу готовился пожилой мужчина колониального типа с огромным животом, годившийся женщине в отцы.