Нужный образ - Джеймс Хоран

— Куда теперь? — спросил я Джоша, после того, как мы вышли от сенатора. Джош пристально глядел через Ист-ривер, и его глаза сузились от яркого утреннего света.

— К Максу Дрегне. Но сначала давай пообедаем.

Мы пообедали в ресторане Салливана, потом отправились на встречу с Максом Дрегной в его маленькой грязной конторе на Ист-Тридцать пятой улице, прямо напротив обшарпанной старой церкви, где проводили свои собрания рабочие швейники Дубинского еще в те давние времена, когда наемники компании избивали их свинцовыми трубами.

Макс сидел за старым столом, отделенным от остальной части конторы старомодной низкой деревянной перегородкой и вращающейся дверью. Он ужасно гордился, что члены профсоюза могут видеть его в любое время по любому поводу. Он отлил свой профсоюз, как будто это был кусок пластмассы, осторожно, с любовью, и он знал всех членов профсоюза по имени. «Папа Макс» называли его, и я знаю, это кажется пустой болтовней, но люди в профсоюзе действительно любили его.

Макс был невысоким, достаточно полным мужчиной, с неряшливой лысиной, обрамленной прядями седых волос. Он носил очки с толстыми линзами, которые делали его подслеповатые глаза просто огромными. Когда он вот так сидел за столом, то напоминал мне героя научно-фантастического фильма, который я видел по телевидению — доктора Циклопса. Каждый раз, видя его, я представлял крохотных человечков, которые выскочат из-за его стола, пока он изучает их.

Макс прошел долгий путь, после возвращения из армии по окончании Второй Мировой войны. Как говорит Джош, это был показатель того, насколько опасен Гитлер, раз забрали Макса. После войны он занялся пластмассами, построил маленькую фабрику в Джерси и, смешно сказать, создал первый профсоюз рабочих пластмассовой промышленности. Думаю, это не так уж и странно, если учесть, что и его мать, и отец участвовали в создании первых организаций Международного женского профсоюза швейников. Фактически его отец был забит наемниками фабрикантов в ранний период существования профсоюза.

После войны пластмассы были новинкой, и их производство быстро расширялось, проскочив путь от игрушек к новой индустрии. Макс передал фабрику своему брату и продолжил работу в профсоюзе, пока профсоюз не стал одним из мощнейших в стране. При Максе пластмасса стояла на первом месте, политика — на втором, и тут родилась Лига Независимых Избирателей с Максом во главе. Сегодня она представляет либеральное и реформистское крыло Демократической партии.

Макс теперь достаточно влиятелен, чтобы давать советы Белому Дому, Олбани и Сити-Холлу, он не только знает, что делается в стране и штате, но, что более важно, кто что делает и для кого.

Три года назад Макс пришел к нам — что было большим одолжением — чтобы попросить нашей помощи в проталкивании слушания законопроекта о правах потребителей. Как он объяснил, ни он, ни профсоюз не могут идентифицировать себя с давлением на комитет Конгресса. Джош встретился с некоторыми людьми, и затор был прорван — слушания были проведены. Результат был небольшим, всего несколько абзацев в «Нью-Йорк таймсе», но они очень много значили для Макса и его профсоюза. Когда Макс заговорил об оплате, Джош отмахнулся. Макс, как он позднее признал, оказал нам большую любезность, попросив о помощи — теперь он испытывал к нам чувство благодарности.

Джош и Макс неплохо ладили, но между мной и Максом, похоже, было больше общего. Он был тихим и грустным человеком, чей мир заключался в его профсоюзе, пластмассе и, странно конечно, — в дагерротипах. Его коллекция была одной из лучший в стране. Однажды, когда я собрался выкинуть кое-какие вещи в кладовку, я наткнулся на несколько этих чудесных маленьких портретов на полированной меди. Никто не знал, кем были эти люди, и, меньше всего заботясь об этом, я послал портреты Максу, который реагировал так, будто я отправил ему дорогостоящий подарок. Я заметил, что если одиноким людям, имеющим хобби, подарить что-нибудь, связанное с их увлечением, вы немедленно станете им кровным братом в их маленьком тихом мирке.

Когда Макс увидел нас, его лицо осветилось радостью, и он бросился через маленькую дверцу, протягивая к нам руки.

— Финн, мой друг. И Джош. Как хорошо встретиться с вами! Что привело вас в Нью-Йорк?

— Политика, друг мой, — ответил я.

Он усмехнулся.

— Что же еще!

Он пригласил нас войти и выдвинул два больших старомодных стула. Сначала шли формальности: тиковый ящичек для сигар, один из турецких сортов, как я вспоминаю; чай, коробка домашнего печенья, которое Макс любил грызть. Потом он откинулся на спинку стула и сложил свои пухлые пальцы:

— Ну?

Джош рассмеялся:

— Ну, Макс, как у вас дела?

— Мы боремся с боссами, они борются с нами. Мы угрожаем, они угрожают, и, в конце концов, мы заключаем новые соглашения.

— Мы насчет политики, Макс, — сказал я. — Какова ситуация?

Толстые плечи зашевелились под рубашкой.

— В Сити-Холле? Олбани? С чего вы хотите начать?

— Сити-Холл не хуже других мест, — произнес я.

— Там пять демократов борются за место, — сказал он, — и столько же республиканцев. Республиканцы упражняются, а четверо из демократов просто идиоты с большими ртами. Пост достанется депутату от Бронкса.

— Тому, кого вы поддержите?

— Он неплохо голосовал, — Макс сморщился, — насколько это возможно в муниципалитете; у него есть поддержка. Хороший семьянин, — он поднял глаза кверху, — восемь детей.

Он выдавил из горла смешок.

— Принадлежит к епископальной церкви{36}.

— Как насчет Олбани?

Он покачал головой.

— Здесь один Джентайл. У демократов нет никакого шанса. Они лишь шумят.

— Ваша Лига поддержит его? — спросил Джош.

Слабые глаза мигнули.

— Может быть.

— Но вы не уверены, — настаивал Джош.

— Может быть.

— Вы поддерживали его раньше — дважды, — отметил я.

— Это было в последний раз, — сказал Макс. — До того, как погибли дети в Бруклине. И до этих, — он выплюнул слово, — ублюдков.

— Бэрчистов?{37} — спросил Джош.

Макс наклонился вперед и выбрал из тикового ящика одну из своих длинных сигар. Затем принял огонек от Джоша, откинулся назад и стал пускать клубы дыма через толстые губы.

— Они очень опасны, эти люди. Очень опасны. Как нацисты. После беспорядков они устроили парад вокруг Сити-Холла. Среди них было много полицейских при оружии. Я разозлился на Джентайла. «Почему вы позволяете им разгуливать с оружием чуть ли не на собственном заднем дворе?», — спросил я его. Он объяснил, что комиссар полиции говорит, будто все в рамках закона. Полицейские обязаны носить оружие, даже когда идут в сортир. Я повестил трубку. Он назначает комиссара и может его выгнать, если захочет. Мы много тут об этом говорили. Позвольте сказать, его расцвет прошел, друзья. — Он показался обеспокоенным: — Вы здесь для Джентайла?

— Нет, — сказал я. — В настоящий момент мы ни за кого. Пока ни за кого.

— Но мы можем вернуться, — сказал Джош.

Лицо Макса стало безразличным:

— Для Олбани?

— Для Олбани, — ответил я. — А может, и дальше.

— У вас есть деньги?

— Больше, чем надо, — похвастал я.

— Так, чего же вы боитесь, друзья мои? — произнес Макс.

— Деньги не в силах купить вашу поддержку, Макс, — заметил я.

Он улыбнулся:

— Значит, вы вернетесь, и мы поговорим. У вас кто-то есть на заметке?

— Мы сможем ответить через пару дней, Макс, — сказал Джош.

— Если вы возьметесь за дело, я выслушаю вас, — сказал Макс. — Но на этот раз, друзья, я предупреждаю вас — мы хотим либерала. Говорите, ваш парень имеет кучу денег? Это важно, но если он баллотируется в Олбани, он должен иметь нечто большее, чем деньги. Если у него этого не будет, боюсь, у нас ничего не получится.

— Вы все еще не разговариваете с Барни Маллади, Макс? — поинтересовался Джош.

Слабые, увеличенные за толстыми стеклами глаза сузились:

— Когда-нибудь кто-нибудь натянет тетиву, и Барни Маллади со своей бандой исчезнут. Это будет счастливый день для города.

— Он все еще очень силен?

Макс вздохнул.

— Я был бы дураком, если бы отрицал это. У него есть голоса и работа. Что еще он может желать?

— Мы собираемся встретиться с ним через пару дней, Макс, — произнес я.

Провожая нас к двери, он положил руки нам на плечи.

— Берегите зубы, джентльмены, — сказал он с отсутствующим выражением лица.

— Готов держать пари, после школьных волнений у Макса куча обвинений против Джентайла, — говорит Джош, пытаясь поймать такси. — Бог мой, нам нужен кандидат, который был бы либералом, но умел бы вести дела с ребятами вроде Маллади, богатый парень, но которого любили бы бедняки, а у нас лишь симпатичный парнишка, которого никто не знает. — Он свистнул в два пальца, и к обочине подъехало такси: — Даже не знаю, Финн. Надеюсь, мы не будем сбиты с толку его улыбкой.