Языки современной поэзии - Людмила Зубова

Соседство образов холода и стыда в словах заледенелыми и пристыженные дает почувствовать связь между значениями этих слов: этимологически родственными являются слова стыд и студить (см.: Ларин, 1977: 63).

Рассмотрим подробнее один из контекстов с актуализацией этимологии лексическими средствами:

Льва вывели… Сто тридцать семь солдатспустили цепи, обнажили шлемык сандалиям… Действительно: был лев.Стоял на лапах. Львиными двумяне щурясь на лежащего не львасмотрел, как лев умеет…Пес проснулся.Восстановил главу с двумя ушами.Восстал на лапы. Челюсти калмыкасомкнул. Глаза восставил, не мигая:(лев языком облизывает нёбо…)ВРАГ УВИДАЛ ДОСТОЙНОГО ВРАГА.

(«Дидактическая поэма» / «Верховный час»[131])

Три слова — восстановил, восстал, восставил — имеют в этом тексте те значения, которые современным языком утрачены. Каждый из этих глаголов приобретает образное содержание ‘встать, подняться’, активизируя и первичное значение приставки вос-.

Соснора находит в самых привычных словах забытый смысл, иногда противоположный их современному значению. Таково стихотворение «Прощанье» из книги «В поисках развлечений». Оно, вопреки заглавию, содержит настойчивый повтор приветствия «здравствуй», которым и начинается и заканчивается текст

ПРОЩАНЬЕ

Катер уходит через 15 минут

Здравствуй!Над луговинойутро.Кричат грачи.

Укусишь полынь-травину,травина-полыньгорчит.

И никакого транспорта.Тихо.Трава горяча.

— Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, —У моря грачи кричат.

Там,по морским пространствам,странствует столько яхт!Пена —сугробами!Здравствуй,радостная моя!

Утро.Туманы мутныетянутся за моря…

Здравствуй,моя утренняя,утраченная моя!

Вот и расстались.Ныряеткосынка твоя краснаяв травах…

Моя нарядная!Как бы там ни было —здравствуй![132]

Стихотворение заставляет задуматься о том, что, может быть, говорить здравствуй более логично не при встрече, как предписывает речевой этикет, а при расставании — как доброе напутствие (ср. будь здоров). Это здравствуй[133] у Сосноры не только настойчиво повторяется, но и отзывается во всем фонетическом строе текста, особенно выразительно в звукоподражании — Здравствуйте, здравствуйте, / здравствуйте, — / у моря грачи кричат. Как пишет В. Шубинский, «фактически поэт создает собственный язык, с собственной логикой и собственными, присвоенными словам смыслами» (Шубинский, 2008: 184).

Во многих текстах Сосноры встречается этимологическое расчленение, которое является одним из способов обратного словообразования:

И настанет тот год и поход,где ни кто ни куда не придет,и посмотрят, скользя, на чело,и не будет уже ни чего.

(«И настанет тот год и поход…» / «Куда пошел? И где окно?»[134]);

Слушают в уши, с Верху голоса,а видят мой абрис, злой лай,росчерк рта,ушки кабана,и красный мускул, — как солнечный удар!И думают, спело дрожа:— ЭТО мне!И это МНЕ же!

(«Спириню» / «Куда пошел? И где окно?»[135]);

Если ж у волка слюни — это бешенство, хорошо, не убегай,лучше поди на встречу и дай кусить,тебе лучше б взбеситься и не жалеть телег,чем виться вокруг, обнюхивая дыми доносить народу — Он жив, жив, жив!

(«Не жди» / «Двери закрываются»[136])

Превращение морфемы в слово при таком расчленении сопровождается изменением значения знаменательного слова: так, существительное в сочетании с предлогом на встречу означает совсем не то, что наречие навстречу, особенно когда говорится о встрече с волком.

Раздельное написание двухкорневого числительного, а следовательно, и неслитное произношение его частей, выполняет изобразительную функцию:

Я семь светильников гашу,за абажуром абажур.Я выключил семь сот свечей.Погасло семь светил.Сегодня в комнате моейя произвел учет огней.Я лампочки пересчитал.Их оказалось семь.

(«Два сентября и один февраль» / «Поэмы и ритмические рассказы»[137])

Архаизирующая орфографическая аномалия изображает здесь отдельность каждой лампы в 100 ватт. Само слово свеча при обозначении мощности лампы уже почти вышло из употребления, и автор активизирует прямой смысл этого слова, не устраняя и его переносного, разговорного, но уже устаревшего значения.

В текстах Сосноры чрезвычайно активна древняя грамматика. Грамматическая этимологизация обнаруживается в таком контексте с элементами других славянских языков:

До свиданья Русь моя во мне!До свiтання промiння во мгле!Отзвенел подойник по делам, —поделом!..Пойдемте по домам.

(«Як mu мiг дочекатись, чи справдиться слово твое…» / «Верховный час»[138])

Встречаются стихи, в которых перестают различаться прилагательные и существительные, напоминая о древнем состоянии языка, когда этого различия еще не было:

Вот мы вдвоем с тобой, Муза,мы — вдовы.Вдовы наш хлеб, любовь, бытие, —бьют склянки!В дождик музык, вин, пуль,слов славымы босиком! — вот! — вам! —бег к Богу.

(«Муза моя — дочь Мидаса…» / «Тридцать семь»[139])

Слово вдовы можно читать в обоих случаях и как существительное, и как прилагательное. Тире во второй строке не препятствует восприятию слова как прилагательного, потому что этот знак между подлежащим и сказуемым — обычное явление в поэзии XX века, особенно у Цветаевой, влияние которой на Соснору весьма значительно. В третьей строке, при чтении слова вдовы как существительного, игнорируются различия в грамматическом роде слов хлеб, любовь, бытие, и это неразличение совпадает с установившимся в русском языке неразличением рода прилагательных во множественном числе.

Обратим внимание на то, что конструкции, воссоздающие условия для одновременного обозначения предмета и признака и для нейтрализации грамматического рода, помещаются в контекст со словами бег к Богу[140]. То есть на сюжетном уровне речь идет о приближении к смерти как о возвращении к исходному состоянию, к творящему началу. В поэзии Сосноры всегда актуально такое сближение образов смерти и творчества:

…процесс умирания лирического «Я» одновременно является и процессом возникновения-создания Слова <…> Творчество здесь воспринимается как смерть на время — и творение в это время текста.

(Желнина, 1996: 147–148)

В стихотворении «Колыбельная» из книги «Верховный час» рифмованное сочетание тихо-лихо объединяет части речи, разные для современного языкового сознания, делая их грамматически подобными древнему синкретическому имени:

Тихо-лихо. Да шестьбьют на башне часов.Хлад и ландыш в душе.Дверь у тварь на засов[141].

В современном русском языке слово тихо может быть наречием, прилагательным или безличным предикативом, но не существительным, а слово лихо, сохраняя средний род, — существительным, наречием, с большой натяжкой прилагательным (например, *ваше поведение слишком лихо). Употребление этого слова как прилагательного в женском роде представляет собой фразеологизированный реликт: лиха беда начало. Безличным предикативом слово лихо в современном языке не бывает: невозможно правильное высказывание типа *здесь весело и лихо. Разная судьба слов, грамматически единых в прошлом, побуждает видеть в их объединении сумму грамматических признаков, распространяемых на каждый из элементов парного сочетания.